Иван Фирсов - Адмирал Сенявин
— Да ты, брат, враль великий, — сказал побледневшему Ронову Милорадович, — и надобно тебя подальше от столицы отослать.
Для Сенявина все обошлось, а Ронова отставили от службы и выслали в Стрельну.
Когда Сенявин и Ронов ушли, Милорадович позвал адъютанта, полковника Федора Глинку[77].
— Ну, вот эти полицмейстеры. Стянули с меня семьсот рублей на шпионов, потчевать офицеров да выведывать у них. Оказалось все впустую…
Сенявины за эти дни очень переволновались. Но оказалось, что худшее впереди.
Вскоре вернулся из-за границы Мордвинов. Пока был не у дел. Они часто встречались. Уже два десятка лет Мордвинов подвизался в правлении Российско-Американской компании, состоял активным ее акционером, целыми днями пропадал в правлении, которое размещалось у Синего моста. Там бывало немало флотских офицеров. Мордвинов готовил и отправлял в первую кругосветку Лисянского[78] и Крузенштерна[79]. Вслед за ними ушли в плавание Василий Головнин[80], Михаил Лазарев[81]… У Синего моста зимними вечерами молодежь заводила беседы о разном. Кто говорил о возмущениях в Италии, кто об испанских инсургентах Риего[82]. Частенько разговоры переносились на грешную российскую землю… Слухами земля полнилась…
Как-то слякотным осенним днем к Сенявину вдруг зашел Владимир Броневский, служивший на эскадре.
— Прошу прощения, ваше превосходительство, — смущаясь, сказал он, — насилу разыскал вас, но я по делу…
По ранению четыре года назад он ушел с флота, служит инструктором в военном училище, майор.
— Ну, и как справляетесь? — Сенявин с волнением всматривался в лицо сослуживца, не виделись лет десять.
Когда они уединились в маленькой комнате, Броневский начал без обиняков, вполголоса:
— Я в Петербурге наездом, вчера встречался с сослуживцами и, узнав среди прочего сведения, вас касающиеся, не мог вас не известить.
— Что за сведения? — спросил Сенявин.
— В разных кругах офицеров частенько собеседования проводятся нынче. Часто негласные, по темам улучшения государственности, — начал издалека Броневский.
— Ну и что с того, я тоже кое-что слыхивал, — недоумевал Сенявин.
— В этих разговорах упоминают ваше имя, прочат вас и адмирала Мордвинова в некие правительства…
— Этого еще не хватало! — вырвалось у Сенявина.
— И я о том. Несмотря на немилость, знаю вашу приверженность полную государю, искренне хотел бы вам помочь. Вдруг сия крамола до государя дойдет. Не обессудьте…
Сенявин задумчиво покачал головой. Первой его мыслью была забота, как ни странно, о детях. Только что старшего сына обвинили в вольнодумстве, а он скоро должен получить звание капитана, младший Левушка кончает Кадетский корпус. Не дай Бог, слухи достигнут царя. Надо известить Мордвинова, посоветоваться…
— Думаю, Николай Семенович, — несколько встревоженно сказал он, — вольнодумство такое ни к чему, а в первую голову вредно для этих молодцов, да и мы пострадать можем.
Мордвинов в какой-то степени разделял его тревогу: то, что спускали ему, Мордвинову, члену Государственного совета, могло обернуться бедой для Сенявина. Дмитрий Николаевич изложил ему свой план:
— Мне привычно упреждать удары неприятеля, и думается, не без пользы было бы пойти к Милорадовичу, состроить невинную рожу. Разумеется, без указания источника таковых сведений.
Мордвинов, подумав, согласился.
— Только, по моему мнению, лучше обратиться к Кочубею, напрямую, он сразу же доложит Александру, и все козыри будут открыты.
Перед уходом он вынул из шкафа небольшую книжицу:
— Вы слыхали, конечно, о полковнике Глинке, — рекомендую интереснейшие его «Письма русского офицера» — почитайте на досуге, потом потолкуем о сем…
В понедельник 8 ноября 1820 года в начале десятого часа в приемной управляющего Министерства внутренних дел графа Кочубея появился Сенявин.
— Доложите графу Кочубею, — представился он дежурному офицеру.
Кочубей пригласил Сенявина в кабинет.
— До меня дошли слухи, граф, — Сенявин начал несколько встревоженно, — будто какое-то негласное общество имеет вредные замыслы против правительства, а меня желает почитать своим начальником.
Кочубей изучающе смотрел на Сенявина. Они встречались впервые.
— Не скрою, адмирал, — вкрадчиво ответил граф, — я тоже слыхал о таких вредных обществах, где ветреные молодые люди прельщаются надеждой учинить расстройство и разрушение государства. Но я никак не могу поверить, чтобы вас почитали главным, ибо всегда слышал о вас как о благородном и благомыслящем человеке.
Кочубей был не искренен. Он знал все о ходивших про Сенявина слухах, но хотел вызвать адмирала на откровенность.
Сенявин принял игру.
— Полностью согласен с вами, — ответил он, — что революции приносят расстройство государству, нарушение всех связей, убийства, неурядицу, отторжение разных областей, презрение чужеземцев и множество других бедствий. В том я сам убедился, будучи в Неаполе…
— Благодарение Богу, правительство наше слишком сильно и твердо, — Кочубей был явно доволен ответом Сенявина, — чтобы все эти замыслы уничтожить, а виновных обратить в прах.
— Меня поразили разные домыслы, — Сенявин сейчас был откровенен. — Служа всегда с честью государю и Отечеству, почитаю для себя это оскорблением, гнусной клеветой и очернительством. Я также намерен объясниться по этому поводу с графом Милорадовичем.
Кочубей согласно кивнул головой.
— Полагаю такой ваш поступок достойным вашей чести. — Граф помолчал, о чем-то подумал и вдруг спросил: — Позвольте узнать, кто вашему превосходительству сообщил эти известия о вредном обществе?
Разговор принимал характер допроса, однако Сенявин, не смущаясь, твердо ответил:
— Позвольте, ваше сиятельство, чтобы я этого не открывал. Честь моя требует не компрометировать приятеля…
Разговор на этом закончился, оставив у адмирала не совсем приятное впечатление о Кочубее.
Вернулся домой Сенявин в хорошем расположении духа.
— Будто камень с души свернул, — сказал он жене и пошел дочитывать «Письма русского офицера».
«23 мая. Город Сент-Ароль.
…Возьми запачканную француженку, брось ее в Россию, где-нибудь на поле: не пройдет недели — и ты увидишь ее в богатом доме, в роскоши и в почестях. Я читал одну небольшую французскую комедию, где представляется, что на Новом мосту в Париже сходятся несколько мужчин и женщин. Всякий горюет о своем горе. Из мужчин одни ушли из тюрем, другим приходилось не миновать их; из женщин некоторые обокрали господ своих, другие потеряли все способы жить за счет своих прелестей. Те и другие по разным причинам, из страха и отчаяния, предвидя казнь, стыд и голод, решаются кинуться в Сену и все пороки и проступки свои утопить с собой вместе. Уже они готовы, берутся за руки, хотят кидаться… как вдруг послышался знакомый голос: «Безумцы! Что вы делаете? Вы отнимаете у себя жизнь, в которой можете найти еще тысячу радостей, тысячу наслаждений… Вы страшитесь бедности и презрения; оглянитесь назад — богатство и уважение ожидают вас. За мною, товарищи! За мною: я укажу вам земной рай для французов; переселю вас в страну, где ласки, подарки и деньги посыплются на вас как дождь!» — «Что за страна эта?» — воскликнули все в один голос. «Россия!.. Россия!» — отвечает бродяга. «В Россию! В Россию!» — кричат все вместе и бегут садиться в дилижансы или почтовые коляски. Я это читал; а те, которые живали в Париже, говорят, что это можно видеть, и видеть не на театре, а на самом деле…»
Беспредельные просторы России в чем-то схожи с безбрежной ширью океана. Тот же размах, то же приволье и раздолье.
В иных землях тесновато. Там, где тесно, пороки утаить трудно, и скудость ума проглядывает явственно. Быть может, потому и привлекают иноземцев российские земли? А русских людей, по причине особого склада души и характера, так притягивают к себе морские дали…
Снова в море
Вера, Царь, Отечество… Далеко не равнозначные символы, во имя которых столетиями вели военачальники русских воинов на битву с неприятелем, зачастую смертельную. Правильнее первым назвать Отечество. Вероисповеданий среди подданных России было несколько, стало быть, все воины не были единоверцами, и этот символ не делал войско монолитом, хотя их иногда крестили, обращали в новую веру, подчас насильно. Почитание царя-батюшки или царицы-матушки религией внушалось с пеленок и определяло уклад державы. Правда, по-разному воспринималось это офицерами и нижними чинами. Правители не всегда слыли благодетелями, да и по сути ими не были.
В прошлом Россия вела немало войн. Отбивалась от иноземцев, отвоевывала исконные земли, завоевывала новые, иногда вступалась за единоверцев-православных вне пределов державы. По воле монархов бывали и дальние походы и кампании, не всегда понятные простому люду. Но если Отечеству грозила опасность, россияне без раздумья поднимались всегда на его защиту. На суше и на море.
