Арнольд Цвейг - Воспитание под Верденом
Между ней и безбожником Кройзингом до сих пор не было объяснения. Даже намека на объяснение — разве только взгляды и смущение выдавали их чувства. Возможен ли брак с таким человеком? Она не хочет ответить себе на это, прежде чем выслушает мнение патера. Но как добиться разрыва? Или по крайней мере признания недействительным ее теперешнего брака? Задача нелегкая. Но это возможно по состоянию ее мужа, злополучного меланхолика Петера Шверзенца, очень добросовестного человека, который не смог вынести тяжести всего пережитого. Вот он, как отшельник в келье, сидит в Гинтерштейновской долине среди карт, дел, копий донесений, французских, английских, швейцарских газет; он, как одержимый, пытается еще раз разыграть сражение на Марне, проверить, как должны были бы развернуться события и как они развернулись в действительности благодаря ему, хотя и не по его вине. Да, в этом она не понимала ничего или очень мало. Она всегда радовалась духовному превосходству мужа. Но она, Клер Шверзенц, родила двоих детей, вытравила одного, бесчисленное множество раз предотвращала зачатие и все же не испытала настоящей женской радости, как теперь. Она вступает в последнее десятилетие своей женской жизни, и ей не нужен муж, живущий напряженной умственной жизнью, тонко чувствующий и нежный, но неловкий физически; ей нужен настоящий мужчина, от которого струились бы во все стороны токи высокого напряжения, человек шумный, грозный, насмешливый, зубастый, готовый в случае необходимости плюнуть в лицо смерти. Слишком опытная, чтобы утверждать, что она не в состоянии жить без Кройзинга, Клер все-таки признает, что с ним ее жизнь станет вдвойне интересней, чем теперь. А ему, инженеру, женитьба на дочери из семьи Пиддерит открыла бы такие врата в жизни, о существовании которых он даже и не подозревает. Рабочая армия заводов Пиддерит, конечно, совершенно иначе будет повиноваться человеку, который не хотел сдавать Дуомона, чем ее братьям и директорам. После войны, после всех этих невероятных жертв рабочие с полным правом обратятся с настойчивыми требованиями к государству, и только тот, кто хорошо знает их, кто в состоянии задеть их солдатскую струнку, сумеет поладить с ними. Ее отец, высокий старик Блазиус Пиддерит, любит ее, поскольку он вообще способен любить. После посещения Главной ставки и кронпринца (с которым в то время ее еще связывала тесная дружба) он с презрением отзывался о тех глупцах, которые, в угоду прусским юнкерам, отмахиваются от самых простых требований рабочих: прямого, тайного и равного избирательного права в Пруссии. Старик и Эбергард Кройзинг поймут друг друга. Клер, уже представляет себе в кругу своей семьи этого долговязого парня с низким вибрирующим голосом. Она удивленно покачивает головой, полусмеясь, полусопротивляясь, плотно закрывает окошечко, идет к умывальнику и впервые серьезно сожалеет о том, что у нее такое крохотное зеркальце. Клер торопливо приводит себя в порядок — ей предстоит рабочий день, насыщенный до предела.
Эбергард Кройзинг больше не страшится перевязки. Для него день начинается завтраком, доставляющим ему каждое утро все меньше удовольствия. Но тут ничего не поделаешь. Вместо жидкого кофе с молоком, скудно намазанных бутербродов, овсяной каши или супа из ржаной муки он наслаждается воображаемыми блюдами, которые он разрешит себе, когда война победоносно закончится, а доходная служба даст ему возможность завтракать по-настоящему. Неизвестно лишь, сумеет ли сестра Клер, — если только она станет его женой, — примирить скромные заработки инженера с его широкими замашками. Но как бы то ни было, к завтраку у Кройзинга Должны быть — и обязательно будут — яблоки «кальвиль», желтые, нежные, ароматные, затем дна яйца всмятку, поданные в рюмках, свежее масло, поджаренный, хлеб или белые булочки с кофе, кофе по-венски, хотя венцы и понятии не имеют о том, что такое кофе, по сравнению с тем, что создало воображение Эбергарда Кройзинга: жареные зерна, маленькие, круглые и нежные, точно жемчужины, после того как их размолоть, отнюдь не должны приходить в соприкосновение с металлом; кофе надо медленно заливать кипятком, дать настояться три минуты и затем — в чашку хозяина дома льется горячий напиток, аромат которого разносится по всей квартире и который приправляется ложкой густых сливок и хорошим сахаром. На мягком, как пух, белом хлебце красуется положенное поверх масла сырое мясо, пропущенное через мясорубку, в меру посоленное, смешанное с рубленым луком, приправленное гусиным салом и чуть-чуть поперченное, либо швейцарский сыр, цвета слоновой кости, или альгаусский, или темно-желтый голландский, красноватый английский, плоский бри, жидкий камамбер. Когда лежишь вот этак в кровати и уже чувствуешь себя не инвалидом, а летчиком, орлом, то можно целых полчаса, назло всему миру, вкусно помечтать об одном только сыре. Как давно люди научились пользоваться молоком! Жители степей — кобыльим, пастушеские народы — молоком коров и коз, овец и ослиц. Смешно думать, что все их открытия в области питания пригодились лишь для того, чтобы пришли воины — семиты и греки, германцы и монголы — и присвоили их себе. Все они отличались страстью к захвату, к грабежу, к убийству. Никто так хорошо
не понимает этого, как Эбергард Кройзинг, который лежит вытянувшись и шевелит пальцами ног. С некоторого времени пришла и его очередь завоевывать. Теперь он, по старому обычаю военных главарей, похитит самую желанную женщину, самую красивую и самую нежную в племени. Не просто силой: для этого время еще не наступило, — ее надо завоевать убеждением, уговорами, волей и хитростью, яростью соперничества. Он добьется этого. Единственный серьезный соперник, хитрый Метнер, выведен из строя. Сегодня Метнер уезжает в немецкий ортопедический госпиталь, где, как он договорился, ему изготовят протез для руки, — так значится в документах. Может быть, этот юнец-математик сообразил, наконец, что Клер питает к нему лишь дружбу и сострадание, а этого, вероятно, маловато для такого, как Метнер. Ладно, отчаливай друг! Ты найдешь девушку, которая придется тебе по душе, там, где Кройзинг не станет у тебя на пути…
Лейтенант Метнер в самом деле облачился в мундир и наблюдает за тем, как швейцар Мельхозе завязывает и выносит его багаж.
— Я не хотел бы упускать вас из виду, Кройзинг, — говорит он. — Жаль, что вы не переходите на гражданскую службу. Вы способный человек. При других обстоятельствах, то есть в мирное время, вы стали бы одним из тех инженеров-борцов, которые сражаются в далеких странах с неукротимыми реками и бурными водопадами — созидающим воином или воинственным созидателем, как хотите. В настоящее же время…
— Я буду летчиком, — лаконично отвечает Кройзинг. — А вообще я вполне одобряю такое разделение труда: вы — для мира, я — для войны; вы — подготовляете будущее, я — обеспечиваю настоящее.
Метнер качает головой.
— Боюсь, дорогой Кройзинг, что профессия летчика будет вредна для вашего здоровья.
— Полноте! — восклицает Кройзинг. — Я только тогда раздамся в ширину и войду в полную норму, когда расположусь, как у себя дома, в таком вот чертовском ящике и стану швырять бомбы на головы и крыши врагов. Тогда этот замухрышка-француз не будет так нагло прогуливаться здесь…
И он в окно указывает на самолет, который, как черное насекомое, пересекает на значительной высоте нежно-голубое небо.
Художник Жан-Франсуа Руар сегодня ночью бросит бомбы в поезд с боевыми припасами и в бараки в Вилон-Ост, затем отклонится к востоку и разрушит железнодорожный путь у Дамвилера. Полчаса назад он получил приказ. Сегодня ночью будет полная луна, завтра погода может измениться, пойдут дожди. Правда, маршруты ему знакомы, но он тренируется, контролируя продолжительность полетов. Немцы попытаются отбить опять Безонво, потеря которого болезненно ощущается на позициях. Они привели сюда два баденских полка, захвачены в плои люди с полковыми поморами 83 п 47. Полки отборные, недаром они очутились здесь. Теперь планы этих господ будут расстроены. Еще до того как они вновь обоснуются здесь, им будет уготован теплый прием. Жан-Франсуа Руар всегда идет напролом: имеет ли он дело с холстом, женщиной или вокзалом — не все ли равно? Сгорая от любопытства, с трубкой во рту, в кожаной куртке и кожаных штанах, он прислушивается к стуку верного мотора, подает знаки пилоту и отмечает время.
Тем временем лейтенант Метнер прощается с Кройзингом. В полдень он захватит поезд в Седане или в Мон-меди — как будет удобнее. Он не хочет дольше задерживаться здесь. Прощанье с сестрой Клер произойдет в солдатской палате номер три, оно будет сердечным и коротким, ни к чему не обязывающим. Флаксбауэр и Кройзинг останутся вдвоем в комнате. Эбергард Кройзинг с философским спокойствием смотрит на пустую кровать Метнера, на которой он теперь будет раскладывать свои карты. Сегодня удачный день: одним соперником стало меньше. Кроме того, идет весна. Окно будет все время открыто. Как поется в песне: «Теплый воздух течет голубою струей…» До обеда можно, значит, курить вволю трубку и от избытка чувств напевать то, что сочинил Мендельсон. Кроме того, сегодня он поставит одну особу перед окончательным решением: да или нет? И в знак того, что она рвет со своим прошлым и целиком входит в жизнь Кройзинга, она сегодня же вечером окончательно и безоговорочно найдет время для разговора по телефону с неким высокопоставленным лицом. Это будет сделано в интересах наивного и робкого землекопа, который придет после обеда и опять усядется здесь с несчастным видом. Но когда-нибудь надо же этому положить конец!
