Эллины (Под небом Эллады. Поход Александра) - Герман Германович Генкель
И вспомнилось Гиппию, как ловко Алкмеониды воспользовались пожаром дельфийского капища и как тонко повели дело, чтобы склонить в свою пользу всесильную пифию. Когда повсеместно в Элладе шли сборы на восстановление сгоревшего храма, когда пожертвования широкой рекой лились отовсюду, когда собранная на новое святилище сумма уже достигла трёхсот талантов, Алкмеониды во главе с богачом Клисфеном взялись заново отстроить храм и прибавили к трёмстам эллинским талантам ещё своих сто. Чудовищная сумма! Коварный план! Какое уменье, какая прозорливость!
В одно мгновение перед мысленным взором афинского тирана предстал вновь отстроенный Алкмеонидами пышный храм дельфийского бога. Восточная сторона его сияла драгоценным паросским мрамором, который теперь, благодаря безумной щедрости клисфена и его клевретов, Алкмеонидов Алкивиада, Леогора, Харии и других, заменил прежний жалкий песчаник.
Гиппий не мог не преклониться перед умом своих врагов... Но он всё-таки и умнее, и хитрее их! Пусть они всякими средствами склоняют на свою сторону всесильного дельфийского бога, пусть они чудовищными суммами покупают его благоволение, пусть имя их теперь у всех в Элладе на устах, — им тем не менее не справиться с ним, с Писистратидом Гиппием. Они выставляют против него дельфийского Аполлона; он оградит себя покровительством всемогущей Паллады и жизнерадостного Диониса-Вакха! Они купили многоречивую, хитрую пифию; он выставит против них наилучшее убеждение, вернейшего союзника, мечи и копья непобедимой фессалийской конницы и твёрдые щиты несокрушимых в пешем бою македонян. Алкмеониды пытаются восстановить против него старинных друзей афинян, грозных спартанцев; он укрепит оплот города, Мунихию, и призовёт на помощь своих союзников, всесильного лампсакийского тирана, за которого он недаром выдал недавно дочь свою Архедику, одарив её царским приданым. Лампсакиец же не только силён: он прямо-таки несокрушим, потому что ему стоит сказать одно слово — и лютый лев Востока, всемогущий царь персидский с его несметными полчищами, двинется на защиту Афин от всех, решительно всех врагов, и внешних, и внутренних... И тогда горе заносчивым, наглым Алкмеонидам, дерзающим поднимать руку на родной город! Несдобровать тогда «проклятому» отродью, осквернившему руки свои кровью в граде священной Паллады! Он, Гиппий, повторит ещё раз то, что сделал его незабвенный родитель, и ни веки веков закрепит за Писистратидами власть и могущество! В упоении развернувшимися в его разгорячённом воображении картинами будущей славы, Гиппий вскочил на ноги и быстро стал шагать по обширной пещере. Теперь никто не узнал бы в этой сразу выпрямившейся и вернувшей прежнюю эластичность фигуре тирана того жалкого человека, который каких-нибудь полчаса тому назад лежал распростёртым на земле в полном бессилии перед давившими его призраками кровавого прошлого.
Ветер стих, но дождь всё ещё лил потоками. Гроза прекращалась. Раскаты грома становились всё слабее, и горные громады уже не содрогались под ударами молний. Внизу, на уступе скалы раздались звуки рогов и показались огни. Афинские воины открыли убежище своего вождя и теперь спешили сюда, полные радости и надежды.
Заря быстро разгоралась. Первые лучи восходящего солнца залили морем багряного света небо и стали проникать в горное ущелье Беотии, по которому теперь, в столь ранний час, мчалась небольшая группа греческих всадников. Лошади их были в мыле и тяжело дышали, но тем не менее, подгоняемые широкими кожаными плетьми, напрягали все усилия, чтобы вынести сидевших на них к той широкой равнине внизу, которая служила целью безумной ночной скачки в грозу, под проливным дождём. Всадники, видимо, утомились не менее коней своих. Лица их были бледны и измождены; люди едва держались в сёдлах, а широкие плащи, которые были на них одеты, были почти насквозь промочены ливнем. По копьям, мечам и щитам всадников их легко можно было признать за воинов. Ехавший позади всех на крупном коне мощный витязь вдруг круто остановился и, прикрыв ладонью глаза от яркого солнца, пристально всмотрелся в расстилавшуюся внизу обширную равнину, поросшую густыми лесами и перерезанную серебристой лентой реки.
— Друзья! — воскликнул он, ударив коня плетью и в одно мгновение нагнав всадников. — Теперь мы вне опасности. Остановитесь и дайте лошадям отдохнуть. Ведь мы мчались, как безумные, всю ночь. Вот равнина Беотии, а там, за горами, виднеется дым, восходящий из труб города Фивы. Спешить теперь уже не за чем: сюда не посмеет погнаться за нами ненавистный Писистратид. Мы вне опасности и нужно лишь молить светлокудрого Аполлона, чтобы уцелевшие от резни в Лейпсидрии товарищи наши скорее прибыли сюда.
В голосе говорившего слышались властные ноты. Несмотря на ужасную ночь, проведённую в поспешном бегстве, вид этого воина поражал сохранившейся свежестью. Казалось, он был утомлён менее других, а тот огонь, который горел теперь в его больших тёмных глазах, та решимость, которой дышало всё прекрасное, почти юношеское лицо его, ясно говорили, что Алкмеонид Клисфен, сын Мегакла и Агаристы, не из тех людей, которых может выбить из колеи случайная неудача. Всадники не только остановились, но с видимым удовольствием спешились. Через несколько минут лошади были стреножены и пущены на траву, усталые же путники скинули с себя промокшие плащи и сбросили тяжёлое оружие. Вскоре под выступом скалы запылал огромный костёр, и Клисфен с товарищами стали греться у огня, скинув лишнее платье и обувь и развесив их на ближайших деревьях и кустах для просушки под палящими лучами взошедшего солнца.
У кого-то нашлось немного вина и, когда оно было выпито, Клисфен обратился к товарищам со следующими словами:
— По воле за что-то разгневавшегося на нас Аполлона мы потерпели неудачу. Лейпсидрий, который мы так долго и упорно защищали, перешёл обратно в руки Гиппия, да проклянут его небожители! Но верьте, друзья, эта победа одержана им не на радость. Все вы хорошо знаете, что для меня не существует такой жертвы, которой я не принёс бы
