Френк Слотер - Чудо пылающего креста

Многие в Риме вздохнули с глубоким облегчением, узнав, что Крисп отказался назвать соучастников заговора и вместе с Лицинианом оказался сослан в Истрию. Многие, но не императрица Елена, для которой Крисп являлся как бы вторым сыном. Она явилась к Константину тут же после объявления приговора.

— Вот уж никогда не думала, что настанет такой день, когда ты оттолкнешь свою собственную плоть и кровь, — с горечью упрекнула она его. — Единственное преступление Криспа заключалось в том, что он позволил этой женщине одурачить себя.

От кого-либо другого Константин не потерпел бы, чтобы императрицу Рима называли «эта женщина», но он давно уже знал, как его мать относится к Фаусте, и, по правде, не прочь был с этим согласиться. Он не советовался со своей женой насчет изгнания Криспа, поскольку происшедшее той ночью никак не отразилось на его решении. К чести Константина, он так до конца и не поверил Фаусте, уж больно это было похоже на нее — вскружить голову впечатлительному молодому человеку, просто чтобы показать, что ее красота все еще имеет власть над мужчинами.

— Не из-за Фаусты Крисп приговорен к изгнанию, мама, — терпеливо объяснял он, — Он с шайкой сенаторов и знати замышлял отнять у меня империю.

— Я этому не верю! — воскликнула Елена. — Фауста сочинила небылицу, чтобы люди не узнали правды — что она его напоила и пыталась соблазнить.

— Крисп признался.

— Кто же тогда замешан еще?

— Он не сказал.

— Ну вот, неужели ты не понимаешь? — ликующе вскричала она, — Он ее покрывает!

Та же мысль приходила в голову и Константину, но логика уже опровергла ее. Свирепо, как львица, оберегающая свое там, где дело касалось будущего ее сыновей, Фауста никогда бы не стала содействовать Криспу в овладении им руководством империей, зная, что ее сыновья будут, возможно, полностью отстранены от престолонаследия — как это случилось с детьми императрицы Феодоры и отца самого Константина после его восхождения на пост единовластного августа.

— Даций и квестор Рубелий изучили это дело, мама, — объяснил он. — Даже Даций согласился, что приговор был мягким — ведь дело касалось государственной измены.

— Разве это измена, когда молодой человек потеряет голову из-за бессовестной женщины, которая старше его по возрасту?

— Я же сказал тебе, что это дело не имело никакого отношения к изгнанию Криспа, — повторил Константин. — Он был пьян и, наверное, не мог устоять…

— Значит, ты допускаешь, что она соблазняла его?

— Скажем так: я за это его не наказывал. Поверь мне, мама, я позволил ему отделаться самым легким наказанием. Во время Виценналии я хотел поставить его августом над префектурами Галлии и Италии. Теперь я должен и дальше нести это бремя сам.

Фауста восприняла новость об изгнании Криспа с гораздо большим возмущением, когда Константин пришел к ней, чтобы сообщить ей об этом. Она только что вышла из ванной, тепло которой — поскольку августа любила часами лежать в горячей воде — все еще чувствовалось в помещении. Видя ее такой, разомлевшей, Константин еще менее, чем всегда, был склонен винить Криспа в его одержимости ею: раскрасневшаяся от ванной, она казалась все такой же соблазнительной, как и в тот день, когда он впервые увидел ее в Риме более двадцати лет назад.

— Ты казнил моего отца за меньшее преступление, — бушевала она, — А того, кто пытался изнасиловать твою жену, ты отпустил на волю. Это так ты меня уважаешь — меня и своих детей?

— Крисп подвергся суровому наказанию.

— Ссылку на несколько месяцев во дворец на Адриатическом море — это ты называешь суровым наказанием? Что подумают люди о правителе, который уважает честь своей жены не больше, чем…

— Тебе самой бы следовало больше уважать свою честь, когда ты задумала вскружить Криспу голову. И когда завлекла его сюда, чтобы доказать свою власть над ним, а потом, увидев, что развязала силу, с которой не совладать, вынуждена была звать на помощь.

Удар попал в точку, подтвердив, что Константин правильно думал о разыгравшейся в ту ночь сцене, когда он вошел в эту самую комнату и застал Фаусту почти обнаженной, а сына якобы в компрометирующем положении.

Зная Фаусту, он не предполагал, что ее может охватить чувство вины, и удивился, заметив в ее глазах страх. Какое-то мгновение она даже неуверенно держалась на ногах, словно он ударил ее, и Фаусте пришлось упереться рукой о туалетный столик, чтобы не упасть. Но это быстро прошло, и она снова овладела собой.

— Ты что же, обвиняешь мать своих детей в том, что она распутница? — набросилась она на него.

— Не в том, что распутница. — Даже зная, на какие ухищрения она пускалась, чтобы доказать свою власть над молодым человеком, он не мог не восхищаться ее огненной красотой, взбаламученной теперь гневом и возмущением, — Я не думаю, что ты была мне неверна: ведь ты же знаешь, что я убил бы тебя за это. Но я не могу простить тебя за то, что ты пошла на поводу у своей гордыни и погубила Криспа.

— Погубила? Да твоя мать уговорит тебя, и через несколько месяцев ты простишь его и вернешь из изгнания.

— Я хочу сказать, что ты разрушила его ближайшее будущее.

— Значит, ты не намерен поставить его потом августом над Галлией и Италией?

— Откуда ты это узнала? — Если б он так не встревожился, обнаружив, что тайна, которой он поделился только с Дацием, известна теперь и другим, он мог бы насторожиться, завидев в ее глазах какой-то затравленный взгляд.

— Об этом уже давно судачит весь Рим, — сказала она, пожимая плечами.

— О плане моем знал только Даций. Я поведал ему о нем накануне перед тем, как все это случилось.

— Тогда, наверное, ты говорил во сне, — мигом высказала она предположение, — Ну да, теперь вспоминаю: ты и правда сказал это во сне.

— Но мы с тобою не спали вместе в одной постели с тех пор, как я приехал в Рим. Все ночи ты пропадала на приемах и обедах и только на рассвете возвращалась домой.

— Тогда, наверное, мне рассказал об этом кто-то из слуг.

— Ты лжешь, Фауста. Почему?

К полному его удивлению, ее глаза налились слезами. Он позабыл, как легко она притворялась плачущей, поэтому ему и в голову не пришло, что, когда Фауста бросилась ему на руки, слезы эти не были настоящими.

— Меня до боли оскорбило то, что ты хочешь принять такое решение — лишить наследства собственных детей, не сказав об этом своей жене. — Она горько зарыдала, — И это после того, как я пожертвовала своей красотой, рожая тебе детей, которых ты хотел иметь. Что я сделала, чтобы заслужить такое обращение?

Константин, хотя еще наполовину убежденный, что она неспроста разыгрывает драматическую сцену, как это частенько делала и раньше, инстинктивно обнял ее и привлек к себе. И тут же почувствовал знакомый прилив желания, трепет восторга, сладость которого уже почти позабылась в тисках неотложных государственных дел.

Давно уже, подумал он, не были они так близко вместе. Фауста прильнула к нему, больше не всхлипывая, и Константин почувствовал растущую в сердце великую нежность, отметающую, хотя бы на миг, его подозрение, что она лишь разыгрывает роль. И, взволнованный ее неожиданной лаской, он совсем позабыл, что Фауста не ответила на вопрос, откуда она узнала о его секретном намерении провозгласить в заключительный день Виценналии цезаря Криспа августом Запада.

5

Не имея теперь помощника, на которого можно было бы опереться — как он предполагал опереться на Криспа, — Константин оказался вынужден на несколько месяцев задержаться в Риме, чтобы наладить там кое-какие дела. Одно из них касалось строительства, согласно его приказу, нескольких новых церквей, на которое он уже выделил средства. Предстоял еще ряд совещаний с управляющими двух западных префектур и нескольких провинций — нужно было убедиться, что эти люди способны разделить с ним ответственность за империю.

Хотя Пола и Истрия находились всего лишь в нескольких днях пути верхом, а морем с восточного берега Италии и того меньше, Константин не получал известий от Дация о том, как удается его попытка узнать у Криспа имена его бывших сообщников. Затем однажды утром во время проведения им повседневной аудиенции для послов, правительственных чиновников и других ответственных лиц, пришедших с делами, требующими внимания императора, он уловил внезапное беспокойство за стенами приемного зала. И вскоре туда ворвался капитан имперской гвардии.

— Совершено покушение на жизнь императрицы, доминус! — прокричал он. — Убийца у нас под стражей!

Константин бросился из палаты в личные покои Фаусты, где творился страшный переполох: кричали женщины, бегали слуги и солдаты. Сама Фауста, как он быстро установил, не пострадала, но пребывала в истерике, и ему потребовалось некоторое время, чтобы успокоить ее и заставить выпить маковую настойку, приготовленную придворным врачом. Когда жена успокоилась, он ушел из ее комнаты и вызвал к себе начальника охраны.