Сергей Мосияш - Святополк Окаянный
— А баня?
— Брось баню. Не до нее. Скорей, скорей.
— Что стряслось-то?
— Да был княжий милостник, хочет Светозара в дружину забрать. Шевелись же, квашня перекислая.
Заставил старый Ждан бабку до хаты рысцой бежать. И в избе собирались так, словно крыша горела. А Ждан все едино торопил:
— Скорей, скорей, скорей.
— И куда ж вы? — спрашивала старуха, бросая в мешок калачи и шаньги.
— На заимку схоронимся.
— На какую?
— На какую надо, на ту и схоронимся, — огрызнулся Ждан, подумав: «Еще потянут за язык-то старую, примучают, проболтается».
— Вот гляди, мать, это калита. В ней двадцать гривен, это мне дал этот хвост княжий. Ежели он о ней вспомянет и затребует, верни псу. Я ее на печь закину. А ежели не спросит, пусть лежит она до моего возвращения. Куны нам сгодятся.
— А когда вернетесь-то?
— Откуда я знаю? Уметется этот злыдень из Турова, мы и воротимся. Не век же он тут сидеть будет.
— А что ж я ему скажу? Он же придет, наверно.
— Скажи, в лес уехали, болваны заготавливать. А ежели спросит, когда вернутся, скажи, они, мол, там месяцами сидят. Светозар, бери мешок с хлебом, я с мукой возьму. Да вытащи из сарая мордушку, тоже захватим. И топоры не забудь.
Они вышли во двор. Ждан свистнул собаке:
— Вьюн, едем.
Пес радостно завизжал, — видимо, давно знал и любил эту команду, виляя хвостом, побежал к калитке.
— Мать, весла и шест тащи. Да шевелись ты!
Все трое, нагруженные кто чем, рысцой направились к реке. Мордушку, топоры, мешки с мукой и хлебом уложили на дно лодийки, туда ж запрыгнул Вьюн. Шест положили вдоль борта. На корму с двухлопастным веслом сел сам Ждан.
— Тятя, давай я, — предложил Светозар.
— Нет, нет, я сам.
Оттолкнулся веслом от берега и пустил лодию вниз под самыми ветками тальника, свисавшими над водой. Ждан даже не оглянулся на жену, только Светозар помахал бабке на прощанье.
Вечером, еще до заката солнца, подъехал на коне Волчок с мешком платьев в тороках. Его сразу насторожило отсутствие во дворе собаки, и баня ж, видно отсюда, не дымила.
Привязав коня, едва не вприпрыжку побежал в избу. В избе сидела одна бабка и опять сучила пряжу на веретене.
— Где Ждан?
— Уехал со Светозаром вместе.
— Куда?
— В лес. Болваны заготавливать.
— Какие болваны? — закричал в отчаянье Волчок.
— Каки, каки? С каких лодийки долбят.
— А куда они уехали?
— Откуда мне знать? Сказали, в лес.
— Волк его задери, твоего хрыча, — орал Волчок, стуча кулаком по столу, на котором от этого подскакивала пустая сулейка. — Вот лис, вот хитрюга! И мне, грит, порты привези. А я, дурень, уши развесил. Конечно, когда воротится, не сказал?
— Нет, — отвечала старуха, подслюнивая нить. — Он никогда не сказывает. Ране чем через месяц и ждать нечего. А зимой так месяца на два-три уезжает.
В великой досаде шел Волчок к воротам, где ждал его конь. Воронок, увидев хозяина, всхрапывал довольный: уж и соскучиться успел.
Садясь на коня, увидел в соседнем дворе Ладу с ребенком лет пяти, здороваться не стал, сделал вид, что и не смотрит в ту сторону.
На обратном пути в Киев долго думал Волчок, что говорить князю? Ну, о Ладе, ясно, можно даже приврать, что, мол, опять брюхата от мужика. А вот как быть со Светозаром?
И сказать бы надо, порадовать. Ясно, что для него это будет радость великая. Сын есть, да еще и взрослый уже. Но с другой стороны, напустится: почему не привез? Не станешь же объяснять, как старый хрен вокруг пальца его обвел. Эх, Волчок, Волчок, совсем нюх потерял, по ложному следу кинулся.
Лучше все же смолчать. Скажи — он тут же обратно погонит, без сына, скажет, не являйся. А где его искать? Этот старый лис теперь из лесу носа не высунет. Поди его найди.
«Нет, — решил Волчок, — лучше смолчать. И ему, да и мне спокойней. Хорошо, что княгине-матери не проболтался и гридням ничего не сказал. Пусть будет так, как было».
О Ладе сказал князю коротко:
— Давно вышла замуж, детей куча. Я говорил, зря съезжу.
— Помолчи. Еще один ведун выискался. О чем говорил-то с ней?
— А что говорить? Отдал калиту, сказал, от тебя.
— Взяла?
— А что она, дура, что ли? Голопузых-то кормить надо.
— Ступай. Да не сказывай никому, зачем ездил.
— Что я, не понимаю?
Жалко было Волчку Святополка, ох как жалко. Такой он сидел удрученный. Порадовать бы сыном, но не сейчас, только не сейчас. Вот-вот снова рать с Ярославом, а тут еще эта забота. Пождать надо, погодить. Может, еще удастся Ждана перехитрить, тогда и скажем. А сейчас рано, еще не время.
Остальное — прах…
Нет, Болеслав Мечиславич, кажется, и не собирался уходить из Русской земли. Сидел в Киеве хозяином. Даже казначея Анастаса подмял под себя, тот только и смотрел ему в рот, хотя знал же, каналья, что великий-то князь в Киеве — Святополк. Привык еще с Херсонеса перед сильными клониться хитрый грек, привык. И здесь сообразил, в чьих руках сила настоящая. И переметнулся, к чему смолоду был склонен весьма.
Едва осмотревшись в Киеве, Болеслав решил сообщить двум наиболее сильным государям, что и он тоже не лыком шит, завоевав земли от Вислы до Днепра. Этим ему хотелось продемонстрировать силу и убедить императоров на будущее в своих обоснованных притязаниях на королевскую корону. Ведь не век же ему в князьях ходить, надо же когда-то и королем стать. А Зика? А что ему Зика? Окочурилась старая ведьма, и теперь ее предсказания не стоят выеденного яйца.
Вызвав к себе аббата Тупи, пришедшего с ним в Киев, Болеслав сказал:
— Поедешь к германскому императору Генриху Второму с моей грамотой, в ней я предлагаю ему закрепить нашу дружбу.
— Но ведь у тебя же есть уже договор, который мы с Гортом привезли тебе из Бауцен.
— Тот договор на три года, а я ему предлагаю дружбу навечно. И не из Гнезно уже, а из Киева.
— А если он откажется?
— Тогда напомни ему, что ныне у меня под рукой не только полки польские, но и русские, и с его стороны будет неразумно отвергать мое предложение. Кроме того, Генрих вот-вот столкнется с византийским императором Василием Болгаробойцем в Италии, а я бы хотел примирить двух монархов. Намекни ему, что я смогу это сделать.
— Значит, ты и в Византию пошлешь кого-то?
— Да. С таким же самым предложением пошлю одного грека. Есть тут у меня на примете.
На примете у Болеслава был Анастас, и едва уехал Тупи, как был призван этот давно обрусевший грек.
— Поедешь высоким послом в Константинополь, — начал Болеслав и увидел, как побледнел Анастас, в глазах его испуг явился. — Что с тобой?
— Князь, умоляю тебя, не посылай меня в Византию.
— Почему? Это ж твоя родина.
— Нет, нет, — мотал головой грек. — Я не могу туда ехать.
— Но почему?
— Еще в молодости я помог великому князю Владимиру Святославичу захватить Херсонес, и об этом наверняка знают в империи. Мне там грозит виселица.
— A-а. Значит, ты переметчик, — сказал бесцеремонно Болеслав, привыкший называть вещи своими именами. — Предатель?
Щеки Анастаса вдруг покраснели, как от пощечин.
— Нет, нет, — замямлил он. — Я всего лишь хотел помочь князю Владимиру.
— Ну что ж, причина уважительная, — усмехнулся Болеслав. — В петлю ты всегда успеешь. А ныне ступай и составь мне опись всего имущества Ярослава, которое он забыл здесь. И не только имущества, но и слуг, и рабов его, и коней. Теперь это моя законная добыча.
— А казну тоже вписать?
— А как же. Все куны, которые в ней есть и собраны им, — мои.
В Византию с грамотой Болеслава к императору Василию II поехал другой грек, которого помог найти князю митрополит Иоанн. Анастас занялся имуществом Ярослава.
Из степи прискакал к Святополку посланец князя Бориса Моисей Угрин.
— Князь Борис шлет тебе поздравления с возвращением на киевский постол, князь, — сказал Угрин. — И спрашивает, остается ли за ним город Владимир?
— Отчего он сам не приехал? Тут же близко.
— Эх, князь, — засмеялся посланец. — Он перед киевлянами себя виноватым считает. Думаю, ему долго сюда нельзя будет являться.
— Почему?
— Ну, как же? Когда он свою жену выручал, печенеги город подожгли.
— Ну а он-то при чем?
— Как при чем? Он же ими командовал, он и считает себя виноватым, зажигальщиком.
— Да, — вздохнул Святополк, — пожалуй, и я не менее виноват перед киевлянами. Я напишу ему грамоту, а ты подожди пока. Сходи в трапезную.
— Мне бы коня подкормить.
— Ступай на конюшню, найди Звана. Это наш конюх, скажи ему, что я велел. Пусть даст овса.
Святополк достал чернила, писало и лист пергамента. Развернул на столе и начал писать:
«Дорогой брат, ты поздравил меня с возвращением. Спасибо. Но, увы, ныне нет у меня радости от этого рожества. Со мной, подобно саранче, явились мои союзники-поляки и стали на постой в Киеве и всех ближних городах и ведут себя как та же саранча. Жена моя в плену у Ярослава, и он ее не отдает ни на каких условиях. Вот из всего этого представь мое состояние. Ярослав, судя по всему, копит силы для похода на Киев, и боюсь, в грядущее лето пожалует сюда. К тому времени поляки окончательно настроят киевлян против меня. С кем я выступлю навстречу Ярославу? Бог весть.
