Дмитрий Мищенко - Синеокая Тиверь
– Я свое сказал уже, – хмуро ответил князь, выслушав их. – Или, считаете, мой совет не подходил для спасения народа?
– Подходил, князь. Твой совет был мудрым и, может, единственно возможным. Беда только, что мужи тогда не позволили нам воспользоваться им, ныне же и подавно не позволят.
– Почему же?
– Чувствуют за собой еще большую силу, чем тогда.
Волот вскочил словно ужаленный, эхом отозвались в просторном тереме его гневные слова:
– А кто дал им эту силу? Кто, спрашиваю? Почему позволили вы мужам, хозяевам займищ, взять верх на вече и управлять вечем?
Старейшины оставались удивительно спокойными, но это спокойствие было обманчивым.
– Князь, не наши это – твои мужи, тебе лучше знать, почему они так стремятся взять верх, – ответили они.
Волот хотел было что-то возразить, но сдержался. Старейшины правы. Мужи эти – приближенные князя. Как же случилось, что между князем и народом тиверским больше единства в делах и помыслах, чем между князем и его мужами? Когда и почему это случилось? Ошибся ли он, подбирая себе соратников, или не так повел себя с ними, как надо было? Видят боги: вся беда в том, что нет общих целей, помыслов, а значит, и единства быть не может.
– Старейшины пришли ко мне от родов своих? – спросил Волот. – Или как послы от всего народа?
– Как послы от всего народа.
– Тогда слушайте, что скажу.
Князь был решителен, видимо, надумал сказать что-то очень важное и весомое, но не успел промолвить и слова, как у ворот поднялся такой шум, что Волот вынужден был прервать свою речь. Он открыл дверь и спросил:
– Что случилось?
– Прибежал от капища волхв, говорит, жреца Жадана убили.
– Когда и кто убил?
– Татьба, рассказывает, произошла ночью, никто ничего не знает. Жреца нашли в его доме с перерезанным горлом.
Вот оно что!
– Велите этому волхву зайти ко мне.
Волот решил: необходимо, чтобы тот, кто принес страшную весть, рассказал все при старейшинах. Слушал внимательно и наблюдал – волхв только поражен увиденным или причастен к татьбе? Вроде не причастен, а все же почему так испуган? Ползает на коленях перед князем и даже перед старейшинами.
– Кто был перед этим у Жадана?
– Не ведаю, княже.
– А возле жилища Перуна?
– К обители и требищу идут все.
– Ночью был кто-нибудь?
Волхв задумался: на самом ли деле вспоминал или только делал вид, что вспоминает?
Князь подождал, а потом снова обратился к свидетелю неслыханной в их земле татьбе.
– Волхв давно знал Жадана?
– Давно. С тех пор, как Жадан стал жрецом при капище Перуна.
– И все время был при капище?
– Да.
– Так кто же бывал у Жадана если не сейчас, то раньше? Кто вел с ним тайные беседы?
Князь не просто спрашивал – допрашивал, склонившись перед коленопреклоненным вестником, и этот допрос заметно встревожил волхва: сначала на его лице отразилось удивление, потом он сник и опустил глаза.
– Богданку сюда! – повелел князь.
Когда же пришел сын и всем своим видом дал понять, что перед ним тот самый человек, который оповещал о тайном сговоре Жадана с воеводой Вепром, Волот решил при старейшинах не принуждать волхва рассказывать все, что говорил он Богданке. Приказал сыну запереть его в подвал и стеречь как зеницу ока. Убедившись, что сын исполнил все как нужно, повернулся к старейшинам и сказал:
– Хотят ли послы народа тиверского знать, что нужно делать, чтобы победить лихолетье?
– Хотят, княже.
– Тогда слушайте, что скажу вам: прежде всего мы должны самоочиститься.
Он мог бы призвать в свидетели самих богов: перед ним старые и мудрые люди, а не понимают его. Смотрят и молчат.
– Разве мы не очищались?
– Перед богами – да. А сами перед собой? Это правда: земная благодать – награда неба. Но правда и то, что и небо может исчерпать свои щедроты, если они попадают к нечестивым в мыслях и деяниях своих, становятся достоянием алчущих и жаждущих. Поэтому и говорю: уповать на богов надо, однако и самим надо очищаться, хотя бы время от времени.
– Князь советует…
– Советую начать самоочищение с суда над татями, которые лишили жизни жреца Жадана. Согласны ли с этим старейшины?
– Да. Дело справедливое, пусть будет так.
– Тогда надо сзывать вече и начинать суд.
Это было такое вече, на которое сходится весь окольный люд, и очень быстро. Потому что резво бежали кони поселянских гонцов, но еще стремительнее распространялся слух: мало Тивери божьей кары, началась и человеческая, в Соколиной Веже убит Жадан. Единственный из волхвов, который удостоился быть жрецом при капище Перуна, стал наравне с князем посредником между богом и народом. Кому-то, вишь, не понравилось, что у Тивери теперь два посредника, кто-то поднял руку на хранителя божьей обители, и это злодеяние, поговаривают, разгневало князя. Нашел в себе силы, подорванные смертью жены, взбодрился духом и стал на сторону обездоленного народа – ищет ему спасение от мора и голода. А чтобы никто не мешал этим добрым намерениям, начинает с суда над татями.
Кого оставит безучастным такое событие? Поэтому и спешит народ в стольный город. Едут конные, идут пешие, большей частью – целыми селениями. Многолюдно на дорогах. И шумно. Идут не только мужи, чей голос будет иметь вес и силу на вече, идут и отроки. Одни – чтобы присмотреть в дороге за стариками, другие – за конями, третьи – и в помощь, и в науку к старшим. Ведь сами станут когда-то мужами, а если дойдет до раздора между одной и другой сторонами веча, их сила и задор ох как понадобятся.
Не сидел и князь в Соколиной Веже. Сразу же после разговора со старейшинами возвратился в Черн, собрал под свою руку дружинников, которые были в городе и за его пределами, и, убедившись в надежности своей силы, позвал волхва, который известил о смерти Жадана.
– Как зовут тебя, достойный муж?
– Малые достоинства у того, княже, кто оказывается по твоей милости в темнице.
– Не говори так. Не всякий отважится постоять за правду и заступиться за праведных. Надеюсь, не будешь отрицать, что не кто иной, а ты пришел в свое время к княжичу Богданке и велел ему, сославшись на высшие помыслы, идти ко мне и предостеречь перед тем, как брать жребий: не с богом – с Вепром был у Жадана разговор о том, что нужно послать род княжий на огонь.
– Да, это был я.
– Зачем же унижаешь себя теперь и не признаешь достойным?
– Потому что не довел своего достойного намерения до конца.
Князя как раз это и интересовало.
– А и в самом деле, почему пошел к сыну и ему поведал о сговоре, а не мне?
– Потому что у князя меня увидел бы кто-нибудь и выдал. Сын же, думал я, и без меня сделает все, что следует сделать.
– А о том, что Богданке, как моему сыну, никто не поверит, и не подумал?
– Об этом не подумал.
– Так, может, хотя бы теперь выйдешь и скажешь на вече: был сговор, властелин Вепр обещал Жадану Веселый Дол, если принесет в жертву богу самого князя?
– Разве мне поверят? Веселый Дол не достался Жадану.
– Потому что не я, а княгиня пошла на огонь по воле Богов. Вепру стало жаль Веселого Дола, и он пошел на убийство Жадана, который вымогал или мог вымогать у Вепра его отчую усадьбу и угодья.
Какое-то время волхв отмалчивался.
– Я могу подтвердить только первое. Кто убивал Жадана – не ведаю о том.
– Все говорит о том, что зачинщик Вепр.
– Может, и говорит, но я не видел того и подтвердить не могу. Есть, княже, выше тебя и твоих желаний помыслы.
Упрямство этого авгура начинало раздражать Волота. Что будет, если тот и в самом деле ничего не подтвердит? Ведь он уже собирает вече, хочет вызвать Вепра на всенародный суд!
– Отступать поздно, волхв. Ты много знаешь о Вепре. Если не убедишь вече, что он зачинщик, тебя ждет то же самое, что и Жадана. Погибнешь от его руки, понял?
– Как же я буду убеждать вече, если я не ведаю?
– Припомни всех, кто был накануне у капища Перуна.
– Вепра не было там.
– Зато были люди Вепра. Узнаешь их, если покажу?
– Если видел, то узнаю.
– Тогда облачайся в одежду ратного мужа, поедешь со мной. Наведаемся на подворье Вепра, присмотришься там к его челяди.
…Был Волот на удивление тверд и непреклонен, когда заковывал Вепра в цепи, а еще непреклоннее, когда вышел и стал перед вечем.
– Братья! – Князь решительно поднял над головой меч. – С согласия старейшин родов на благо народа тиверского начинаю суд над преступниками, которые убили жреца Жадана. Кто знает их и может указать или назвать при всех, выходи и называй.
Вече обычно делилось на два конца – княжеский и поселянский. На княжеском впереди всех стоял князь, за ним – мужи ратные и советники, потом дружина. На поселянском конце почетное место отводилось тысяцким, потом старейшинам родов, а уж за ними – всем остальным: воинам, ратаям, торговому и черному люду. Ныне же на княжьем конце находилась почти вся дружина да еще самые близкие князю мужи ратные и советники. Остальные затерялись среди старейшин и поселян, видимо решив для себя: когда дойдет до дела – станут кричать громче всех, чтобы таким путем перетянуть всех на свою сторону. Но в этот раз вече осталось глухим к этому крику.
