Евгений Федоров - Наследники
На поляне толпились плотные, крепкие мужики. И они чинно поклонились Емельяну.
— Отец наш, веди на дворян да на заводчиков! На слом их!
Пугачев поднял голову, величаво оглядел и крикнул своему воинству:
— Завтра, детушки, в поход трогаемся! Накормить моего лебедя, отточить пики острее!
Ночь простерлась над заводом; среди чащобы шла невидимая, неслышная суетня: пугачевцы готовились к выступлению.
Над крутыми высями Иремеля плыли синие тучи, гремели первые грозы; шумные водопады низвергались с кремнистых скал в зеленые долины. Еще не отшумели ранние воды, с гор бежали с ревом потоки, бились о камни и, пенясь, в ярости кидались на скалистые берега. В эту пору в солнечный апрельский день через буреломы и дремучие чащобы, преодолевая половодье, на Малиновую гору вышло неведомое войско. Демидовский Авзянский завод лежал в пади, согретый благостным солнцем, умытый вешними водами. Серебром сверкало зеркало заводского пруда, золотом горела маковка церквушки. На просохшей паперти толпились работные. Легкий ветерок колыхал пламя свечей в руках богомольцев.
Из пади на Малиновую гору доносилось стройное песнопение. И когда на горе заколыхался стяг, в толпе молящихся ахнули:
— Отцы родные, никак батюшка-царь пожаловал!
Сразу все оживилось, хромоножка-пономарь мигом взбежал на колоколенку и ударил в набат. Над степью понеслись призывные звуки колокола. Народ взволнованно следил за Пугачевым. Плечистый бородатый всадник сдерживал горячего коня.
— Ой, то сам батюшка-царь! — пронеслось в толпе. — Кличь попа! Выходи, честные, навстречу!
Солнце щедро озаряло землю. Старые, согбенные трудами и невзгодами литейщики и молодая заводчина зашумели, колыхнулись навстречу Пугачеву.
Между тем Пугачев сошел с коня и спокойным шагом стал спускаться с горы. За ним степенно выступали казаки. Большая крестная хоругвь развевалась над Пугачевым, высоко нес ее дюжий детина. Емельян Иванович был одет в красный бархатный кафтан, который при блеске солнца переливался жаром. Навстречу Пугачеву медленно поплыли золотые огоньки восковых свечей: богомольцы торжественно шли на поклон к царю. Мужиковатый поп в холщовой рясе с крестом в руках выступал впереди.
Не доходя десяток шагов, Пугачев остановился и крикнул:
— Здорово, детушки!
Словно искра побежала по толпе — сразу заговорили сотни людей:
— Шествуй, наша надежда, царь-батюшка! Заждались мы тебя!
Народ окружил Пугачева; кидали вверх шапки. Раскатистое «ура» загремело над падью. Священник трясущимися руками благословил Емельяна Ивановича. Пугачев степенно огладил бороду, глаза его засияли доброжелательством.
Он торжественно прошел через толпу к паперти. Сюда ему вынесли кресло, он осанисто уселся. Казаки в цветных чекменях тесной стеной стали позади. Пугачев склонился вперед, зорко оглядывая-толпу. Все притихли.
— Кто тут ныне на заводе старшой? — деловито осведомился Пугачев.
— Здесь он, батюшка-царь! — загомонили в толпе. — Эвон человече наш!..
Из толпы выпихнули тщедушного старика. Он упал перед Пугачевым на колени.
— Управитель? — строго спросил Емельян Иванович.
Голубок бесстрашно посмотрел на Пугачева и ответил:
— Ныне стал управителем на здешнем заводишке, когда демидовский пес-приказчик сбег в леса от народной кары!
— Царь-батюшка, это знатный пушкарь из Кыштыма прибег тебе послужить, — раздалось в толпе.
Лицо Емельяна Ивановича прояснилось, глаза стали приветливыми.
— Встань! — сказал он. — Пушки лить будешь своему государю!
Голубок поднялся с колен и добродушно ответил Пугачеву:
— Прислан я по приказу Хлопуши. Уже изготовили три единорога секретных! От сердца поведаю, государь, что николи так радостно не работалось, как сейчас. Только и ждали тебя!
— Отколь знал, что я могу сюда пожаловать? — удивился Пугачев.
— Дело подсказало, что не минуешь наш завод! — поклонился мастерко.
— Молодец, жалую тебя кафтаном! — весело промолвил Пугачев. — Только три пушки маловато. Дедушка, и вы, добрые люди, пособите мне в трудный час и спроворьте орудиев побольше! А кто желает в войско, того жалую казачеством и жалованием!
Мастерко, склонившись, подошел к кресту, облобызал полу пугачевского кафтана. Столпившиеся работные пообещали охотно:
— Отольем, государь, скорострельные пушки. Отольем, еще какие!..
На Малиновой горе забелели палатки. Взглянув туда, Пугачев сказал:
— Люди наши изголодались в дальнем пути. Хлебом ссудите, кто чем богат!
— Все будет, батюшка! Жалуй, государь, под кровлю, не побрезгуй хлебом-солью! — наперебой предлагали авзянцы.
Набежавший с гор ветер один за другим потушил огоньки свечей, смолк колокольный звон. Хромоногий звонарь давно спустился с колоколенки и затерялся в толпе.
Сопровождаемый ближними своими и авзянцами, Пугачев проследовал в заводской дом, где суетливые бабы быстро накрывали на стол.
— Теперь благовещенье, и по божьему завету даже птаха гнезда не вьет, но дело такое приспело, что и бог простит, — обратился Пугачев к мастерку. — Пушки ныне же приступи отливать!
Старик поклонился и вышел из избы. В ней остались только приближенные да бабы-стряпухи. Пугачев улыбнулся, обнажив крепкие белые зубы.
— А вы, бабоньки, — сказал он им, — добро покормите меня да моих генералов!
Стряпухи стали разливать варево в большие миски. Теплый пар клубами поплыл по избе. Чинно переговариваясь, казаки стали рассаживаться за столом.
— Ну, господа генералы, — обратился к ним Пугачев, — утолим чрево — и за дело. Мешкать нам нельзя! Вода потихоньку убывает в реках да и в ильменях: конному и пешему наступает добрая дорога. Народ верстать в казаки да поспешно лить пушки и ядра.
Темные глаза Пугачева обежали соратников. Ближний его — Чумаков — встрепенулся и сказал:
— По всему видать, государь, народ поджидает наше воинство. Всколыхнулись опять по всей степи и в горах…
Казаки за столом оживились и загомонили разом. Осмелевший Чумаков, заглядывая в глаза Пугачеву, попросил его:
— Ваше величество, разрешите нам осушить малу чару?
Пугачев покосился на стряпух и спросил:
— А что, бабоньки, нет ли чего хмельного?
Остроглазая девица с тонким станом отозвалась певучим голосом:
— Отчего ж, царь-батюшка, нет? Для тебя враз все разыщут!
— Ишь ты! — подмигнул ей Пугачев. — Постарайся, милая.
Только теперь среди суетливых старых баб заметил он эту пригожую девку. До чего ж она была хороша и сдобна! Брови густые, глаза веселые, озорные, а сама статна.
— Сколько годков тебе, хозяюшка, как звать? — спросил повеселевший Пугачев.
— Семнадцать, царь-батюшка. А звать Дуней, — смело отозвалась она и взглянула на Пугачева.
— Мужняя аль девица?
Дуняша закраснелась и потупилась.
— Женихи заглядывали, да дедко не уговорчив, — тихо промолвила она, подошла к столу и осторожно поставила дымящуюся миску с варевом. — Кушайте на здоровье, — сказала Дуня приятным певучим голосом и поклонилась.
Стряпухи спроворили на стол хмельное. Казаки принялись пить. После утомительного перехода по горам все жадно ели. Пугачев поднял чару и словно ненароком взглянул на Дуню, которая возилась у печи. Наклонившись к челу печки, она ухватом извлекала оттуда грузный закопченный котел. Стан ее, как былинка, изогнулся. Раскрасневшись от натуги, девушка опять украдкой быстро взглянула на Пугачева. Взволнованный ласковым взглядом Дуняши, он встал и шагнул к девке.
— Ой, не трожь меня! — вскрикнула Дуня, и лицо ее зарделось стыдливым румянцем.
Пугачеву почему-то вдруг стало жалко ее. Усмехнувшись, он сказал стряпухе:
— Чего удумала? Да я тебе в отцы гожусь. Ну, не бойсь!
Она робко вернулась к печи, и минуту спустя лицо ее вновь озарилось улыбкой. Эта чистая улыбка еще глубже задела Пугачева за сердце. Пощипывая свою бороду с проседью, он горько подумал: «Эх, отлетела младость! Не для меня создана эта краса!..»
Он опустил на грудь голову. Глаза его стали скорбны, в углах рта легли горькие складки. Больше он не притронулся к чаре. Казаки, сдержанно пошумев, выпив до дна хмельное, разбрелись по хоромам. Пугачев встал из-за стола последним. Опечаленный, он покинул горницу.
— К ночи вернусь! — сказал он на ходу стряпухам.
У ворот ему подали коня. Легко и молодо вспрыгнув, он потрепал скакуна по холке и поскакал к Малиновой горе.
Поздно вечером, когда сумерки скрыли белые шатры на горе, Пугачев вернулся в завод. Он подъехал к низенькому закопченному строению литейной и, сойдя с коня, прошел в мастерские. Там, обливаясь потом, суетились работные. Снопы брызжущих искр освещали помещение. Старый мастерко проворно распоряжался литьем. Завидя Пугачева, он и глазом не моргнул, не бросил дело, верной рукой направляя жидкий чугун в формовочную канавку.
