Михаил Старицкий - Перед бурей
— Слава, слава атаману-батьку! — воскликнули все и загалдели, оживленно жестикулируя и смеясь.
Выпили козаки по ковшу, по другому, закусили таранью да и закурили свои походные люльки.
— А ну, на весла, братцы! — скомандовал Богдан, становясь возле рулевого. — По моему расчету, должен быть скоро и берег, так нельзя доверять чайку одному ветру, а то, при тумане, может так шарахнуть о скалы, что и зубов не соберешь.
— И по-моему, вот-вот должен быть берег, — всматривался во мглу дед, — так, на меня, и парус убрать бы...
Время шло. Парус убрали. Гребцы осторожно гребли. Рулевой и Богдан зорко смотрели вперед. Дед со своим внуком стоял на носу и следил за волной.
— Стой! Берег! — крикнул неожиданно дед. — Волна пошла назад! Поворачивай впоперек и осторожно рушай!
Предостережение деда было в пору: через полчаса тщательных исследований дна и местности чайка наконец пристала к пустынному берегу; линия его, иззубренная обвалами, краснела и терялась в тумане; невдалеке, на плоской возвышенности, было разбросано несколько татарских саклей; некоторые ютились у самого моря.
— Смотри, не Хаджибей{100}ли? — пристально рассматривал дед этот поселок.
— Он и есть, — подтвердил Богдан, — не сгинула доля козачья! Лучшего места и придумать нельзя: и Очаков, и Кимбург позади, а до Аккермана{101} далеко... По Каяльнику так вверх и двинем... Уж коли бог на море помиловал, то суходолом доведет нас и до кошевого.
— Отчего не довести, доведет, — отозвался черномазый козак, — только коней чертма, вот что досадно.
— А собственные? — подмигнул дед. — «Пишкы немає замишкы».
— Да, — улыбнулся Богдан, — non habetur subaqua pichotarum debes![65]
— А, вот только, — почесал дед затылок, — где мы поденем войсковую добычу? Не зарыть ли где тут?
— Нет, диду, — ответил Богдан, — возьмем лучше с собой: нужно в Хаджибее купить одну или две арбы и коней, сколько найдется... Ступай-ка ты, брат Черномазый, ты ведь по- татарски добре маракуешь, возьми с собой еще кого для помощи, да переоденьтесь в басурманское, а то, как увидят христианскую одежду, так всполошаться и знать дадут.
— Я мигом, — почесал усердно грудь и спину козак, — а ну-ка, Рябошапко, — обратился он к одному из товарищей, — отыщи нам важнецкую сбрую!
Переоделись Черномазый с Рябошапкой, при общих остротах и смехе, а через час, не больше, на берегу стояли уже две высокие двухконные арбы. В них были сложены наскоро припасы и захваченная добыча. Богдан предложил было и Марыльке сесть в арбу, но панянка решительно от этого отказалась и захотела, при общем одобрении, разделять с козаками все неудобства пути.
Окружив свои арбы, козаки под прикрытием тумана двинулись вверх, придерживаясь берегов длиннейшего озера Каяльника. Без всяких приключений, не замеченные никем, достигли они устья впадающей в озеро реки и сделали небольшой привал.
Сейчас были собраны из валежника костры, на них кашевары устроили на треножниках казаны, и вскоре в них закипел кулиш, разнося в чистом воздухе аппетитный запах под- шкваренного сала. Живописными группами разлеглись на кереях козаки, смакуя и затягиваясь своими носогрейками.
Перед подвечерком козакам поднесено было по ковшу оковытой.
— Вспомянем, друзи, — сказал Богдан, — наших товарищей! Разметала их пригода и буря по морю... Уйдут ли от лиха? Так выпьем же за их долю да за то, чтобы послал бог нам, братьям, вместе собраться!
— Дай боже! — вздохнули все искренно и осушили ковши.
Усталые, голодные, подавленные роковою неизвестностью за судьбу своих собратьев, козаки принялись за кулиш и молча хлебали его своими ложками, поддерживая их куском хлеба.
— Кошевой, сдается, на Сарыколи, — не то спросил, не то заметил про себя среди общего молчания дед.
— Да мы туда и прямовать будем, обогнем Каяльник и туда, — ответил не глядя Богдан; он был погружен в глубокие думы и бросал исподлобья украдкой нежные взоры на восхитительное личико джуры, а тот уже успел завладеть общими симпатиями. Ловкое подыгривание и вместе с тем простота обращения со всеми красавца хлопца обнаруживали в нем тонкий житейский такт; бросаемые им Богдану изредка фразы дышали и теплотой, и кокетством, но не давали повода ни к какой подозрительности, тем более, что джура держался все время подле деда.
Улучив минуту после подвечерка, Марылька подошла тихо к Богдану и шепотом обратилась к нему:
— Исполнит ли тато мою просьбу?
— Все, что только в моей силе, — ответил горячо Богдан.
— Так вот что, мой дорогой спаситель: все может статься... на нас могут напасть... Так если это случится, то я умоляю пана: убей меня своею рукой, а не давай в полон; я не хочу больше... слышишь, не хочу больше переносить позора после встречи с моим татом... это невыносимо!
— О моя дорогая доня, дитятко милое! — произнес взволнованным голосом Богдан. — Но к чему такие мысли?
— Дело походное... Так убьешь меня, тато, если что?
— Никому не отдам тебя, верь! — промолвил торжественно Богдан и с чувством сжал нежную и тонкую руку.
К вечеру козаки подъехали к степному лесочку, гайку, за которым местность понижалась видимо к реке. Еще не доезжая до гайка, заметил Богдан движение каких-то точек вдали, а потому и решил укрыться в леску, покуда не будет сделана точная рекогносцировка. Дед взял Черномазого и отправился на опушку осмотреть долину, пока еще не зашло солнце. Вскоре он возвратился и сообщил, что в долине, у реки, кто-то стоит лагерем, по всей вероятности, татарский загон.
— Нужно в этом удостовериться, — сказал озабоченно Богдан. — Кто, панове, пойдет на разведку?
— Да я ж, — подхватил дед первый. — Биться не служаю, а разведать — разведаю: все ихние уловки знаю.
— Да вы ж, диду, недобачаете?
— Я с собою молодые очи возьму, — взглянул дед на Черномазого.
— Спасибо за ласку, — весело вскрикнул тот. — Я вас ни за что не покину.
Взяли козаки с собой по краюхе хлеба и отправились на разведки. За леском начинался покатый спуск к реке, усеянный мелким кустарником; ползти между ним было чрезвычайно удобно и при наступавших, все еще мглистых сумерках решительно безопасно; в десяти шагах наши разведчики не могли разглядеть друг друга, и только легким свистом, напоминающим ночных птиц, удерживали между собой расстояние, а при малейшем подозрительном шуме заползали в кусты.
Ползут козаки, прислушиваясь да оглядываясь. Время тоже ползет; сумерки сменила темная ночь, а нет конца этой покатости; или истомились они, или сбились, не туда поползли? Но дед опытен и в этом случае маху не даст: он не раз прикладывает ухо к земле и слышит далеко, что на ней деется.
— Лагерь близко, — шепчет он подползшему к нему Черномазому. — Я уже слышу говор и топот.
— Так тут скоро и разъезды вартовых будут, — заметил Черномазый.
— Да, скоро, вот, кажись, сюда и приближается пара коней, — прислушивался к земле дед, — именно сюда... Отползи, на случай, и спрячься в кустах.
— Да их тут почти нет, там разве? — отползал торопливо Черномазый, присматриваясь напряженно кругом.
Между тем всадники приближались: уже ясно слышался в ночной тишине топот коней, а Черномазый искал торопливо куста и не находил.
«Черт их знает, куда провалились они! — мелькали у него в голове тревожные мысли. — В темноте прямо могут наехать, лежа и не уклонишься, а они вот-вот, близко», — и Черномазый даже поднялся на ноги, уходя торопливыми шагами от приближающегося шума... Вдруг ему показалась впереди какая-то широкая тень, вроде куста, и он стремительно бросился в нее: но не успел Черномазый войти в этот куст, как раздался страшный трескучий шум со свистом... Молодой козак вскрикнул от неожиданности и присел. Только по прошествии нескольких мгновений он догадался, что это было огромное стадо куропаток, всполошенное им на ночлеге; но эта догадка не поправила уже дела: крик его был услышан, и вартовые рысью пустились к этому месту.
Пробежала тонкая струйка мороза по спине Черномазого, и он поспешил залезть в куст и затаить дыхание, а всадники уже кружились на месте, где притаились наши лазутчики.
— Тут ведь крикнул, чертяка, — отозвался один.
— Да, тут, чтоб его ведьма накрыла, — ответил другой.
Едва услыхал родную речь дед, как схватился и закричал радостно:
— Свои, свои, сынку, свои!..
— Где? Что? Кто такие? — подъехали изумленные всадники.
— Свои! Запорожцы из Хмеля батавы!
— Вот они кто! Кажись, дед Нетудыхата! — присматривался один, слезши с коня.
