Ирина Горская - Андрей Ярославич
Андрей понимал, что все безнадежно. И уклониться от битвы нельзя было никак. Оставалось только прорываться с боем через тартарское войско.
Он уже знал себя и потому не впал в панический ужас, когда битва увиделась ему хаотической страшной навалицей отчаянно дерущихся людей и храпящих коней. Да, он так и не научился понимать битву, как она складывается, выстраивается. Но только бы не растерялись Темер и Тимка! Нет, они растеряться не могут, не должны. Ведь кто-то должен понимать всю битву, как делается битва! Иначе люди будут гибнуть понапрасну, его люди, люди, которые пошли с ним… Это было бы невыносимо… И чтобы не думать об этом, надо было самому броситься в самую гущу битвы, в самую сечу… И когда под ним убили коня, его золотистого Злата, было больно душе… Но когда высвободился целый и невредимый, и ясно вдруг воскресли в сознании уроки Льва, и сознание не затмилось — действовало… тогда энергически двигался и полегчало душе… И вращал мечом, Полканом своим, как Лев учил когда-то… И уже чувствовал, как эта сила вражеских душ переходит к нему, на него… И понял, что за ним должны двигаться его воины, за ним, чтобы прорваться, спастись… И закричал отчаянно, до боли в горле саднящей:
— Держитесь меня! Держитесь меня-а!..
Пожалуй, с детства для Андрея человеческая насильственная смерть была не столько убийством, сколько простой жизненной обыденностью, просто жизнью. И сейчас — крики, отчаянные возгласы, громкие прерывистые стоны, кряхтенье, брань дикая, вопли предсмертные, хрипы, хруст страшный перерубленных костей, и все эти удары, все это разрубание, пронзание, громкое раздавливание — все это так и должно было быть…
Сейчас он был сильный. Он все делал верно, как Лев его учил. Все его существо, оно верно и умно воспроизводило уроки давнего пестуна. И сила врагов переходила к Андрею! И потому он отчаянно звал за собой Своих воинов… чтобы спасти их!..
Яркая жалость к этому множеству людей, доверившихся ему, озаряла его сознание. Жалость не за то, что были они достойны, хороши, добры, умны, достоинствами украшены, а просто потому, что их было так много и судьбы их зависели от его решений и действий… Он уже и не думал, что ведь и от Александровых решений и действий, и Ярослава, и других, имеющих власть… Нет, он брал все на себя. Это был его грех. Это он не смог разгадать намерения Александра, и потому теперь гибнут людские души — много… И мгновенно вспомнился старец Приам, умоляющий отдать мертвое тело сына… Ефросиния за книжным налоем… Его жена Марина… Даниил… подаст ли помощь?..
Людям Андрея все же удалось прорваться, хотя и потеряли многих. Константин прискакал со своими воинами и тоже участвовал в битве. И вот уже войско Неврюя и Олабуги словно бы сомкнулось за спиною Андреева войска и двинулось вперед, на Переяславль.
Оружные люди Андреевы сначала двинулись врассыпную, опасались, не кинутся ли их преследовать тартарские отряды. Но не было преследования, а то просто добили, перебили бы всех. Константин представлял себе, как тартары прошли мимо Владимира, как пошли сейчас на Переяславль… Константину было совершенно ясно, что Ярослав-Афанасий обречен и сопротивление его окажется бессмысленным и трагическим. Но Константин уже довольно понимал жизнь и потому не полагал Ярослава глупым упрямцем. Константин понимал, что смотрит на происходящее с князем Ярославом как бы со стороны, Ярослав же обретается внутри своего происходящего и потому и не может видеть далеко, видит все слишком близко и действует соответственно…
Люди Андрея подобрали раненых. Схоронить убитых не было возможности. Наконец снова соединились, сошлись вместе, в лесу. Где-то не так далеко остановились женщины и дети. Константин с несколькими воинами отправился, чтобы проводить женщин и детей к отцам, братьям и мужьям. Воины устали, раненые нуждались хотя бы в самом малом уходе. Константин досадливо думал о плаче женском и отчаянии… ведь столько убитых… Из ближних людей Андрея лишились Темера. Это была потеря, о которой сожалели непритворно. Потеряли человека истинно близкого, опытного и умного, ведающего жизнь и воинское ремесло-искусство… Тело его, разрубленное почти надвое, Константин решил похоронить как надобно. Отвезли погибшего в село, стороннее от битвы и дороги, и погребли на кладбище при церкви. Константин просил сельчан подобрать и других мертвых и похоронить в общей могиле — в скудельнице… Но было еще важное, что ему предстояло решать. С Алексичем и Васильковичем, с Тимкой он еще не успел переговорить; измученные, они крепко спали…
Константин ехал медленно и, чтобы не думать о том горестном и мучительном, что его ждало впереди, думал об участи Переяславля. Конечно, Олабуга и Неврюйі должны вознаградить своих воинов; и страшно подумать, как будут разграблены город и окрестности, я Суздальская земля, и Владимирская… Но почему, почему все так обернулось? Чего не предусмотрел князь Даниил Романович? Такого вероломства Александрова? На брата, по отцу родного, чужое войско двинуть… А чужое ли оно Александру? Да нет, если глазами Александра глядеть, это всего лишь карательное войско царя, которому и Александр подчинен, царя, у которого есть право поддержать князя, подвластного, и покарать княжеского врага… В чем упрекать Александра? В том, что он вдруг не передвинул очередную фигуру на доске игральной, а ударил противника ножом и не предупредил заранее? Но нет, не так! Игра все шла. И в ней главным был — Сартак, сын Батыя, он показал Александру свою власть и подчинил себе Александра. Но и Александру выигрыш — теперь Александр самый сильный из князей русских северо-восточных, едва ли не самодержец… Что толку во всех этих рассуждениях!.. Константин должен сейчас обдумать свои действия, должен решить! Князь оставил его во Владимире для бережения дочери своей. Константин прежде всего — человек своего князя… Подумалось об отце… Что предпринял бы отец, прославленный воевода, водитель полков Данииловых, дворский Андрей…
Женщины и дети владимирских беглецов расположились на опушке. Выпрягли лошадей, сами устроились на трех повозках и вокруг. Молодой княгине и ее ближним прислужницам отдана была заброшенная избушка, единственная здесь. Должно быть, охотники или бортники живали в этой избушке…
Только что миновала гроза, внезапно налетевшая, когда все укрывались как могли. И теперь похолодало, моросило…
Женщины сбегались к промокшим до нитки воинам Константина. Маргарита выбежала из избушки и бегом кинулась к мужу. И, несмотря на все свои тяготы и потери, Константин не мог не улыбнуться с радостью невольной, потянулся к ней с коня, быстро спешился и обнял ее. А она прижималась к нему и целовала его обветренное лицо и жесткую шею…
Марина сидела на лавке, ничем не застланной, у стола дощатого. Шум частых дождевых струй, налетевший внезапно, уже смолк. Она сидела, подпершись кулачком правой руки, а тонкая левая в большом суконном рукаве лежала на коленях, и пальчики невольно сжимались и разжимались. Константин, войдя, поклонился; Маргарита держалась за его спиной, будто робела. Молодая княгиня поднялась ему навстречу. Мгновение они смотрели друг другу в глаза. Константин проговорил быстро, что сейчас отвезет ее к Андрею, сейчас женщины и дети двинутся к воинам, к своим отцам, братьям, мужьям… Снаружи донесся плач, нестройные причитания… Константин поморщился…
Константин ехал рядом с ней. Седло было мужское, непривычное. Она молчала, ни о чем не спрашивала. Он не решался заговорить сам. Остальные двигались позади совсем, и Маргарита осталась вместе с остальными. С неба, с деревьев капало. Скользко сделалось. Копыта конские разъезжались, скользили, вязли в мокрой земле. Они двигались туда, где лес разрастался глуше, туда не пойдут преследователи, чужие в этих краях, побоятся.
А когда добрались, поднялся женский плач, запричитали, завыли жены и матери убитых, кинулись женщины и дети к своим раненым…
Для княгини прислужницы разостлали на повозке овчинную шубу. Она села на эту шубу и теперь была выше Константина, который стоял у повозки. Маргарита, жена его, стояла рядом с ним. Он понимал, что время упущено. Надо было говорить, когда вошел в избушку или пока ехали; тогда и надо было сказать, что он, Константин, и супруга его Маргарита всегда остаются верными людьми своего властителя и сумеют уберечь его дочь. И надо было сказать, что он, Константин, обдумает, куда теперь двигаться, какими путями, как доставить ее к отцу… Но время для таких речей упущено… Это все надо было говорить, когда они стояли и ехали рядом, когда он был над ней, высокий и сильный. А теперь она сидела над ним, тоненькая девочка, но княгиня, дочь и супруга князя… И в ее детском еще лице явилась некая определенность, задумчивость преобразилась в замкнутость энергическую какую-то…
Она спросила;
