Иван Фирсов - Головнин. Дважды плененный
— Вы желаете быть моряком по-настоящему, Федор Федорович, а сколь у вас еще цивильного от лицея и чего вас так беспокоят другие порядки?
— По-вашему, общественные нравы не достойны внимания моряка?
— Флотский офицер, — жестко ответил Литке, — должен отменно знать морские науки, обязан не жалеть живота за отечество, а не быть страдальцем и философом. Мое дело править службу исправно, а остальное мне безразлично.
Молчавший до сих пор Головнин посмеивался, но тут вмешался.
— Господин Литке имеет неверное мнение. — Все притихли, слушая командира. — Быть может, иным флотским офицерам довольно обозреть берега туземные и повесить в каюте их виды. Таким офицерам сподручнее служить на кораблях карательных, а не в научных экспедициях. Подразумеваю, что об оных особах в свое время Великий Петр отзывался, что радение их равно их мелкому уму, но не державным интересам. Вы вполне исправный офицер, — Головнин перевел взгляд на Матюшкина, — но, думаю, со временем Федор Федорович с вами сравняется.
И без того сухощавое лицо Литке, пока говорил командир, вытянулось.
Сжав губы, он не преминул остаться при своем.
— Быть может, мои суждения не всем подходят, но разность взглядов еще не есть ошибка.
Головнин никогда не оставлял возражения без ответа.
— Заблуждаетесь, мичман, определенно заблуждаетесь, — отрезал командир, поднимаясь в седло.
Кавалькада направилась к видневшемуся вдали заливу Святого Франциска…
Русские моряки гостили у губернатора, посещали миссионеров, объезжали на иноходцах поросшие рощами и кустарником песчаные пляжи бухт обширного залива Святого Франциска. И никто из них не подозревал, что все это время за ними трепетно следила пара сверкающих черных глаз, подернутых грустью. То скрываясь на опушке перелесков, то прячась в кущах садов, сопровождала всадников настороженно-печальным взглядом Кончита Консепсион. Знала она, что это соотечественники ее нареченного Николая Резанова…
Тринадцать лет минуло с той поры, как солнечным июньским днем бриг «Юнона», подгоняемый попутным ветром, унес в океан возлюбленного Кончи. Растаяли в дымке белоснежные паруса, и она осталась наедине со своим вспыхнувшим и сияющим по сей день пламенным чувством любви.
Шли месяцы чередой, менялись времена года, уходило время. Почти каждый день всматривалась она с надеждой в синь океана и жадным взором искала появление на горизонте белокрылых парусов. Увы!
Шли недели и белела дюн песчаных полоса.Шли недели и темнела даль, одетая в леса.
Она еще молода, ей только двадцать семь, она по-прежнему поражает красотой окружающих. Многие молодые люди не раз предлагали ей руку и сердце. И все они получили отказ. Она безраздельно любит одного, ее суженого, из далекой и неведомой России.
Более десятка парусников из России и Русской Америки посетили за минувшие годы Калифорнию, и каждый раз Кончита с трепетом ждала первой шлюпки с русских кораблей. Хотя бы маленькое письмецо от любимого.
Только не приходят вести, писем из чужой землиКоменданту и невесте не привозят корабли.Иногда она в печали слышала безгласный зов:«Он придет», — цветы шептали.«Никогда», — неслось с холмов.
Поползли темные слухи, что Николая Резанова уже нет в живых. Кончита не верила и гнала от себя мрачные мысли…
Спустя двадцать лет очевидец, побывавший на могиле Николая Резанова, убедит ее в безысходности положения, и она безропотно примет удар судьбы. Она уйдет доживать век в монастырь, так и оставшись верной своему возлюбленному…
И сейчас, провожая тоскливым взглядом уходящую в океан «Камчатку», она еще не теряла надежды…
Вряд ли предполагал тотемский житель на Вологодчине, Иван Кусков, отправляясь в поиски лучшей жизни в Иркутск, какую участь уготовила ему судьба. В свои двадцать пять лет с молодой женой поплыл он с Барановым из Охотска добывать счастье в далекую Русскую Америку. Правой рукой считал его правитель этой самой Америки. После советов Резанова загорелся Кусков далекой Калифорнией. Несколько раз бывал он в тех краях, присматривался, прикидывал.
В Монтеррее обосновались испанцы, севернее побережье было свободно, но неподалеку обитали индейцы. Кусков их не боялся. Два десятка лет на Алеутах и в Ситхе научили его многому. В 1811 году Баранов внял просьбам и с неохотой отправил своего верного друга осваивать новые края. Поначалу Иван расположился в заливе Румянцева, прельщала удобная гавань, но берег был безлесым, негодным для обустройства. Окончательно обосновался севернее на 18 миль, на опушке соснового леса, у берега речки, которую назвали Славянкой…
Велик ли срок шесть лет в необжитом месте? Теперь форт Росс, как называли испанцы русскую крепость, был защищен надежной, в две сажени стеной из красного дерева. По углам высились сторожевые башни с бойницами, ощерившись пушками. Внутри крепости стояли добротные постройки, двухэтажный дом Кускова. Обживались основательно. Из распахнутых окон вечерами доносились звуки фортепьяно. Правитель конторы и его жена Екатерина Прохоровна обожали музыку…
Не все шло гладко. Поначалу испанцы угрожали силой изгнать русских, но Кусков убедительно доказал, что земля «ничейная», и те утихомирились и даже стали добрыми соседями…
По-иному вели себя с русскими коренные обитатели, индейцы. Распознав характер пришельцев, они крепко подружились с ними. Жена Кускова, освоив диалект индейцев, учила грамоте их детей, индианки выходили замуж за «промышленных» русских. Жители свободно, в одиночку охотились в соседних лесах, ночевали в стойбищах индейцев.
В прошлом году Кусков по просьбе Гагемейстера заключил с главными вождями краснокожих договор, по которому индейские племена добровольно уступили россиянам все окрестные земли. Один из их вождей, Валенила, узнав, что Кусков со дня на день ожидает прихода судна с Гагемейстером, отправился в залив Румянцева…
Стоя на высоком отвесном берегу океана, Иван Кусков временами поднимал подзорную трубу, вглядывался в далекий рейд залива Румянцева. А из стремнины, под ногами, едва доносился шум прибоя. Неделю бесновался океан. Сто шестьдесят шесть ступеней, вырубленных в скале, вели от прибрежной полосы, сюда, наверх и к стенам крепости.
Вскинув подзорную трубу, Кусков наконец-то увидел в далеком мареве едва приметные белоснежные паруса. Он крикнул алеутов:
— Готовьте три байдары, пойдем в бухту, там корабль с правителем.
На полпути, часа через три, навстречу им из залива Румянцева спешила байдарка. Служитель компании передал письмо Головнина.
— В бухте стал на якорь корабль «Камчатка» под командой их благородия капитана Головнина. Они просят у вас провизии, мяса, зелени и прочее.
Кусков отправил одну байдарку обратно в крепость готовить припасы.
Перед заходом солнца он поднялся по трапу на борт «Камчатки».
— А я ожидал господина правителя, — признался Кусков.
— Он задержался в Монтеррее, потому меня просил зайти в Росс, передать вам некоторые припасы и бумаги для отправки в Россию. — Головнин тоже говорил откровенно. — Да я и сам о том подумывал. Быть в ваших краях и не побывать на берегу. Далеко ли здесь стойбище индейцев?
— Час ходу на лошадях.
— Вот и чудесно. Ветер будто заходит к весту, прибой утихомирился, и мы завтра же съедем на берег.
Экипаж утром возил воду с берега, матросы в речке стирали белье, а командир отправился в стан к индейцам. С большим почтением встретил его вождь Валенила. Узнав, что гость из далекой столицы России, он через переводчика-алеута попросил:
— Мы считаем русских своими братьями, в отличие от наших смертельных врагов, испанцев. Мы готовы со своими племенами стать под вашу державу.
— Сие большая политика нашего государя, но я доложу о вашем желании.
Все выпытывал Головнин у индейцев. Питались они неприхотливо — всем живым вокруг, кроме ядовитых змей. Охотились на оленей самые ловкие, напялив чучело головы оленя и прикрывшись шкурой, пробирались в пасущиеся стада и били зверя. В полях много дикой ржи, в лесу — желудей.
На следующий день вождь Валенила вдруг пожаловал на «Камчатку». Ходил по палубам, трогал пушки, одобрительно цокал языком. После угощения в каюте командира через алеута пояснил цель визита.
— Наши люди настолько преданы русским, что мы не в силах ждать решения вашего государя. — При этих словах Валенила привстал. — Мы очень просим дать нам российский стяг. Каждый раз, когда к этим местам приблизится русское судно, мы будем подымать флаг России. Это означает, что мы ваши подданные.
Головнин впервые столкнулся с такой неподдельной привязанностью и симпатиями к России. Он вызвал шкипера Петра Лобанова.
— Сыщи-ка самый крупный флаг российский, трехцветный, и принеси.
Увидев в руках у командира развернутый флаг, Валенила встал, отступил на шаг, приложил руку к сердцу.
