Степан Злобин - Степан Разин. Книга первая
Прогибая дубовые сходни, разинский богатырь тяжелой поступью сам слетел вниз и, стащив с головы туркменскую баранью папаху, обнялся с семипудовой красавицей Пашутой.
— Ох-ти, томно мне! — простонала она и сомлела в его объятиях. Чикмаз, не долго думая, подхватил ее на руки и потащил на струг…
— Сходни сломятся! Сходни! Уронишь в воду! — с шутливым озорством остерегали его казаки.
И сам Степан Тимофеич с усмешкой глядел на сурового Чикмаза, который, осклабившись, как мальчишка, поставил на палубку струга свою Пашуту.
— Вот она у меня какая, Степан Тимофеич! — сказал Чикмаз.
— Батька, батька! Давай выходить! Все готово, уж пушки спускают… Митяй воротился с Федькой. Ждет воевода…
— Сергей! Эй, Серге-ей! Выгоняй со стругов ясырь!
— Бунчук наперед несите, бунчуки да знамена!..
— Раздайсь! Раздайсь! — кричали в толпе казаки, выстраиваясь в длинное торжественное шествие.
Народ теснился и медленно двигался по улицам, провожая Разина с есаулами к Приказной палате. По дороге казаки расстилали ковры от пристани во весь длинный путь, чтобы показать все богатство и пышность.
Свита Разина, его ближние есаулы, были разодеты. Жемчугом были унизаны козыри их зипунов и кафтанов, на руках сверкали кольца и золотые запястья, у иных вдеты в ушах бирюзовые или изумрудные серьги. Суровые, смуглые лица у многих от лихорадки покрылись болезненной желтизной. Но головы всех подняты, взоры смелы, поступь тверда. Все богаты, и видно, что каждый может платить за вино в кабаке горстью жемчужин или золотым персидским туманом, не требуя сдачи…
За ними несли отбитые в боях персидские знамена, дальше шли боевые друзья — корабельные есаулы и сотники, за есаулами — казаки с дарами: несли ковры, тигровые и леопардовые шкуры, шубы, шелка, бархаты, блюда, кубки, чаши; дальше везли вереницу пушек и, наконец, позади, связанных друг с другом длинными веревками за шеи, гнали закованных пленников.
Маша-стрельчиха стояла в пестрой многотысячной толпе астраханцев. Она хотела прорваться вперед. Ее притиснули и осадили:
— Куда?! Ишь разоделась! Не к вам атаман. Наш он, батюшка!..
— Все обиды ему снесем. Шаха побил! Уж управится тут с воеводской братией! — слышались голоса вокруг.
Разин шел — и толпа раздавалась перед ним. Стрельчиха стояла сама не своя: он шел прямо к ней, как к своей неминуемой судьбе. К самым ее ногам казаки расстелили красный ковер…
— Дорогу! — крикнул один из его есаулов.
Она отступила. У нее едва хватило сил поднять взгляд.
— Ты?! — сказал над ней Разин. Он стоял рядом с ней, величавый и пышный. — Ну, знать, не пошла в монастырь!..
У Маши словно прилип язык, вдруг пересохло в горле и помутилось в мыслях… Что делать? За ним? От него? Куда? Толпа подхватила и сжала ее, а Разин был уже далеко впереди, а мимо шли его казаки…
— Добра-то, добра! Царство целое купишь! — удивлялись в толпе на богатство разинцев.
— И все воеводам в дары!
— А ты сказывал: наш ватаман, не с боярами дружит!
— Ду-ура! С воеводой дружи не дружи, а дары неси…
— Богато даров!
— Небось и себе толику оставил.
— Себе оставил — и нам достанется!
— А тебе за что, ябедна крыса, воеводский хвост?!
— Пошто я хвост воеводский?
— По то! Нес бы ноги, покуда целы!
— Чего бьешь?! Чего бьешь?!
— То и бью — наша правда пришла, наша сила! Вам, приказным, больше на нашем брате не ездить.
— А я что?
— Ты посулы хватал, воеводе таскал, подьячая крыса…
— Дави их, братцы! — подбадривали казаки.
Толпа шумела и ликовала. Но стрельчиха не видела ничего.
Страшный озноб охватил ее плечи, так что даже в толпе враждебных оборванных людей пожалели ее, разодетую в шелк и соболя.
— Пустите купчиху вылезти из содома: вишь, бедную, треплет трясуха. Гляди, на глазах с лица спала! — заговорили вокруг.
И, не помня себя, вдова вырвалась в узкую татарскую улочку…
Ни бедняк, ни богач, ни самые бывалые люди, ни русский, ни татарин, ни в Астрахани, ни в Москве, ни в иных местах — никогда и нигде не видали такого богатства. Даже когда проезжал через Астрахань антиохийский патриарх, один из пяти владык православного мира, — даже тогда не сверкало все таким торжеством. Богатейшие купеческие караваны и посольства персидского шаха казались убогими перед этим великолепием.
Могуществом и повелительной силой дышало все существо Степана. Гордо подняв большую умную голову, с расчесанной надвое бородой, со смелым взглядом, устремленным вперед, с высокой богатырской грудью, шагал он в торжественном шествии. Казалось, что он может приказывать всем и силе его нет предела.
От самой пристани, с Волги, было видно высокое каменное строение Приказной палаты Астраханского царства. Над острыми коньками его кровли на длинных раззолоченных иглах высились резные золоченые петухи и кони, которые повертывались под ветром все в одну сторону головами. На башенках Приказной палаты стояли небольшие пушечки, и около них торчали одинокие пушкари, возле которых всегда, по указу нового воеводы, вился дымок фитилей, что означало готовность города Астрахани к обороне азиятского рубежа державы… Перед высоким каменным шатром большого крыльца день и ночь стояли четыре стрельца с бердышами. В верхних ярусах окон, еще по старинке, была вставлена слюда, а более широкие нижние окна сверкали веницейским стеклом.
Вся толпа, от пристани провожавшая Разина, из узких улиц влилась на просторную площадь перед Приказной палатой.
В смущенье глядел астраханский воевода через окно Приказной палаты на встречу Разина астраханцами. Думалось, по всей Астрахани нет столько жителей, сколько вылезло голытьбы из слободских землянок, рыбацких шалашей, из древних каменных щелей окраины.
«Обхитрил, окаянный вор!» — думал о Разине воевода, получив от князя Семена Иваныча Львова с Болдина устья весть о том, что струги его стали там на прикол и ждут, что вот-вот прибудет к ним весь караван Степана.
Если бы эта весть была Прозоровским получена чуточку раньше, он не велел бы сказать атаману, что ждет его у себя, в Приказной палате. Он приказал бы его есаулам воротиться назад на струги и сказал бы, что примет их только у Болдина устья…
Но Разин опередил князя Семена: его есаулы явились от буя раньше, чем Львов прислал весть. Они говорили свои речи с такой хитростью, что воевода подумал, будто князь Семен со своим караваном также стоит на бую. Воевода никак не ждал, что его товарищ стольник князь Львов легковерно отпустит воров со своих глаз. Ужо будет стольнику доброе слово от воеводы за все про все!..
Прозоровский не понял только того, что невластен был князь Семен удержать целый город, что бывшие с ним стрельцы не хотели вступать с казаками ни в спор, ни в драку, а если бы до того дошло, то сошли бы все к атаману. Князь Семен это лучше почуял: потому-то и поспешил он повернуть весь свой караван и пошел прямо к Болдину устью, чтобы раньше, чем Разин придет со своими стругами туда, увести стрельцов от общения с казаками…
Но народ астраханский невиданным скопищем, в котором была не одна тысяча тех же стрельцов, — народ встречал Разина ликованием и приветом, народ кричал ему здравицы, народ его провожал горящими взглядами, жарким сердечным словом и всею душой был с ним, словно сам богатырь Илья Муромец после битвы с татарами въехал с дружиною в город…
«За что почитают его? За что любят?!» — размышлял воевода, глядя в окно, как из закоулков выходили новые и новые толпы, кричали Разину:
— Здравствуй, честной атаман!
И он отвечал им все более внятно, все более громко, уверенно и смело:
— Здоров, народ астраханский!
И вдруг какая-то женщина, вырвавшись из толпы, бросилась на ковер на колени, прямо под ноги атаману.
— Сударь Степан Тимофеич! Князюшка мой, атаман! Велел бы боярам-то сына мово отпустить на волю. Ведь год уж, как гинет в тюрьме!
Она схватила Степана за ноги, целуя его сапоги, стирая пыль с ярко-зеленого сафьяна.
— Что ты, что ты, мать! Не боярин я! — отшатнулся Разин.
Но женщина крепко вцепилась в его сапог.
— Сыночка спаси, князек дорогой! Сжалься, родимец! — молила она. — Его воеводы держат. Последняя ты надежда моя, Степан Тимофеич! Неужто загинуть в тюрьме?! Вот такой же молоденький паренек! — указала она на Тимошку Кошачьи Усы, важно шагавшего в свите.
— В какой же вине он в тюрьме? — спросил Разин.
— А нету на нем никакой вины! Никакой!
— Как так?
— Что тут дивного, атаман! Сколь народу сидит безвинно! Воеводы лютуют, конец свой чуют, — вмешались голоса из толпы.
— Усовести, атаман, воеводу!
— Вступись-ка, Степан Тимофеич!
— Срамно, астраханцы! — громко воскликнул Разин. — Вона вас сколько, а воевода один. Сами уговорили бы добрым обычаем, по-казацки: за хвост — да и в Волгу!
