Николай Гейнце - Современный самозванец
– От этого не отказываются, благодарю вас…
Старик Алфимов снова поймал руку Елизаветы Петровны и почтительно поцеловал.
– А теперь до свиданья… Не буду мешать вам проводить первый день свиданья… Дай Бог, чтобы вся ваша жизнь прошла в таких же радостях, какие принес вам сегодняшний день.
Он стал прощаться и снова почтительно поцеловал руки у Дубянской и Сиротининой.
– Вас я жду завтра в конторе, – сказал он, крепко пожимая руку Дмитрию Павловичу.
– Я буду, как всегда, аккуратен.
По его уходе Сиротинин, по настоянию матери и невесты, подробно рассказал все происшествия сегодняшнего утра.
Волнуясь, почти со слезами на глазах, рассказывал Дмитрий Павлович о признании, совершенном молодым Алфимовым.
– Он был совершенно уничтожен, на него было жаль смотреть.
– Бедняжка! – воскликнула Анна Александровна.
– Действительно, бедняжка… И большой у него капитал? – спросила Дубянская.
– Осталось более восьмисот тысяч.
– Боже мой, какая уйма денег! – сказала Сиротинина.
– И поверьте, все пойдет прахом… Он игрок! – заметила Елизавета Петровна.
– Несчастный!
Затем Сиротинин рассказал о предложении, сделанном ему Корнилием Потаповичем, снова занять место кассира в его банкирской конторе с двойным против прежнего окладом содержания.
– Что же ты? – спросили в один голос мать и Дубянская.
– Я согласился, так как это единственный способ восстановить мою репутацию… Он обещал об этом опубликовать в газетах, одновременно с уведомлением о выходе из фирмы его сына.
– Ну, что я говорила тебе, что все кончится благополучно! – торжествующе воскликнула Елизавета Петровна. – Не права я?
– Права, права, моя милая… – привлек он ее к себе. Молодые люди крепко расцеловались.
– И все это устроила она, она одна… Она спасла тебе честь… – сказала Анна Александровна. – Люби и цени ее.
– Едва ли кто может любить и когда-нибудь любил так женщину, как люблю ее я! – воскликнул Дмитрий Павлович, взяв за руку Дубянскую и нежно смотря на свою невесту.
– Мы обязаны всем этим Долинскому и Савину, – сказала Елизавета Петровна. – Несомненно, что Николай Герасимович устроил, что настоящий виновник сознался.
– Я останусь всю жизнь им благодарен, – с чувством сказал Сиротинин. – Долинского я съезжу сам поблагодарить, а Савина я не знаю, но ты меня, конечно, с ним познакомишь.
– Непременно.
День прошел незаметно.
XXI
Публикация
На другой день во всех петербургских газетах на первой странице, на самом видном месте, появилась следующая публикация, напечатанная жирным шрифтом:
«Сим имею честь уведомить моих многочисленных клиентов, что сын мой Иван Корнильевич Алфимов выбыл из торговой фирмы „Алфимов и сын“ и никакого участия в банкирской конторе моей отныне не принимает. Главноуправляющим этой конторой, принадлежащей мне единолично, и старшим кассиром мною вновь приглашен дворянин Дмитрий Павлович Сиротинин, которому мною и будет выдана полная доверенность. Кроме того, имею честь присовокупить, что ни по каким обязательствам сына моего, Ивана Корнильевича Алфимова, я уплат производить не буду.
С почтением
Корнилий Алфимов».
Публикация эта произвела большую сенсацию в финансовом мире.
Корнилий Потапович достиг цели – честь Сиротинина была совершенно восстановлена, а между строк этой публикации читалось обвинение Ивана Корнильевича.
Так все и поняли.
– Жестокий старик! – сказала Елизавета Петровна Дубянская, прочитав Анне Александровне эту публикацию за чайным столом, когда они ожидали одевавшегося у себя в кабинете, чтобы ехать в контору, Дмитрия Павловича.
– В этом случае он справедлив, если бы он покрыл сына, то тень на Дмитрие все-таки бы осталась, – заметила Сиротинина.
– Так-то, так. Но жаль и молодого человека, тем более, что я уверена, что он действовал под влиянием негодяев… Теперь он окончательно погиб… Ведь у него почти миллион, они набросятся на него, как коршуны.
– Может, остепенится… Тяжелый урок…
– Слабохарактерен он, тряпка… Где ему устоять…
– Может начать свое дело…
– Какое там дело… Все растащут, все проиграет… И в конторе-то отца, как говорил Дмитрий, он почти не занимался делом, ни во что не вникал и не хотел вникать…
– Ну, тогда, конечно, проку из него не будет, – согласилась Анна Александровна. – По-человечески его жалеть действительно надо, но нам-то он, ох, какое зло сделал, ты только сообрази, легко ли было Мите вынести весь этот позор, легко ли было сидеть в тюрьме неповинному… Он перед нами-то спокойным прикидывался, а вчера я посмотрела, у него на висках-то седина… Это в тридцать лет-то… Не сладки эти дни-то ему показались, а все из-за кого…
– Да, конечно, – вздохнула Дубянская. – Но теперь за это он наказан…
– Так и пусть сумеет сам вынести пользу себе из этого наказания… Не маленький, понимать должен… Если же сам в петлю полезет, туда ему и дорога… Худая трава из поля вон, – раздражительно сказала старушка.
Елизавета Петровна вздохнула.
– Вы правы, – с грустью сказала она.
В это время в столовую вошел Сиротинин, поцеловал руку у матери и невесты и присел к столу.
– В контору?
– Да, я обещал быть сегодня же. Корнилий Потапович очень вчера настаивал. Быть может, я все-таки заставлю его несколько смягчиться к сыну.
Через какие-нибудь полчаса, когда Дмитрий Павлович, наскоро выпив стакан чаю, вышел из дому и подъезжал к конторе, ему еще раз пришлось убедиться, что старик Алфимов «спешит».
Над конторой, несмотря на то, что вся катастрофа случилась лишь накануне, красовалась новая вывеска, на которой вместо слов «Банкирская контора Алфимов и сын» было написано: «Банкирская контора К. П. Алфимова».
Корнилий Потапович, несмотря на то, что был только одиннадцатый час в начале, был уже в конторе.
Видимо, относительно Дмитрия Павловича им были отданы соответствующие распоряжения.
Об этом догадался, не без внутренней улыбки, Дмитрий Павлович по торжественной почтительности, с которою встретил его швейцар.
При появлении его в конторе все служащие встали почтительно со своих мест, что прежде делали лишь при появлении «самого» и его сына Ивана Корнильевича.
Дмитрий Павлович по-прежнему по-товарищески поздоровался со всеми.
Артельщик забежал вперед и отворил дверь в кассу.
На письменном столе Сиротинин нашел два ордера для записи в расход выданных чеков на государственный банк, один на имя купеческого сына Ивана Корнильевича Алфимова в восемьсот семьдесят восемь тысяч пятьсот сорок рублей, а другой – дворянки Елизаветы Петровны Дубянской на сто пятьдесят тысяч рублей.
Ордера были написаны рукой самого Корнилия Потаповича.
Задумчиво смотрел на эти лежавшие перед ним бумаги Дмитрий Павлович Сиротинин, и, казалось, в бездушных цифрах, выведенных старинным, но твердым почерком полуграмотного богача, читалась ему повесть двух русских семей, семьи Алфимовских, отпрыск которой сделалась госпожей Дубянской, и семьи Алфимовых, странной сводной семьи, историю которой знал понаслышке Дмитрий Павлович.
Раскрытая книга, в которую надо было вносить цифры расхода, лежала перед ним, а он медлил, казалось с благоговением, приступить к этому, в сущности, обыденному для него акту.
Впервые мысль, что каждая цифра приходной и расходной книги банка имеет тесную связь с жизнью человека, его семейных и близких, поразила его с особой ясностью.
Цифра; касающаяся купеческого сына Ивана Корнильевича Алфимова, казалась ему цифрой его погибели.
Цифра Дубянской, напротив, независимо от того, что это была любимая им девушка, его невеста, представлялась ему цифрой светлого будущего.
За обоими цифрами рисовалась страшная картина смерти и преступления.
В этих размышлениях его застал артельщик, заведываващй разменной кассой, на обязанности которого было выдавать жалованье служащим.
Он принес пачку денег и книгу, в которой служащие расписывались в получении.
– Что вам? – спросил Сиротинин.
– Извольте получить жалованье, по приказанию Корнилия Потаповича.
И снова в книге Сиротинин увидел почерк «самого».
На странице, отведенной для него, Дмитрия Павловича, выписано было жалованье за все время отсутствия его в конторе в удвоенном размере.
Сиротинин, не входя в объяснения с артельщиком, расписался, взял деньги и положил их в карман.
Артельщик вышел с почтительным поклоном.
Дмитрий Павлович вписал в расход, просмотрел и проверил книги, оказавшиеся в порядке, наличность сумм, в присутствии состоявшего при нем артельщика, запер шкафы, взял ключ и собрался уже идти в кабинет «самого», как вошел служитель с приглашением от Корнилия Потаповича.
– Просят в кабинет! – сказал он.
