Октавиан Стампас - Цитадель
Однажды, рано утром, рыцари Рено Шатильона пересекали сухую долину, направляясь к источнику под названием Бен-Хальнас. Солнце поднялось уже высоко и палило как летом. Кони еле-еле передвигали ноги, рыцари везли свои шлемы на остриях копий, головы были покрыты белыми льняными покрывалами. Время, казалось, запеклось на жаре и сколько лошади не будут дробить копытами мелкие камни, из этой долины не выбраться никогда.
Филомен первым заметил, что по неширокой лощине спускающейся с левого склона в долину движется караван. Вернее, он решил сначала, что это мираж. Верблюды, погонщики, белые полотняные беседки на верблюжьих горбах, тюки, всадники. Разбуженные его криком, рыцари очнулись разом от сонной одури и уставились в ту сторону, куда указывала нагайка Филомена.
Караванщики тоже заметили назореев и остановились, караван замер.
Несколько мгновений казалось, что видение сейчас исчезнет. Удостоверившись, что это не видение, Рено Шатильонский потряс копьем в воздухе и громогласно воскликнул.
— Гроб Господень!
Этот старый клич крестоносцев во все времена мертвых поднимал с земли и ставил в строй. Ответом графу был недружный и негромкий отклик.
— Защити нас!
Рено повторил восклицание, и второй раз рыцари ответили с большим азартом, начали выбирать поводья, разворачивать лошадей и вскоре навстречу оцепеневшему от ужаса каравану катила волна белой душной пыли с неумолимым железным ядром внутри. Не доезжая шагов пятьдесят до первого верблюда, «армия» Рено остановилась, и когда осела пыль, крестоносцы увидели, что к ним приближается одинокий, богато одетый всадник в белом тюрбане. Он остановился перед графом, безошибочно определив в нем старшего, и заговорил на лингва-франка.
— Я приветствую благородных назорейских воинов на землях эмира Хасманта, друга и данника султана Саладина.
Одним этим приветствием сарацин обозначил политический смысл ситуации.
— Кто ты такой? — грубо спросил Рено.
— Меня зовут Хасан аль-Хабиб, я дамасский купец, а это мой караван, мы направляемся в Александрию.
Купец был статен, хорош собой, на поясе у него болталась сабля в богато украшенных ножнах, он уверено, по-кавалерийски держал повод. Словом, мало походил на купца.
— Какой же ты товар везешь, купец аль-Хабиб?
— Груз мой навряд ли заинтересует благородных рыцарей, но чтобы их ожидания не оказались обманутыми, я готов заплатить две тысячи золотых мараведисов в обмен на возможность спокойно продолжать путь.
Сумма была гигантская, и по железному назорейскому строю прокатился удовлетворенный ропот. Две тысячи золотых, это намного превосходило самые смелые ожидания искателей удачи в начале предприятия.
Единственный, кто не обрадовался, был Рено.
— Если ты готов заплатить такие деньги за то, чтобы осталось тайною, что именно ты везешь, значит от денег стоит отказаться.
Купец побледнел, но сохранил достоинство, и ответил по возможности светски.
— Я ценю благородство твоего характера, рыцарь. Ты предпочитаешь истину золоту; но поверь мне, что это тот редкий случай, когда мудрость заключается в том, чтобы предпочесть золото истине. Тем более, что сумма удваивается. Четыре тысячи золотых мараведисов.
Рыцари стали громко требовать, чтобы условия Хасана были приняты. Что же, теперь драться из-за чьего-то неуемного любопытства. К тому же неизвестно сколько у каравана охранников.
— Я съезжу за деньгами, — сказал купец, уверенный, что они договорились с франками, и развернув коня поскакал к первому верблюду.
— Ослы! — обернулся Рено к своим спутникам. Вид его свирепой физиономии слегка отрезвил их, — неужели вы не понимаете, что если человек так легко отдает четыре тысячи, то лишь для того, чтобы скрыть сорок. А что касается охраны, то посудите сами, ведь чем больше вас погибнет в схватке, тем больше будет доля каждого из оставшихся в живых.
Рено был настоящим главарем, он умел убеждать кратко и доходчиво.
И когда Хасан вернулся с кисетом полным монет ему вновь противостояло не колеблющееся, монолитное войско.
Граф Рено перехватил инициативу.
— Я забыл тебе представиться, уважаемый Хасан. Меня зовут Рено Шатильонский.
Звук этого имени явно расстроил сарацина, но он все еще сохранял надежду на бескровное завершение дела.
— Это имя широко известно по обе стороны Иордана, — сказал купец, — и не только подвигами ратными, но, рыцарственным отношением к тем существам, что украшают жизнь воина и освежают его благородный досуг.
— Так ты намекаешь, что главной ценностью твоего каравана является дама? — хохотнул, впервые за последние недели, Рено.
— Ты угадал, граф. Я охраняю даму. Теперь ты знаешь все и как рыцарь, надеюсь, понимаешь, что должен нас пропустить. Деньги в этом кисете.
Рено медленно помотал головой.
— Нет, я узнал далеко не все из того, что меня интересует.
— Что же еще? — впервые несколько повысил голос Хасан.
— Имя! Имя этой прелестницы, за которую ты готов заплатить такие деньги.
— Поверь, она стоит много дороже, просто четыре тысячи, это все что оказалось у меня с собой, — Хасан явно начал терять самообладание.
— Так ты не хочешь мне показать ее?
— И не хочу и не имею права.
— И даже назвать имя?
— Даже.
— Ты не похож на купца, Хасан. Я готов уважать твою скрытность, граничащую с гордыней. Но, по нашим правилам, ты обязан доказать свое право вести себя подобным образом.
— Я не понимаю, чего ты хочешь.
— Я желаю узнать имя твоей дамы, скрываемой столь яростно, и желаю быть ей представленным. Если ты считаешь, что я не должен этого желать, давай сразимся в честном бою. Одолею я — удовлетворю свое законное любопытство. Победишь ты, мои люди удаляются, захватив деньги и не будут от тебя больше ничего требовать, даю тебе в этом слово Рено Шатильонского.
Купец некоторое время молчал, взвешивая сделанное предложение.
— Ты что, боишься?! — громко спросил Рено.
Подобный вопрос по его мысли, должен был вызвать в этом сарацине, в родовитости которого не могло быть сомнений, немедленную вспышку ярости, что сделало бы поединок неизбежным. Но последовал довольно неожиданный поворот.
— Я вижу ты ищешь ссоры любой ценой. Твой Бог тебе судья. Но я считаю своим долгом предупредить тебя о размерах ссоры, в которую ты сегодня ввязываешься. Меня действительно зовут Хасан, но не аль-Хабиб, а аль-Хуссейн. Я визирь двора султана Саладина. Женщина, которую я сопровождаю — сестра султана, родная сестра. Желаешь ли ты после сказанного сделать то, что собирался, или к тебе вернулась хотя бы часть благоразумия?
Сарацин был уверен в эффекте своих слов и поэтому не было предела его удивления, когда Рено весело захохотал и стал вытаскивать из ножен свой длинный меч. Не меньше купца-визиря удивились и крестоносцы, но это не имело никакого значения, ибо у них не было времени для рассуждения, они должны были выполнять приказы своего командира.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. НЕДОВЕРИЕ
У графа де Ридфора плохо росла борода. Рыцарю в конце двенадцатого века полагалось носить на лице пышное, соответствующим способом завитое, украшение. Великому магистру ордена тамплиеров приходилось довольствоваться небольшим черным клинышком. Он все время помнил об этом своем недостатке, постоянно поглаживал неполноценную бороду, как бы понуждая расти дальше. Во всех прочих отношениях граф был хорош. Крупен ростом, громоподобен голосом, любым видом оружия владел как собственной мыслью. Надо сказать, что и мысли его носили, по большей части, воинственный характер. Оказавшись на вершине орденской власти, граф осознал размеры своих возможностей и почти сразу же стал готовиться к большой войне. С военно-стратегической точки зрения его планы были достаточно обоснованы. Да, Иерусалим находится в руках христианского короля, но буквально в двух днях пути расположены крепости сарацинских эмиров. Границу эту, в целях усиления безопасности, надобно отодвинуть подальше. Для того, чтобы начать войну всегда находятся аргументы мирного характера. Если вернуть Эдессу и отбросить магометан к Дамаску, им на долгие годы придется выбросить из головы саму мысль о возвращении Святого города. А в том, что они такую мысль лелеют, великий магистр не сомневался никогда. Причем, в той уверенности его поддерживало большинство христианских жителей королевства. Угрожающая тень великого Востока вечно лежала на их существовании. Даже те, кому довелось родиться и вырасти в Святой земле, в каком-то смысле чувствовали себя здесь гостями.
Граф де Ридфор ощущал настроение жителей королевства и знал, что в случае любых военных мер, предпринятых против сопредельных сарацинских стран, будет скорее поддержан, чем осужден. Зная слабость и даже вздорность нынешнего короля, Гюи Лузиньяна, он понимал, что именно ему, великому магистру ордена тамплиеров, будет принадлежать главная роль в продвижении креста на восток. Он сможет не только достичь славы Годфруа Буйонского, но может быть и превзойти ее. Никого из европейских государей он не собирался приглашать в Палестину для совместных действий, дабы им не досталась часть славы. С момента, когда граф де Ридфор встал у кормила орденской власти, для тамплиеров кончилась веселая разгульная жизнь. От комтуров всех без исключения орденских крепостей, а не только пограничных, он потребовал неукоснительного исполнения устава. Разумеется, полностью отучить тамплиера от бражничества и праздношатания было невозможно, но, по крайней мере, предаваться привычным своим порокам бело-красным рыцарям стало намного сложнее. Странным образом, ужесточение дисциплины не вызвало никакого ропота, а наоборот, способствовало определенному воодушевлению воинов Христовых. Все вдруг почувствовали, что соскучились по воинскому делу. Когда стало известно, что в верхах принято решение готовиться к войне, орденские массы тоже стали пропитываться воинственным духом, доходящим иногда до служебного восторга. Возможность отбросить рутину повседневщины, скуку унылого благополучия, многих, если не почти всех, опьянила. Де Ридфор сделался популярен. Порядок жизни в тамплиерских капеллах стал заметно меняться. Пошли на убыль тайные мессы, упало их притягательное значение. Внутренняя жизнь любого сообщества упрощается и оскудевает, когда возникает нужда в мощном внешнем проявлении сил. Золотая голова с черною бородой стала отступать в тень, на первый план вышел рыцарь в боевом облачении, в белом плаще с красным крестом на плече.
