Евгений Санин - Колесница Гелиоса

— Ай да Тиберий Гракх! — восторженно толкнул локтем увлеченного рассказом Демарха Кабир. — Вот так и нам бы действовать. Тогда никакие римляне…

Он поспешно замолчал, потому что Постум, переведя дыхание, уже продолжал свой доклад.

— Эти решительные меры вызвали сильное раздражение в стане противников Тиберия, — сказал он. — Одни в знак протеста стали появляться на улицах Рима в траурных одеждах, другие тайно готовили покушение на жизнь неугодного трибуна. Но прямо выступить против запретов Гракха или поставить вопрос о лишении его полномочий народного трибуна никто не решался, боясь быть раздавленным, разорванным на куски разъяренной толпой народа.

Постум говорил, не повышая голоса, лишь лицо его бледнело все сильнее и сильнее.

— Тогда Тиберий сам перешел в наступление. Он собрал народное собрание и поставил вокруг себя большой отряд стражи с той целью, чтобы силой заставить Марка Октавия согласиться отменить свое вето и разрешить голосование за проект о переделе земли. Затем, угрожая секретарю, Тиберий приказал огласить свой законопроект. Секретарь начал было читать его, но Октавий торопливо выкрикнул: «Вето», и тот, испугавшись запрещения, замолчал. Между трибами началась перебранка. Тогда я увидел, как Тиберий поднялся на трибуну и сказал: «Сограждане! Трибуны, которых вы облекли такой большой властью, что одно лишь слово каждого из них может остановить жизнь государства, не могут прийти к соглашению. Поэтому я предлагаю: пусть волей народа один из них будет отстранен от должности. Октавий! — обратился он к своему бывшему другу. — Спроси мнение граждан, и если римский народ лишит меня звания трибуна, я тотчас отправлюсь в свой дом и буду жить, как простой гражданин. Клянусь тебе, Марк, что ты не увидишь меня в числе твоих недругов, если народ отметит тебя своим доверием». Что было ответить Марку Октавию?

— Да, что? — невольно вырвалось у Кабира.

Постум взглянул на него и ответил:

— Понимая, что весь народ против него и поддержки он может ждать лишь от небольшой горстки патрициев, Октавий молчал. И тогда Тиберий сказал: «Народный трибун — есть лицо священное и неприкосновенное, ибо деятельность его посвящена народу и защите его интересов. Но если трибун, отвратившись от народа, причиняет ему вред, умаляет его власть, препятствует ему голосовать, то он сам отрешает себя от должности, так как не исполняет своего долга. Пусть он разрушил бы Капитолий, поджег Арсенал — и такого трибуна можно было бы в крайности терпеть. Поступая так, он был бы дурным трибуном, но тот, кто ниспровергает власть народа, уже не трибун. Терпимо ли, что трибун может изгнать даже консула, а народ не имеет права лишить власти трибуна, который злоупотребляет народу же во вред? Ведь народ выбирает одинаково и консула, и трибуна. Итак, недопустимо и то, чтобы трибун, погрешивший против народа, сохранил неприкосновенность, полученную от того же народа, ибо он подрывает ту самую силу, которая его возвысила. Если за трибуна подали голоса большинство триб, то это значит, что он получил трибунат по всей справедливости. Так не будет ли еще более справедливым отнять у него трибунат, если против него проголосуют трибы?»

Постум на мгновение замолчал и виновато пожал плечами:

— Тут я вынужден пропустить несколько фраз…

— Как? — изумился Аристоник. — Неужели ты забыл их?

— Нет, просто не расслышал! — улыбнулся Постум. — Поднялся такой шум, что нельзя было различить ни слова. И я уловил лишь самый конец речи Тиберия. Вот что он сказал: «Если трибун, отвернувшись от народа, причиняет ему вред, препятствует свободе, — такой трибун сам отстраняет себя от должности, ибо не исполняет своего долга. Тот, кто ниспровергает демократию, — уже не трибун. И я предлагаю решить, может ли занимать должность народного трибуна Марк Октавий, раз он препятствует принятию закона, который даст римскому народу кров, хлеб и работу!» Большинство решило немедленно приступить к голосованию, но оказалось, что, воспользовавшись волнениями, оптиматы похитили избирательные урны. Я уже был уверен, что народ тут же расправится с ними, как принесли новые урны, началось голосование, и первая же триба высказалась за предложение Тиберия отстранить Октавия. Ее поддержали следующие шестнадцать. Проголосуй против Октавия еще хоть одна триба — и по римским законам он был бы отстранен от своей должности. И тогда я увидел, как Тиберий взял за руку бледного трибуна и дружески обратился к нему: «Октавий! Откажись от своего „вето“! Этого жаждет народ, терпящий лишения и горе. Взгляни, с какой надеждой смотрят на тебя сейчас сограждане, и подумай, с каким презрением и ненавистью будут смотреть они, если ты обманешь доверие тех, кто тебя избрал. Не покрывай позором свое честное имя!»

Постум обвел взглядом притихших заговорщиков и тихо сказал:

— Я думаю, что Марк Октавий и согласился бы со своим бывшим другом, но тут из толпы нобилей кто-то громко крикнул: «Марк, так ты с нами или с чернью?» Голос этот тут же потонул в возмущенном гуле, но дело было сделано. Марк Октавий высвободился из объятий Тиберия и тихо проговорил: «Нет».

«Октавий, опомнись!» — в последний раз попытался образумить его Гракх. — Если мой законопроект ущемит твои интересы, я готов из собственных средств возместить твой ущерб!»

Наступила такая тишина, что я услышал, как за Форумом проезжает в повозке какая-то знатная дама. И все услышали, как Октавий еще тише сказал: «Вето…»

«О боги! — услышал я возглас Тиберия и увидел, как он поднял к небу лицо. — Вы свидетели, что я против своей воли подвергаю своего бывшего друга бесчестью. Но иначе я не могу поступить! Продолжайте голосование!» — приказал он, обращаясь к семнадцатой трибе. Надо ли вам говорить, что и она лишила Октавия последней надежды? Да и остальные проголосовали против него. Тиберий приказал своим ликторам свести Марка с трибуны. Народ заволновался. Если бы не подоспевшие сторонники сената, которые вывели Октавия из толпы, я думаю, он был бы растерзан прямо на Форуме. А дальше пошло все так, как хотел Гракх и народ. Предложения Тиберия были поставлены на голосование и, когда их поддержали все трибы, стали законом. Тут же для их проведения в жизнь была избрана комиссия, в которую вошли сам Тиберий, его тесть Аппий Клавдий и младший брат Тиберия — Гай. Сейчас эта комиссия уже проводит свою нелегкую работу — ведь границы между собственными и общественными землями давно уже стерлись, владельцы за свой счет возводили постройки, осушали болота, разводили виноградники. К тому же, как я слышал, сенат постоянно ставит палки в колеса: отказывается предоставить подходящее помещение для работы, задерживает необходимые средства. Сам же Тиберий, опасаясь за свою жизнь, попросил народ охранять его от врагов. Я сам видел его на улицах Рима, идущим в сопровождении вооруженных людей из народа. Особенно помогает ему в этом Гай Биллий, который уже предотвратил несколько покушений. Вот, собственно, все, что я хотел рассказать вам о Риме, который только и живет сейчас тем, что разбивается на две партии вокруг комиссии Тиберия Гракха.

— Все, да не все! — неожиданно послышался веселый голос Артемидора. — Радуя нас сообщениями о распрях внутри страны нашего врага, ты забыл сказать самое главное!

— Что именно? Что? — заволновался Постум.

— А то, за кого ты сам голосовал — за Тиберия или этого беднягу Марка Октавия!

Постум махнул рукой на купца, и все вокруг зашевелились, сбросили оцепенение и засмеялись тем дружным смехом, который объединяет и роднит самых разных людей, делая их единомышленниками.

Демарх тоже смеялся вместе со всеми и вдруг, вспомнив, что до встречи с Эвдемом осталось еще на один час меньше, снова опустил голову и предался своим тяжелым думам.

Не будь повозки, ходить бы Ладу с Эвбулидом по Пергаму в поисках нужного купца среди всех этих Афинодоров и Аполлодоров до самого вечера. Но мулы бойко несли их по широким, чистым улицам города, и уже через час Эвбулид, выйдя из лавки последнего такого Аполлодора виновато развел руками:

— Опять не он!

— Может, объехать всех остальных? — предложил Лад.

— Нет! Тот купец ясно сказал, что занимаются ваянием и ездили в Афины только эти…

— Тогда нам остается только одно!

— Что именно?

— Зайти в приличную харчевню и проесть этот золотой! — показал Лад новенький статер, ярко блеснувший на солнце. — Может, кубок настоящего, доброго вина прочистит тебе мозги, и ты наконец вспомнишь, как зовут твоего загадочного знакомого!

— Конечно, Лад — обрадовался Эвбулид. — У нас в Афинах недаром говорят: «Пьющий воду ничего умного не сотворит!»

Хозяин ближайшей харчевни с броской вывеской «Здесь обед, а не кормежка» велел своему слуге гнать двух непривычных для его одной из лучших в Пергаме харчевен посетителей. Но, увидев золотую монету, осекся, замахал на слугу руками и вытаращил глаза на богатеев с короткими прическами рабов и со следами недавних побоев на лицах. Первой его мыслью было немедленно вызвать астиномов, но желание получить целый статер оказалось сильнее страха заплатить штраф, если эти рабы — беглые, а золото — ворованное.