Кристофер Гортнер - Мадемуазель Шанель
— Да, конечно, — рассеянно отозвалась я, не в силах оторвать глаза от невзрачного конверта, который среди моих вещей выделялся словно маячок, указывающий на мою двуличность.
После этого о деле мы больше не говорили. Пообедали и легли спать. Шпатц быстро уснул, а я лежала с открытыми глазами, что уже вошло в привычку, с тех пор как началась эта мерзкая война, и размышляла о своих поступках. Почему я не веду себя как Мися и многие другие, которые либо бежали, либо заняли позицию неучастия в конфликте и постарались поменьше высовывать нос из дому? Как странно, что я, женщина, которой скоро стукнет шестьдесят один, еду в трясущемся вагоне в чужую страну, где совсем недавно закончилась жестокая гражданская война, чтобы встретиться с человеком, с которым виделась-то с десяток раз, у которого много куда более важных и неотложных дел, чем сомнительное удовольствие встречи со мной.
На границе Шпатца уже ждал какой-то человек в коричневом костюме и в шляпе. Они быстро о чем-то поговорили, пока я стояла в сторонке и, дрожа от холода и волнения, ждала, а потом Шпатц проводил меня к следующему поезду, который должен был доставить меня в Мадрид. Он крепко пожал мне руку, и я поднялась в вагон.
— Будь осторожна, Коко. Если почувствуешь хоть малейшую угрозу, сразу прерви миссию. В Испании небезопасно: Гражданская гвардия Франко может арестовать по малейшему подозрению. Так что избегай любого риска.
— Ну вот, теперь ты меня предостерегаешь. — Я улыбнулась, чтобы смягчить язвительный тон, и пообещала, что буду вести себя благоразумно. — А кроме того, я ведь все еще Коко Шанель. Кто осмелится меня арестовать?
Он приподнял шляпу, отошел от вагона, и поезд тронулся, начал медленно набирать скорость, постепенно погружаясь в темноту ночи. Я прошла в купе, села у окна и вгляделась сквозь обледеневшее стекло, чтобы в последний раз бросить взгляд на Шпатца.
Но он уже пропал. И только тогда я поняла, как одинока в этом мире.
* * *Мадрид выглядел обветшалым. В результате долгого противостояния между республиканскими силами и фашистской армией Франко в городе ощущалась такая нищета, что Париж по сравнению с ним мог показаться рогом изобилия. На улицах кучи неубранного мусора. Холод пронизывает до костей. Закутанные с головы до ног люди устало бредут по своим делам, понурив голову и зажав в руках холщовые сумки для продуктов.
Однако в «Рице», как и в его парижском двойнике, сверкали люстры и царила атмосфера элегантности, хотя еще совсем недавно отель служил военным госпиталем. Бронь моя оказалась в порядке, мне предоставили небольшой номер люкс. Я поднялась туда, чтобы принять ванну, переодеться и подождать весточки от Веры. Телефон зазвонил, когда я распаковывала вещи. Вера ждала меня в холле.
На ней была юбка и в тон ей кремовый шерстяной жакет до талии — моя модель. Ее коротко стриженные золотисто-каштановые волосы были слегка завиты. Она не слышала, как я подошла к ней.
— Вера, дорогая моя, как я рада тебя видеть!
Она сдавленно ойкнула, словно я прервала ее глубокую задумчивость, и повернулась ко мне.
Увидев ее страшно исхудавшее лицо, я постаралась спрятать испуг. В этой женщине не осталось и следа от прежней веселой и жизнерадостной разведенки, закутанной в алые шелка и с камелией в волосах. Взгляд мой упал на ее дрожащие руки. Ногти не накрашены, обгрызены чуть ли не до мяса. Она посмотрела мне в глаза и со странной улыбкой сказала:
— Ну вот, теперь сама видишь, Коко, я уже совсем не та, что была когда-то.
— Наверное, тебе пришлось много пережить, — постаралась утешить ее я. Потом взяла ее под руку и повела к ближайшему столику. Мы заказали кофе покрепче, правда, он почему-то весьма сильно отдавал цикорием. — Когда я услышала, что тебя задержали в Риме, то была сама не своя. Бедняжка… И еще это дело твоего мужа… Я просто не могла сидеть сложа руки. Я настояла на том, чтобы тебе позволили у меня работать; ты должна помочь мне в одном рискованном предприятии.
Слушая себя как бы со стороны, я поняла, что говорю слишком быстро, слишком горячо, слова мои сыпались как горох, словно я заучила свою заискивающе-вкрадчивую речь наизусть. С нашей последней встречи прошло много лет, она прекратила работу у меня как-то совсем внезапно, выскочив замуж за Ломбарди, после чего они уехали в Италию. За все эти годы мы обменялись несколькими короткими письмами, а с началом войны наши отношения, и без того хрупкие, совсем прервались. Вера мне всегда нравилась, и ее связи с людьми, занимавшими в Лондоне высокое социальное положение, способствовали успеху и процветанию моего бутика. Но сейчас я поняла, что она изменилась так же сильно, как и я… На самом деле даже еще больше. Она была знакомым, но чужим человеком в моем наряде; наше прошлое расползается на отдельные нити, как та нитка, что свисает у нее с манжеты.
Она оторвала нитку и резко ответила:
— Я ничего не понимаю.
— Разве? — улыбнулась я и пригубила кофе, оказавшийся таким же горьким, как и ложь, слетающая с моего языка. — А я думала, тебе все объяснили.
— Объяснить-то объяснили, но я все равно ничего не поняла. — Вера достала еще одну сигарету. — Я ни за что не хотела сюда приходить. Еще в Риме говорила, что должна остаться, поскольку Альберто, мой муж… — Голос ее прервался, и я пришла в замешательство, увидев в ее глазах слезы; она с опаской поглядывала по сторонам и моргала, пытаясь подавить горе. Потом снова заговорила, но теперь тон ее был осуждающим. — Я не понимаю, почему ты им помогаешь.
Минуту я сидела не двигаясь. Потом откинулась на спинку стула:
— Дорогая, боюсь, ты действительно что-то не так понимаешь. Я никому не помогаю. Я занимаюсь только вопросами моды. В Испании война закончилась, самое время открывать здесь бутик — новый бутик в Мадриде…
— К черту твою моду! — перебила она, уронив в чашку недокуренную сигарету. — Ты что, сошла с ума? Весь мир воюет! — крикнула она так громко, что в испуге застыла, дрожа еще более заметно и пытаясь сдержать негодование. — Черт возьми, что ты затеяла? — Она полезла в карман, достала помятый бланк телеграммы и швырнула на стол. — Это ты мне прислала?
Я взяла листок и пробежала по нему глазами. Текст был напечатан по-английски.
Я снова начинаю работать. Хочу, чтобы ты помогла мне. Исполняй все точно так, как от тебя требуют. С радостью и нетерпением жду встречи. Люблю.
Наверное, от нее не укрылось мое ошарашенное выражение, и она добавила:
— Ее доставили вместе с букетом красных роз… Розы в самый разгар зимы! Кто этот человек, который может себе такое позволить? Когда на следующий день они пришли, я сказала, что должна остаться на тот случай, если муж захочет связаться со мной, но меня арестовали, отвезли на аэродром, запихнули в самолет. Мне пришлось все там бросить, даже собаку!
— Я… я не представляла, что такое может случиться.
Бумага хрустнула у меня в руках. Тревога уже закрадывалась в мое сердце, я постепенно начинала понимать, какая это была страшная ошибка. Веру ни в коем случае нельзя было вовлекать в это дело. Она могла поставить под угрозу все, весь план. Я не посылала ей ни телеграммы, ни роз. Ее ввели в заблуждение, одурачили. А это означало только одно: здесь ведется не одна игра, а сразу несколько.
— Ну да, вижу, что не представляла, — сказала она, — хотя утверждаешь, что знала все про мои обстоятельства. Но и я о твоих тоже знаю. Уже ни для кого не секрет, что ты у себя в Париже поддерживаешь немцев и что, несмотря на твою видимую готовность дружить с ними, ателье ты так и не открыла. И здесь тоже не откроешь, здесь людям хлеба не на что купить. Тогда зачем ты заставила меня ехать сюда черт знает откуда? Потому что, даже если это и правда, в чем я сильно сомневаюсь, мне совсем неинтересно быть у тебя продавщицей. У меня муж скрывается где-то в Италии, и я хочу отыскать его, больше мне ничего не надо.
Шпатц просчитался. Вера для меня не алиби. От нее вообще никакого толку не будет.
— Мне казалось, ты ухватишься за такую возможность, — пролепетала я. — Конечно, я не вполне понимала ситуацию, когда мне ее описывали. Вера, я тебе обещаю, если бы я знала…
Она пренебрежительно махнула рукой:
— Да ты по-другому ничего бы и делать не стала. Всегда гнешь свое. Всегда все делаешь по-своему. И тебе наплевать, как это сказывается на других.
Ее язвительные слова вторили тому, что говорила мне Мися в Тюильри: А я ведь предупреждала тебя, Коко. Говорила, будь осторожна, просто так это не закончится, что посеешь, то и пожнешь…
Я встала:
— Ну что ж, я вижу, тут какая-то ошибка. Я прошу у тебя прощения, искренне, поверь мне. Но раз уж мы здесь, может, воспользуемся случаем, хотя бы ради дружбы? Сейчас я уйду, вижу, ты очень расстроилась. Давай поговорим позже, за обедом, хочешь?
