Михаил Каратеев - Ярлык Великого Хана
В пути никто меня не тронул и ни малых трудностей не было. Доехал я хорошо и к концу месяца августа был уже в Брянске. Остановился, как ты мне наказывал, у Дмитрия Романовича. Он все такой же, с виду не постарел ничуть, хотя, сам знаешь, лет ему уже немало. Обрадовался мне, как родному сыну, да а удивлен был изрядно. Ну, да это не к делу… Засели мы с ним, глаз на глаз, в трапезной и просидели целую ночь, до свету. Сперва я ему поведал все о тебе и о наших делах, а там и он начал рассказывать мне, что ныне творится на матушке-Руси. И хотя к нам, за Каменный Пояс, вести о том не доходили, а всяких дел там случилось немало.
Перво– наперво нет ужо в Брянске князя Глеба Святославича. Минувшею зимою, как раз на Николин день, прибыл в Брянск из Москвы митрополит Феогност, думая помирить князя с народом. Уж не знаю, его ли тут почин был, либо просил о том брянский владыка Исаакий, а может и сам Глеб Святославич,-но только приехал он, отслужил обедню и велел созывать вече. Ну, созвали. Стал там митрополит говорить то да се, что всякая власть от Бога, и потому христиане должны ей повиноваться, однако народ тому не внял и крепко стал на своем: не хотим, говорят, такого князя, да и только! Он-де своей, земле не отец и не хозяин, а наипервейший ворог. Пусть убирается из Брянска, покуда цел, а мы к себе другого князя призовем! Митрополит давай их увещать, а они хоть бы что, только пуще распаляются. Ну и начали из толпы кричать обидные для князя слова, а он тут же стоит.
Может, оно бы и обошлось, ежели бы он стерпел и повинился народу. Но ты его, чай, знаешь. Он тоже стал поносить брянцев дурными словами. «Я, говорит, вас, собачьих детей, силою заставлю меня чтить, коли добром не хотите! – да тут же и хлестнул вечового старосту наотмашь, плетью по рылу. И это переполнило чашу: как ни кричал владыка митрополит, тщася не допустить до кровопролития, народ вконец озверел и тут же порешил Глеба Святославича, а вместе с ним воеводу Голофеева и тех дружинников, кои пытались его защитить. Но таких, говорит Дмитрий Романович, было вовсе мало. Остальные же и с места не сдвинулись, ибо всем уже Глеб Святославич был ненавистен.
– Кто же теперь княжит в Брянске? – спросил Василий.
– Никого нету. Из всего брянского роду остался один только князь Димитрий Александрович, который сунулся было в Брянск, но посадские его к себе не пустили. Тогда он подался в Москву, где, сказывают, просватал свою дочь за княжича Ивана, второго сына Калиты. Быть может, с помощью Москвы думает в Брянске сесть. Смоленский князь, Иван Александрович, тоже навязывал брянцам на княжение своего меньшого брата Василея, но они и слушать его не схотели. Ждут тебя и говорят, никого иного к себе не примем. Со всеми этими вестями, по ранней весне, послал Дмитрий Романович к тебе гонца. Поелику он сюда не прибыл, должно быть, погиб в пути от какой случайности либо схвачен татарами хана Узбека.
– А у нас в Карачеве что делается?
– В Карачеве все тихо и спокойно. Винюсь перед тобой, Василей Пантелеич, в этом ослушался твоей воли: побывал в нашем городе самолично. Больно уж хотелось на него своими глазами глянуть. Вестимо, пробрался я туда в тайности ночью подъехал к Лаврушкиной избе и постучал. На стук мой вышел Лавруха и, как признал меня, чуть наземь не свалился. Ну, впустил он меня в избу, и там просидел я два дня и две ночи. По первому дню, как стемнело. Лаврушка привел Семена Никитича Алтухова, и мы с ним, как и с Дмитреем Романовичем, прогутарили целую ночь.
– Что же он тебе рассказывал?
– Обсказал он мне все, что там было после твоего отъезда карачевский люд по тебе дюже скорбел и Тита Мстиславича принял не ласково, особливо поначалу. В Карачев он пожаловал лишь после того, как доподлинно сведал, что ты землю отцов покинул и подданным своим наказывал принять его с покорностью. С хлебом-солью к нему навстречу никто не вышел. В хоромах княжеских не застал он живой души, челядь вся разбежалась либо попряталась, дружинники разошлись по домам, все было пусто, как после мора, лишь на воротах болтался исклеванный вороньем труп боярина Шестака.
Ну, зажил он там со своими козельцами, а всем нашим служилым людям велел сказать, что неволить никого не станет: кто, мол, хочет ему служить, он того примет и будет милостив, а кто не хочет, – тому полная воля. С воеводами и с детьми боярскими говорил он особо, был с ними ласков и просил не оставлять без защиты родную землю. И тогда, посовещавшись промеж собою и памятуя наставления твои, почти вся дружина наша порешила, покуда ты не вернешься, служить новому князю.
Тит Мстиславич, после того случая в Козельске, сделался тихий и смирный, стал не столь прижимист и все больше Богу молится да беседует с попами. Велел заложить в Карачеве новую церковь, во имя святого мученика Трофима, чья память празднуется в тот злоключивый день двадцать третьего июля. Ну, помаленьку все будто обтерпелись, и жизнь пошла своим чередом. Тита Мстиславича в народе не вельмн любят, ибо порядки при нем возвернулись старые, того, что делал для людей ты, он не делает,– но все же, говорят, князь он смирный и с ним ладить можно.
Княжич Святослав находится при нем, в Карачеве и ему соправительствует, а молодших сыновей рассадил он по уделам: Ивана в Козельск, а Федора в Елец. К слову, Иван Титович женился на дочери рязанского великого князя. В Волхове ныне никого нет, и в Звенигороде княжит Федор Андреич. Про него сказывают, что князь он хотя и молодой, но хороший, не в отца, и народ его любит.
– А как Алтухов? Добро ли ему воеводится у нового князя?
– Нет, воеводство он почти сразу оставил. Сам он мне о причине того не рассказывал, но говорил Лаврушка, что у него с княжичем Святославом с первых же дней приключился неполад, от которого все и пошло: княжич худо сказал о тебе а Семен Никитич не стерпел и ответил что-то для него вельми обидное,– вроде того, что он, Святослав, у такого князя, как ты, и конюхом быть недостоин. Опасаясь недовольства карачевской дружины, тронуть его они не посмели, но от воеводства он отказался сам и сейчас живет на покое, в своей вотчине. Говорит: покуда я отдыхаю, а вот возвратится князь Василий Пантелеевич, и делов у меня опять будет немало.
– Кто же ныне на его месте главным воеводой? Не Гринев ли?
– Нет, Гриневу они не дюже доверяют. А на место Семе на Никитича поставили козельского боярина Казаринова. Вестимо, в дружину ввели кой-кого из козельских боярских детей, будто на замену тем нашим, которые ныне от службы ушли.
– А кто же ушел-то?
– Допрежь всего Лукин и Софонов. Алтухову они сказали, что, будучи с тобою в Козельске, добро уразумели суть дела и воровским князьям служить не хотят. И еще до приезда Тита Мстиславича оба уехали в свои вотчины.
– Ну, а обо мне как там наши друзья мыслят? Что делать-то станем? Неужто ничего не может присоветовать мне Алтухов либо Шабанов?
– Оба они в том согласны и думают так: когда помрет хан Узбек, а этого ждут с часу на час, ибо он, говорят, вовсе плох, тебе надобно будет, не теряя дня, скакать и новому хану, поведать ему о неправде, что над тобою учинили, и просить ярлык на большое княжение в Брянске, с тем чтобы под твоею рукой был и Карачсв, с уделами. Брянский народ, со своей стороны, пошлет о том челобитчиков в Сарай. Всякий новый хан поначалу бывает милостив, и ярлык он тебе даст, в том не сумневайся. И тогда, вокняжившись в Брянске, ты, коли захочешь, можешь Тита Мстиславича с карачевского стола вовсе согнать либо оставить его в Карачеве, как твоего удельного князя.
– Бодай его корова, пускай сидит! Я его не трону, ежели он не станет чинить мне помехи в разумном устроении земли пашей. Я ей мир и покой хочу дать, а не новые супри да усобицы. Ну, а что еще? Как там Лаврушка?
– Лаврушка живет неплохо. Воротившись домой, он уже нашел там сына,– ведь Настя была на сносях, когда мы выезжали в Орду. В твою честь окрестили мальчонку Василием. Сейчас ждут второго.
– Видать, не теряют времени! А о моей женитьбе ты там сказывал? Что говорят Алтухов и Шабанов?
– Да ничего, за тебя рады. Семен Никитич было пожалел, что не на русской княжне ты оженился, но когда я ему рас сказал, какова есть наша княгинюшка, он молвил: то добро, что ты такую не упустил.
– А об Аннушке ты, ненароком, ничего не слыхал? – помолчав, спросил Василий.
Слыхал, неохотно ответил Никита.– Жива и, кажсись, здорова. Лаврушка сказывал,– видят ее люди лишь по большим праздникам, в церкви. А в усадьбе у нее никто не бывает, да и сама она никуда не кажется.
– Ладно… Теперь сказывай, что деется на великой Руси?
– На Руси нового случилось изрядно. И многих князей, коих ты знавал, сегодня уже нету в живых. Допрежь всего, нынешней весной преставился великий князь московский, Иван Данилович. Перед смертью принял он схиму и, говорят, трепетал Господнего возмездия за тяжкие свои грехи. После его кончины поехали в Сарай, домогаться ярлыка на великое княжение над Русью, четыре князя: старший сын покойного, Семей Иванович, тверской князь, Константин Михайлович, суздальский – Константин Васильевич, да ярославский, Василий Давидович. Каждый из них свою надежду имел, но только Узбек сразу же дал ярлык Семену и всячески обласкал его, а прочие воротились несолоно хлебавши. Правда, суздальский князь получил обратно Нижний Новгород и теперь, сказывают, готовится перенести туда свой стол из Суздаля.
