Луи Арагон - Страстная неделя
Со вчерашнего дня все говорили о кавалерии Эксельманса, как будто уже видели ее. На самом-то деле никто ее не видел. Но ведь сколько времени твердят: «Она движется за нами по пятам». А тут еще эта медлительность, эти долгие стоянки и дождь, превратившийся в ливень, — поневоле начнешь думать, что кавалерия вот-вот нагрянет, и оборачиваешься, приподнимаешься на стременах, вглядываешься: что там позади?.. кто приближается?.. Да ничего нет — вернее, все та же картина: огромная, запрудившая всю дорогу колонна войск, разрезанная на куски, перемешанная с экипажами, измученные, охающие пешеходы, а дальше тянутся, тянутся бесконечной чередой подразделения гвардии. «Если неприятель следует за нами „по пятам“, что же он до сих пор никак не соберется ухватить нас за эти самые „пяты“? Ничего не понять!»
С разрешения командира черных мушкетеров господина де Лагранж граф Леон де Рошешуар, в сопровождении своего верного адъютанта Монпеза, трусит, сколь возможно, рысцой от головы колонны к хвосту, чтобы присоединиться там к герцогу Ришелье — таков по крайней мере предлог. А на самом деле ему хочется проверить, идет ли в обозе его кабриолет: он забеспокоился, увидев коляску господина де Растиньяк. Разумеется, в кабриолете сидит слуга, оберегающий саквояж герцога Ришелье, а также и все состояние Леона де Рошешуар — во всяком случае, весь наличный его капитал: восемь тысяч франков золотом, уложенные в дорожный несессер, — запасное платье и придворный мундир. Но Леон де Рошешуар не слишком уверен в кучере: Бертен — человек мало ему известный, нанят совсем недавно, да и вообще такое столпотворение — колоссальный соблазн для черни. Пробираясь по дороге, забитой гвардейцами Граммона, он внимательно оглядел скопище военных повозок и офицерских экипажей. Кабриолета здесь не оказалось… здесь тоже царила суматоха, в которой тщетно пытался навести порядок Тони де Рейзе — ему явно лучше удавалось одерживать победы над дамами, чем справляться с армейским обозом. Леону де Рошешуар вдруг вспомнилось, как лихо веселились военные в Бадене в конце 1813 года, после сражения под Лейпцигом. И он не мог удержаться — рассказал адъютанту, что встречал в Бадене на балах молодых немочек, знавших Тони де Рейзе в Потсдаме в 1807 году. За шесть лет они не позабыли его и, прикрываясь веером, расхваливали его особые достоинства, говоря о них с откровенностью и точностью, редко встречающимися у француженок.
Он отсалютовал саблей Сезару де Шастеллюкс и графу де Дама́, сидевшим на своих чистокровных скакунах, и де Шастеллюкс крикнул ему:
— Куда направляетесь, господин де Рошешуар?
Черный мушкетер остановился, чтобы засвидетельствовать свое почтение графу де Дама́ и его зятю. Надо признаться, у легкой кавалерии вид куда лучше, чем у прочих. Леон де Рошешуар в самых лестных выражениях высказал это графу де Дама́ и его помощнику.
От них он узнал об одной из причин великой растерянности, воцарившейся в то утро в главной квартире принцев. Ночью в Гранвилье прибыл нарочный, посланный накануне из Бовэ в Амьен. Он и привез сообщение, что в Амьене гарнизон нацепил трехцветные кокарды, однако пресловутая кавалерия Эксельманса там еще не показывалась, по крайней мере до вчерашнего вечера, когда он уехал из префектуры Соммы, где префект господин Александр де Ламет встретил его весьма странно — нельзя было понять, на чьей он стороне. Но, прибыв в Бовэ через три часа после ухода королевских войск и двора, он уже видел там квартирмейстеров императорских войск, которые подготовляли всё для стоянки егерского кавалерийского полка. Нарочный привез записку от господина де Масса́ маршалу Мармону и записку Макдональду от его дочери. Префект Бовэ подтверждал известия о неминуемом вступлении императорских войск и намекал на какую-то декларацию, сделанную в Вене союзными государями две недели назад, не сообщая, однако, содержания этой декларации. Нечего сказать, осведомил! Но супруг очаровательной Нанси сообщал, что оптический телеграф, который по приказу короля разобрали, уже восстановлен, действует как ни в чем не бывало, и депеша, полученная из Тюильри, уведомляет о выступлении сорокатысячной армии под командой Эксельманса, посланной по следам короля и его войск.
Сорок тысяч человек! В восемь раз больше, чем в королевской гвардии! Вести об Эксельмансе, во всяком случае, не поднимали настроения. Пусть после этого кто-нибудь посмеет осуждать графа Артуа за то, что он вдруг согласился с тем самым планом, который так упорно отвергал, и теперь решил увлечь верные королевские войска за Ла-Манш!
— Так вы что же, дорогой мой, ищете герцога Ришелье в этой стороне? — спросил Шарль де Дама́ с легким смешком. — Герцог теперь едет впереди, с его высочеством. В карете. Кажется, верховой ездой он набил себе мозоли, и лечение отца Элизе не очень-то ему помогло… А позади нас тащатся только обозные фуры да кареты прелестных дам, испугавшихся возвращения мамелюков.
Ехать дальше в обратном направлении становилось все труднее. Низенький Леон де Рошешуар выпрямился в седле, чтобы не терять молодцеватой осанки, и, с тайной грустью отказавшись от намерения разыскать свой кабриолет, отсалютовал на прощанье саблей командиру легкой кавалерии, а затем кивнул своему адъютанту и, повернув лошадь, двинулся к голове колонны… Нелегкое дело — пробираться по дороге, забитой воинскими частями… Англия! Ничего приятного это ему не сулит. Лучше уж было бы сопровождать Ришелье. Наверно, царь простил бы эмигранту Леону де Рошешуар, что тот слишком быстро расстался с ним и пошел служить его величеству Людовику XVIII. А впрочем, как знать! Император Александр — человек злопамятный. Во всяком случае, если двигаться будут к северной границе Франции, надо в Абвиле принять решение — вместе с герцогом Ришелье… Ведь в Дьеппе не удастся посадить на суда пять тысяч человек — где найти столько кораблей?.. А что тут-то делается! Дорога местами до того запружена, что, пожалуй, лучше уж перемахнуть через канаву и ехать полем по размокшей пашне.
От Пуа до Эрена не больше пяти лье, и кавалерии вполне достаточно двух часов, чтобы одолеть это расстояние, даже двигаясь порой шагом. Но при такой черепашьей скорости, которая одна только и была тут возможна, при постоянных остановках, посылке гонцов из хвоста к голове колонны и из головы к хвосту для получения приказов командования и сообщения ему сведений, при ужасающей грязи и дожде — а дождь лил все сильнее, грязь становилась все непролазнее — понадобилось для такого перехода не меньше трех часов, да и то я имею в виду авангард, остальные же тащились еле-еле, и в колонне образовывались зияющие разрывы. По правде сказать, принцы уже прибыли в Эрен и сели за стол в харчевне, имевшейся при почтовой станции, а в амбарах, в сараях полотняного завода, выделывавшего парусину для судов, и в мешочной мастерской устроили трапезу для всех прочих. Тут-то как раз и разнесся слух о письме господина де Масса́ маршалу Мармону: каким-то таинственным образом ни один секрет не мог оставаться неизвестным больше двух-трех часов, и от генералитета до кашеваров, от главной квартиры до конюхов наблюдался некий осмос — это уже была не просто болтливость, а некое физическое явление, против которого ничего нельзя было поделать.
Теодор, завернувший в кузницу переменить глиняный пластырь на копыте Трика, узнал об этих слухах одним из последних и, кстати сказать, не поверил им. Сорок тысяч солдат? Ну уж число-то их по меньшей мере преувеличено… И вдруг он заметил у дверей кабачка знакомый черный фургон с зеленым навесом над козлами и белых лошадей, которых видел утром в Пуа. Конечно, те самые, вчерашние… А в кабачке, облокотясь на стойку, пил сидр Бернар и, размахивая руками, разговаривал со служанкой… Жерико вошел сюда случайно. И теперь почувствовал себя довольно неловко. Ну как подойти к «ихнему Бернару»? Тем более что человек этот, несомненно, пьян.
Да и что Теодор мог ждать от разговора с приказчиком прядильно-ткацкой мануфактуры? Что дал бы ему этот более чем странный разговор? Вряд ли он, офицер королевских мушкетеров, сможет внушить доверие заговорщику и вызвать его на откровенность. Пока на Теодоре Жерико ливрея монархии, он будет наталкиваться лишь на оскорбления или на хитрости. Он не может перескочить через все предварительные этапы сближения и сразу заявить, что вчера ночью он присутствовал на тайном сборище в лесу и что все услышанное там глубоко его потрясло. Не мог он признаться, что с ним, королевским мушкетером, вдруг произошло в эту ночь невероятное: сначала он возложил было надежды на возвращающегося императора, но только до той минуты, пока громкий возглас Бернара: «Кто это, мы?» — внезапно и грубо не пробудил его от мечтаний, не преподал ему урок, и вот теперь Теодору Жерико хочется задать Бернару те вопросы, которые последнее время тревожат его, — в обстановке бегства королевского двора, хаоса, разгрома привычного мира вопросы эти обострились и мучают его все чаще.
