Фердинанд Оссендовский - Ленин
Они не могли побороть изумления, слушая в ярко освещенном Большом театре оперу с гениальным, поющим главную партию Шаляпиным или закусывая в замечательных ресторанах икрой, невиданной рыбой, рябчиками и запивая шампанским.
— My God! — возмущались приглашенные Лениным на банкет англичане. — Какую клевету распускают буржуи о коммунистах, которые в течение нескольких лет создали в стране такое небывалое благополучие и порядок! Эти сэндвичи с рябчиком и икрой просто чудесные! I am fed up, но я съем еще один!
Французы сочувственно кивали головами и, энергично жестикулируя, восклицали:
Oh, oui! C'est merveilleux, vous savez!
В то время, когда в бокалы дорогих гостей с Сены и Темзы щедро доливали шампанское Moet et Chandon из дворцовых подвалов, один из вагонов, везущих беспризорных детей в Харьков, приближался к Курску.
Морозная лунная ночь накрыла таинственной мглой растянувшиеся вдоль железнодорожного полотна прикрытые снегом поля.
Стучали колеса вагона и скрежетали цепи.
Бледное небесное светило пробивалось сквозь щели стен и откинутую железную ставню, расположенного под крышей окна.
В вагоне было тихо…
На полу вагона во мраке лежали неподвижные, укрытые одно другим тела. Они прижимались друг к другу, оплетаясь ногами и руками, засовывали головы под лохмотья, поджимали колени к подбородкам, засовывали в рот пальцы…
Никто не шевелился, ничего не говорил, не вздыхал, не жаловался, не плакал и не стонал.
За эти пять дней в холодном, скрипящем и скрежещущем вагоне все слова были уже сказаны, прозвучали все вздохи и улетели в небо содержащиеся в отчаянных рыданиях и безумных стонах жалобы, которые заглушались стуком колес и звоном цепей, слетели с замерзающих, трескающихся на морозе губ и застыли вместе с телами.
Локомотив долго и тревожно рычал и остановился.
Какие-то люди с фонарями подбежали к темному вагону.
Они сорвали пломбу и отодвинули дверь.
— Эй, выходите! — воскликнул старший железнодорожник с усами, покрытыми инеем и сосульками. — Вагон почти развалился. Дадим другой…
Никто не ответил и не пошевелился.
Железнодорожники посветили фонариками и начали тянуть лежавших за ноги и руки.
Пассажиры красного вагона были неподвижными, закоченевшими и молчаливыми.
— Замерзли?.. — прошептал железнодорожник с сосульками на усах.
— Замерзли… — повторили остальные и принялись со страхом креститься, шепча: — Упокой, Господи, их души!
В этот момент в белом зале Кремля поднялся французский социалист и, держа над головой бокал с шампанским, воскликнул звонким, высоким голосом:
— Да здравствует диктатура пролетариата! Да здравствует товарищ Ленин и его отважные соратники! Они — апостолы новой справедливости и лучезарного счастья всего человечества. Да здравствует Совет народных комиссаров!
Веселый и любезный Ленин раскланивался во все стороны. Товарищ Лилина соблазнительно смотрела на оратора.
Все были тронуты и счастливы, чувствуя, что прекрасная страница истории будет написана мудрой, исполненной любви ко всему миру рукой.
Встали даже чопорные англичане и все вместе с чувством крикнули:
— Ура! Ура! Ура!
Железнодорожники на вокзале в Курске вытаскивали из вагона замерзшие трупы детей и бросали их на перрон.
Головы глухо ударялись о доски и камни.
Глава XXXIII
Семья Болдыревых вела трудолюбивую, окруженную уважением крестьян и комиссаров жизнь.
Несмотря на то, что инженеры и госпожа Болдырева не вмешивались в деревенскую жизнь, но им также угрожали разные, неожиданные опасности.
Деревня начала функционировать, сначала пассивно, потом активно сопротивляясь распоряжениям и декретам властей, разрушающим остатки благополучия и порядка.
Если прежде в деревни и небольшие поселения наведывались, неизвестные, путешествующие бродяги и старые нищенки, которые распространяли угрюмые и тревожные вести, то теперь прибывали серьезные хозяева или крестьянская молодежь.
Они останавливались у мужиков под видом обмена скота на хлеб или посещения знакомых по дороге в Москву, куда направлялись на съезды или по другим делам.
При этом они тайно собирали хозяев и шептали им на ухо секретные, убедительные, вызывающие возмущение и упорство слова. Все чаще можно было услышать восклицания:
— Хватит этого! Пора взять власть в свои руки, тихо, без шума и крови…
Уезжавшие оставляли после себя какие-то брошюрки, листовки, написанные простым, понятным, но решительным языком.
Мечтавший о моментальном истреблении безграмотности, хотя и не достиг этого в полной мере, но нанес людскому невежеству и рабскому безразличию смертельный удар. Уже никто не смел думать о том, чтобы сдавить крестьянство железной рукой царизма или «чека», опиравшейся на преданных революции латышей и финнов. Ленин научил несколько миллионов крестьян искусству чтения, пробивая канал, ведущий к мозгу «земли». По нему текли не только коммунистические газеты, брошюры и прокламации, но и другое печатное слово, рожденное в неизведанных тайниках крестьянского муравейника. Оно родило практические и решительные умы. Прислушивалось к их советам, читало их воззвания к «земле».
Мужики уже не хотели выбирать в свои советы правительственных кандидатов даже под дулом пистолета; они выдвигали заложников, говоря, что отправляют их на смерть; устанавливали собственные нормы налогов; тайно уничтожали хозяйничающих «бедняков», пока они не убрались из деревни; вытеснили учителей-коммунистов; агитаторов встречали в грозных позах, отнимающих у приезжавших красноречие и наглость; распутные бабы и девушки, искушенные комиссарами, исчезли бесследно; может, они уехали в города, а может, лежали в неизвестных могилах на дне рек и прудов или в лесах, заваленных камнями ярах; коммунистическая молодежь или вернулась в семью, или разбежалась по свету, и никто о ней не вспоминал, как о погибавших в лесу больных котах и собаках.
Затих таинственный шепот об Антихристе и видимых знаках, предрекающих его приход на землю, зато появились неизвестные до сих пор молодые люди со светлыми, воодушевленными лицами. Они собирали вокруг себя мужиков, деревенских баб и детвору, говорили слова из Библии, советовали озабоченным, угрюмым мужикам и женщинам обращать глаза к небу и в нем черпать надежду и силы. Молебны проходили тайно, но это уже не были рабские стенания о милости, а просьбы о совете и руководстве действиями, чтобы они соответствовали извечной правде.
Центральные власти знали об этом и боролись с сопротивлением «земли» и возрождающейся религиозностью.
Прибывали следственные комиссии, наезжали карательные отряды, скрывающихся священников и заложников ставили под стенку и расстреливали, но сосредоточенное, грозное обличье крестьян сеяло тревогу и сдерживало коммунистов перед чрезмерными издевательствами.
Суды пытались свалить вину на Болдыревых как на буржуев, но не было никаких доказательств, а комиссариат промышленности защищал создателей полезной, все лучше развивающейся коммуны.
Обеспокоенное исчезновением промышленности правительство созвало на совещание в Москве всеобщий съезд специалистов.
Власти делегировали молодых Болдыревых.
Братья вынуждены были немедленно отправляться в столицу.
Сначала они выслушали длинные речи Ленина, Троцкого и других создателей и руководителей коммунизма и диктатуры пролетариата.
Эти выступления были нашпигованы звучными, пустыми, беспомощными и давно повторяющимися фразами. Даже делегаты привилегированного рабочего класса слушали ораторов с безразличием. В свое время они слышали более смелые и оглушительные слова. Бесследно прошло обещанное наступление социалистического рая в декабре 1917 года, то есть два месяца спустя после Октябрьской революции.
Тем временем до сих пор были голодные, работали на испорченных машинах, изношенными инструментами, слишком долго, расстреливаемые за неисполнение работ, протесты и забастовки китайскими солдатами или красной гвардией; не было ни одежды, ни удобных и теплых квартир, ни медицинской помощи.
Ленин и Троцкий теперь говорили по-другому.
Они указывали на то, что в России нет современных машин, что рабочий невежественен, ему не хватает профессиональных навыков и что установления социализма следует ожидать только в 1927 году.
Старые рабочие улыбались и с сомнением ворчали:
— До этого времени пил и молотков не хватит, не только социализма.
Крестьяне, когда им рассказывали о социализации земли при помощи мощных, принадлежащих государству тракторов, движимых электричеством машин для сбора урожая, смотрели угрюмо и молчали.
