Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке - Шарль де Костер
Девица бросила на него косой взгляд.
— Ты запыхался, тебе надо передохнуть, — сказала она.
— Я не вижу той сени, под которой я мог бы отдохнуть, — возразил Уленшпигель.
— Покровом послужит тебе твоя добродетель, — молвила девица.
— Я бы предпочел твою юбку, — заметил Уленшпигель.
— Ты метишь в святые, а юбка моя недостойна прикрывать святых, — возразила девушка. — Пусти, я побегу одна!
— А разве ты не знаешь, что собака на четырех лапах бежит быстрее, нежели человек на двух? — спросил Уленшпигель. — Вот и мы с тобой на четырех лапах помчимся быстрее.
— Уж больно ты востер на язык — добродетельному человеку это не пристало.
— Востер, — согласился он.
— А вот мне так добродетель всегда казалась чем-то вялым, сонным, неповоротливым, хлипким, — сказала девица. — Это личина, прикрывающая недовольное выражение, это бархатный плащ, который накидывает на себя твердокаменная натура. Я же больше люблю таких мужчин, в груди у которых горит неугасимый светильник мужественности, влекущей к смелым подвигам и веселым приключениям.
— Такие речи вела прелестная дьяволица со всехвальным святым Антонием, — заметил Уленшпигель.
Шагах в двадцати виднелась придорожная таверна.
— Говорила ты складно, — молвил Уленшпигель, — а теперь надо изрядно выпить.
— У меня еще во рту не пересохло, — сказала девица.
Они вошли. На ларе дремал огромный жбан, за толстое свое брюхо именуемый «пузаном».
Уленшпигель обратился к baes’у:
— Ты видишь вот этот флорин?
— Вижу, — отвечал baes.
— Сколько же ты выдоишь из него патаров, чтобы наполнить dobbeleclauwaert’ом вон того пузана?
Baes ему на это сказал:
— Уплати negen mannekens (девять человечков), и мы будем с тобой в расчете.
— То есть шесть фландрских митов, — стало быть, два мита ты берешь с меня лишку, — заметил Уленшпигель. — Ну так и быть, наливай.
Уленшпигель наполнил стакан своей спутницы, затем встал, приосанился и, приставив ко рту носик жбана, вылил все его содержимое себе в глотку. И шум от сего был подобен шуму водомета.
Ошеломленная девица спросила:
— Как это тебе удалось перелить пиво из этого толстого пуза в свой тощий живот?
Уленшпигель ничего ей на это не ответил и обратился к baes’у:
— Принеси ветчинки, хлеба и еще один полный пузан — мы хотим еще выпить и закусить.
Как сказано, так и сделано.
Девица угрызала кожицу от окорока, а в это время Уленшпигель столь нежно ее обнял, что это ее поразило и вместе с тем пленило и покорило. Затем, оправившись от изумления, она обратилась к нему с вопросом:
— А как уживаются с вашей добродетелью жажда, точно у губки, волчий голод и любовная отвага?
Уленшпигель же ей на это ответил так:
— Я уйму нагрешил и, как ты знаешь, дал обет покаяться. Покаяние мое длилось целый час. У меня было время подумать о своем будущем, и я представил себе, что придется мне сидеть на одном хлебе, хоть сие и не прельстительно; довольствоваться одной водичкой исключительно; отказываться от любви неукоснительно; не шевелиться и не чихать, дабы невзначай не поступить предосудительно; быть всеми уважаемым и всеми избегаемым; жить в одиночестве, как прокаженный; тосковать, как пес, потерявший своего хозяина, и, лет этак пятьдесят промаявшись, издохнуть в нищете неупустительно. Итак, покаяние мое было долгое. Поцелуй же меня, красотка, — и вон из чистилища!
— Ах! — с радостью повинуясь ему, воскликнула девушка. — Добродетель — что вывеска, ее место на шесте.
В любовных шалостях время проходило незаметно. Девица, однако ж, побаивалась, как бы их блаженству внезапно не помешали профос Спелле и его сыщики; того ради они порешили убраться, пока не поздно.
— А ну, подбери юбку! — сказал Уленшпигель.
Как два оленя, понеслись они в Дестельберг и застали Ламме закусывающим в «Звезде Волхвов».
31
В Генте Уленшпигель часто виделся с Якобом Скулапом, Ливеном Сметом и Яном Вульфсхагером, и те сообщали ему об удачах и неудачах Молчаливого.
И всякий раз, когда Уленшпигель возвращался в Дестельберг, Ламме задавал ему один и тот же вопрос:
— С какими ты вестями? Приятными или же неприятными?
— Беда! — отвечал Уленшпигель. — Молчаливый, брат его Людвиг, другие вожди, а равно и французы положили идти в глубь Франции на соединение с принцем Конде[30]. Так бы они спасли несчастную Бельгию и свободу совести. Но Бог не захотел этого: немецкие рейтары и ландскнехты отказались идти дальше на том основании, что они-де присягали воевать с герцогом Альбой, но не с Францией. Напрасно принц убеждал их исполнить свой долг — в конце концов ему все же пришлось вывести их через Шампань и Лотарингию в Страсбург, а оттуда они возвратились в Германию. Как скоро наемники заартачились и ушли от принца, дела его сразу пошатнулись: король Французский[31], невзирая на договор с принцем, отказал ему в деньгах; королева Английская[32] пообещала принцу денежную помощь с условием, что он освободит Кале[33] со всею округой, но письма ее перехватили и передали кардиналу Лотарингскому, а кардинал, подделав подпись принца, послал ей отказ. Так, словно призраки от пенья петуха, рассеивается у нас на глазах славное войско, рассеиваются наши надежды. Но с нами Бог, и если даже оплошает земля, то уж вода наверное не подведет. Да здравствует гёз!
32
Однажды к Ламме и Уленшпигелю вся в слезах прибежала давешняя девица.
— В Мелестее Спелле выпускает за деньги душегубов и воров, а ни в чем не повинных людей казнит, — сказала она. — Погиб и мой брат Михилькин! Ой, беда! Выслушайте меня и отомстите — ведь вы же мужчины! Это все наделал грязный и мерзкий развратник Питер де Роозе, растлитель малолетних. Ой, беда! Как-то вечером мой несчастный брат Михилькин и Питер де Роозе случайно сошлись в таверне Valck[34], но не за одним столом — от Питера де Роозе все как от чумы.
Брату моему противно было сидеть с ним в одной зале — он обозвал его распутной сволочью и велел убираться. А Питер де Роозе ему и говорит: «Брату продажной девки нос задирать негоже». И ведь соврал — никакая я не продажная, я гуляю только с теми, кто мне нравится.
Тут Михилькин швырнул ему в морду кружкой с пивом, сказал, что он, мол, такой-сякой мерзкий распутник, врет, и велел выкатываться, а не то, мол, он ему руку по локоть в рот засунет.
Тот попробовал что-то сказать, но Михилькин привел свою угрозу в исполнение: стукнул его разочка два по зубам и, как Питер ни кусался, схватил его прямо за
