Исай Калашников - Гонимые
А переводчик невозмутимо передавал его слова. Они, против ожидания, не рассердили чэнсяна и сановника, скорее развеселили. Переводчик повернулся к нему.
— Они рады, что ты горячо ненавидишь татар. Они даже не против того, что ты сам оцениваешь свои заслуги перед императором много выше, чем их оценили другие. По прибытии в столицу они доложат
императору о твоих подвигах, и он пожалует тебе более высокий титул.
Тэмуджин ничего не понимал. Какая ненависть? Какие заслуги? В глазах переводчика была невысказанная просьба. Какая? Чего он хочет?
— Ты перевел мои слова?
— Я сказал что нужно…
— Тэмуджин, не затевай ссоры, ты не дома, — уже сердито предостерег Тогорил.
— Разговаривай с ними сам, хан-отец. Я не могу.
Хан Тогорил начал плести затейливую речь, пышную, как юрол, настолько пышную, что невозможно было понять смысла нахлестнутых друг на друга сравнений и сладкозвучных слов. Но Тэмуджин и не пытался понять.
Верблюжьей колючкой засело в нем: где видел переводчика? О чем просит взгляд таких знакомых глаз? И вдруг вспомнил — Хоахчин! Такие же глаза у Хоахчин. Так это же Хо! Конечно, это он! Не чудо ли!
Теперь он вовсе не знал, как вести себя. Рыхлолицый уже и так что-то, кажется, заметил, с ухмылкой посматривает то на него, то на переводчика.
Из шкатулки, отделанной перламутровыми пластинками, чэнсян достал лист бумаги.
— Здесь написана, что вы, дети императора, и впредь будете верно служить ему, оберегать северные пределы от любых врагов и недругов и клятвенно заверяете сына неба в своей верности. — Бережно, как хрупкую драгоценность, чэнсян передал бумагу Тогорилу.
Тэмуджин потрогал лист рукой, он слабо захрустел под пальцами. По нему крестиками птичьих следов бежали непонятные знаки. Смешные люди эти китайцы! Гордые мужчины клянутся собственной кровью, а они — бумагой с черными дорожками забавных крестиков. Или и тут какая-то хитрость?
Хо с поклоном подал хану Тогорилу тушь и кисточку.
— Поставь свой знак.
Хан был смущен. Поводив пальцами по строкам, он выбрал самый простой знак и начал перерисовывать его внизу. Пользуясь этим, Тэмуджин шепнул склонившемуся Хо:
— Я узнал тебя.
— Дай об этом знать моим господам. — И громче. — Ты тоже должен подписать бумагу.
— Скажи им: я этого делать не стану. Я чту хана Тогорила, как своего отца, и не смею ставить свой знак рядом с ним. Его знак — это и мой знак.
И я слишком маленький человек, чтобы показывать всевидящим очам сына неба след, оставленный на бумаге моей ничтожной рукой.
Тогорил покосился на него:
— Боишься?
— Боюсь, хан-отец. Полагаюсь на тебя, на твою мудрость. Сделай так, чтобы я не чертил этой кисточкой.
— Ох, и лукав ты! Ну да ладно.
Ссылаясь на степные обычаи, хан Тогорил сумел убедить, чэнсяна и сановника, что подпись Тэмуджина рядом с его подписью стоять не может. Они согласились — с досадой и неохотой.
— Спасибо, хан-отец, ты взял на себя мою половину груза. Разве я когда-нибудь забуду это!
— Поговорим позднее…
— Хорошо. Хан-отец, посмотри на этого переводчика. Вспомни слугу-китайчонка, который был у моего отца.
— Не помню.
— Но это он. Мы узнали друг друга.
Они переговаривались вполголоса. Так же вполголоса Хо что-то переводил сановнику.
— Сказать им о тебе? — спросил Тэмуджин у Хо.
— Скажи.
— Переведи: когда я был маленьким ребенком и плохо держался на ногах, падал, мой расшибленный нос и мои слезы вытирал добрый мальчик. Это ты, Хо. Твоя сестра Хоахчин жива и здорова и часто вспоминает тебя. Можешь говорить им иначе. Как будет для тебя лучше, так и говори.
Чэнсян и сановник умело изобразили на лицах удивление. Потом сановник жестко сказал:
— Его сестра — подданная императора. Зачем ты держишь ее у себя? Без особого на то позволения этого делать никак нельзя.
— Передай ему, что Хоахчин я не держу. Но разве женщина может проделать одна далекий и опасный путь на свою родину?
— Сердце нашего императора скорбит о каждом подданном. Его сестра должна обрести радость свидания с землей предков. Он поедет с тобой, затем вместе с сестрой переправишь его к вану Тогорилу. Ты, ван, доставишь до кочевий онгутов. А от них до срединной столицы они доберутся сами.
Глава 11
С большой радостью покинул Тэмуджин стан чэнсяна. Все там было чужое, малопонятное и, это он чуял нутром, враждебное. Тогорил думал несколько иначе. Люди Алтан-хана не враждебны, а насторожены предательством татар, из-за них не верят теперь никому. Надо стараться рассеять их предубеждения, не выказывать гордости, как это делал Тэмуджин. Хан не скрывал, что доволен титулом вана. Для него это щит против найман, пригревших мятежного брата Эрхэ-Хара. Тэмуджину было не совсем ясно, как можно защититься титулом, хотя бы и жалованным Алтан-ханом. Вот ему свое ханское достоинство, наоборот, приходится все время защищать и отстаивать… И Тэмуджину очень не хотелось, чтобы Тогорила называли ваном — принижалось ханское достоинство. Он нашел хороший выход, стал называть его «ван-ханом». Тогорилу это пришлось по сердцу. Тэмуджин смотрел на его рябое веселое лицо, на седые косички за ушами и внутренне посмеивался.
Стареет хан-отец. Пустыми побрякушками тешит себя.
Нагнав захваченные у татар обозы, стада и табуны, они разделили всю добычу на две части, устроили прощальный пир и разошлись. Ван-хан направился к своим кочевьям, Тэмуджин — к своим.
Проводив Тогорила, Тэмуджин велел позвать Хо. Поехали рядом. Слева, справа двигались повозки, шли пленные, тянулись табуны и стада.
Разноголосый гул, горькая пыль, запах пота заполнили всю степь — от края до края.
— Видишь, Хо, все это — мое! Такой добычи не брал, наверное, и мой отец.
— Но он и не водил дружбу с Алтан-ханом…
Невозможно было понять, похвала это или осуждение. В седле Хо сидел неловко, стремена были слишком коротки, ноги углом сгибались в коленях, поводья держал в обеих руках. Так даже женщины не ездят.
— Отпусти ремни стремян и не держи руки так, будто в них фарфоровое блюдо с вашей травяной едой! Забыл, как надо сидеть на коне? Забыл и все другое?
— Ездить на коне отвык. Но ничего не забыл. Мне всегда хотелось повидать эти степи. И сестру, и твою мать, и тебя.
— Ты, кажется, стал большим человеком?
— Нет, не стал я большим человеком, хан Тэмуджин.
— Почему же такие люди заботятся о твоей сестре?
— Я еду не только за сестрой. — Лицо Хо потускнело. — Я должен смотреть, слушать, запоминать. Для того поеду от тебя к хану Тогорилу, потом и к онгутам.
— Как ты осмелился? — Тэмуджин вцепился в его плечо, резко дернул, поворачивая к себе.
— Я подневольный человек, хан Тэмуджин. — Хо печально вздохнул. — Но я не враг тебе. С моего языка не сойдет ни слова вредного для вас.
— А если ты врешь? Почему я должен верить тебе?
— Я мог бы молчать, и ты бы ничего не узнал.
Что верно, то верно. Никогда бы он не подумал, что простодушный Хо может быть глазами и ушами Алтан-хана!
— Кто твой господин? Чэнсян?
— Нет. Другой.
— Жирный? Кто он?
— Князь Юнь-цзы, наследник императора.
— Ого! Наследник? Почему же он не открыл своего имени?
— Будущему императору непристойно общаться с варварами.
— Ты скажи! Будущий император… То-то, я смотрю, его лицо излучает свет, как гнилушки в темноте.
Расспрашивая Хо, он узнал много такого, что удивило больше, чем повозка, указывающая на юг. Было трудно постигнуть умом многолюдие, богатство этой страны и величие власти Алтан-хана, умеющего подчинить своей воле столько умных сановников, могучих военачальников. Для этого Алтан-хану надо быть мудрее самого мудрого, сильнее самого сильного из своих людей. Что же это за человек? Может, он и в самом деле сын неба? Но князь Юнь-цзы — наследник… А что в нем особенного? Ничего! Как же понимать это? Уж не дурачит ли его Хо?
— Почему ты переводил не все мои слова? — спросил он у Хо.
— Легко догадаться почему…
— Ну, а если бы они узнали, что ты врешь?
— Мое чело исклевали бы вороны…
Это, пожалуй, верно. Хо шел по лезвию ножа. Чтобы снискать их благоволение, он должен был говорить только правду. И, как знать, может быть, Хо уберег его от больших неприятностей.
— Спасибо тебе, Хо. Когда, я буду делить добычу, ты получишь долю воина. Скажи, почему твои хозяева ценят меня меньше, чем хана Тогорила? Я, как и он, хан.
— Прости за грубое слово, но они всегда бросают двум собакам одну кость.
— Они думали — я позавидую хану-отцу?
— Твою горячность они поняли как следствие зависти.
— Ошибаются! Но зачем им все это?
— Пригодится. Двое поспоривших ищут истину у третьего.
— Далеко смотрят твои хозяева! Опасные люди. Для чего им понадобилась бумага?
— Сказанное слово забывается. А перенесенное на бумагу, оно может сохраняться очень долго. Не будет нас и детей наших, а любой человек, знающий письмена, повторит слово в слово то, что записано сегодня.
