Всеволод Соловьев - Сергей Горбатов
Кучер стал изо всех сил хлестать лошадей, а сам думал:
«Ну где же там догнать! Десять луидоров не шутка, да не догонишь, а лошадей только зарежешь — так тут и дороже десяти луидоров обойдется…»
Однако все же мысль о такой крупной получке была слишком соблазнительна, и он пустил своих лошадей во всю прыть.
Между тем дорога делалась все хуже и хуже. Начались выбоины. Старую карету качало из стороны в сторону, и по временам даже раздавался подозрительный треск; но ни Таня, ни Моська в своем волнении ничего не замечали. Они оба, высунувшись из окошек, смотрели вперед за мелькавшей вдали каретой Сергея.
Вот и Булонский лес начался. Вокруг давно уже смолкло людское движение — ни души живой.
— Скорее, скорее! — кричит Таня.
Кучер погоняет — и вдруг раздался треск… карета пошатнулась на бок. Кучер едва сдержал лошадей.
— Боже мой, что такое?
Таня распахнула дверцу, выскочила, за нею выкарабкался Моська. Карета на боку, ось сломана, дальше ехать нет никакой возможности.
Таня стояла бледная, отчаянно заломив руки и бессмысленно глядя перед собой. Карета Сергея уже скрылась из виду, кругом лесная тишь. Кучер уныло осматривает свой экипаж и повторяет:
— Вот и догнал! Что я теперь буду делать?
Таня бросила ему несколько золотых монет и как сумасшедшая кинулась бежать по дороге. Моська за нею.
Вот перекресток, дороги идут по всем направлениям. И ничего не слышно. Запыхавшийся карлик остановился, стал оглядывать колеи, следы лошадиных копыт.
— И направо будто свежие следы, и налево! Куда они проехали, Бог их знает!
— Да что же мы стоим? Боже мой! — говорила Таня, — бежим, бежим, ради Бога!..
— Куда же, матушка, бежать-то? — отчаянно вопил Моська. — Куда? Я почем знаю?
— Господи, помоги нам!!!
И она опять побежала прямо перед собою, хватаясь руками за сердце, которое будто хотело выскочить из груди ее. Моська долго не отставал от нее, наконец, начал выбиваться из сил. К тому же время шло, они пробежали довольно значительное расстояние, никого не встречая, останавливаясь, прислушиваясь и ничего не слыша.
Больше часу прошло в этом невыносимом положении. Таня не чувствовала усталости, но карлик едва волочил ноги. Наконец, он споткнулся, упал и горько заплакал. Таня должна была остановиться, помочь ему подняться.
— Оставь меня, Степаныч, пусти одну…
Но он не мог этого. Он собрал последние силы и опять побежал за нею.
— Родная моя! — едва ворочая сухим языком, вдруг взвизгнул карлик. — Глянь-ка сюда! Там вон… видишь, на повороте… видишь, карета наша… лошади наши… бежим скорее!!
Она пустилась как стрела и скоро была у кареты. Моська не отставал от нее, цепляясь за ее платье.
Он еще издали исступленным голосом кричал кучеру, спрашивая, где Сергей Борисыч, с какой стороны искать его.
Кучер молча указал по направлению к лужайке.
Таня бежала, не видя под собой земли, натыкаясь на кусты, раздвигая их руками, проникая в лесную чащу. Острые, сухие сучья зацепляли ее за платье, рвали его, но она ничего не видела.
Ей казалось, что она летит, а навстречу ей мчатся, удерживая ее полет, целые полки черных великанов, сонмище лесных духов, высланных злобною, неведомой силой, чтобы помешать ей найти человека.
И эти черные, косматые привидения хлестали ее по лицу, царапали ее своими когтями. Но она не обращала на них внимания, она рвалась вперед, вперед, всматриваясь зоркими глазами, нет ли где просвета, ловя чутким, напряженным ухом малейший шорох.
Вот ей что-то послышалось — будто человеческие голоса, потом какой-то другой звук — то лязг стали! Да, она уже не сомневалась в этом. Она сделала последнее усилие и вырвалась из частого кустарника на лужайку.
Но тут вдруг ее оставили последние силы, ноги подкашивались, дыхание сдавило — она ухватилась за древесный ствол и несколько мгновений стояла, будто окаменевшая, с широко раскрытыми глазами, не в силах сделать малейшее движение.
Она видела: на противоположной стороне довольно обширной лужайки — Сергей и Рено и два неизвестных ей человека. Сергей бьется со своим противником… блестят их шпаги… И вдруг, миг один… страшная, отчаянная боль схватила ее за сердце. Сергей опустил свою шпагу, пошатнулся… шпага выпала из рук его… Он ухватился за грудь и медленно, как-то странно присел на землю… Рено бросился к нему…
Таня, наконец, крикнула не своим голосом, силы вернулись к ней, она побежала через лужайку… но тут на ее глазах произошло что-то совсем непонятное: один из двух неизвестных людей, но не тот, который бился с Сергеем, быстро подбежал к склонившемуся Рено и замахнулся на него каким-то блеснувшим оружием…
Рено выпрямился, отскочил и уже готов был броситься на этого человека… но в это самое мгновение перед ним с отчаянным криком появилась Таня; за нею, жалобно плача, поспевал карлик.
Два неизвестных человека, смущенные этим нежданным появлением, несколько времени стояли неподвижно, потом, будто сговорившись, быстро повернулись и скрылись за кустами.
— Сережа, Сережа! — шептала Таня, дрожа всем телом и падая на колени перед раненым. — Кровь, кровь!.. Сережа! Он не слышит… да нет, не может быть этого… неужели они его убили?!
Она трепещущими руками силилась расстегнуть на его груди пуговицы и никак не могла этого, она заглядывала в его бледное лицо, прислушиваясь к его дыханию. Моська рыдал громко рядом с нею.
Первый пришел в себя Рено. Он быстро и твердой рукою сделал то, чего не в силах была сделать Таня: он осмотрел рану Сергея и вздохнул свободнее.
— Княжна, дорогая моя, успокойтесь! — произнес он, и в выражении его голоса было что-то такое, что заставило Таню очнуться. — Успокойтесь, он жив, и я даже надеюсь, что рана не чересчур опасна. Он в обмороке, но это пройдет скоро, и прежде всего помогите мне перевязать рану…
Таня преобразилась, как это всегда бывает с любящей женщиной в подобных обстоятельствах; Рено нашел в ней искусную помощницу. Скоро Сергей открыл глаза, изумленно и слабо улыбнулся Тане. Кое-как им удалось довести или, вернее, донести его до кареты. В ней оказалось достаточно места для Рено и Тани. Моська, задыхаясь от рыданий, взобрался на козлы…
Не пришлось Тане уехать из Парижа, и она благодарила судьбу за то, что промедлила несколько дней окончательным решением под влиянием какого-то предчувствия. Значит, все так и надо было, значит, недаром она сюда приехала. Теперь она забыла оскорбление, нанесенное ей Сергеем, забыла все горе обманутой любви и всецело отдалась своим новым обязанностям сиделки у постели любимого человека.
Когда Сергея привезли почти бесчувственного домой, княгиня Пересветова так перепугалась, что сама чуть не разболелась; но на другой же день, придя в себя и видя Таню, все поглощенную хлопотами, она горячо поцеловала ее и сквозь слезы проговорила:
— Ах ты, мое бедное дитятко, опять в сиделках!
Таня не удержалась — зарыдала.
— Матушка! — шептала она. — Знаешь ли, что доктора сказали? Ведь это опасно, и не рана тут… рану обещают вылечить скоро, а за голову, за разум его опасаются — все-то он бредит… неладно с ним… Боже мой, Господи! Неужели не выздоровеет он?!
— Успокойся, Танюша, — своим новым, ласковым голосом перебила ее княгиня, — выздоровеет он, верно говорю тебе… уж коли ты у него в сиделках, так выздоровеет!
Княгиня, действительно, была уверена, что так оно и будет; но Тане она не могла передать этой уверенности, и много дней прошло в тревоге, много ночей протянулось между страхом и надеждой.
В первые дни положение Сергея возбуждало серьезные опасения: лечение раны шло успешно, а между тем он почти не приходил в себя, он то и дело бредил, борясь в этом бреду с призраками. Таня не покидала его почти ни на минуту; не покидал его и Рено, снова переселившийся в дом и бросивший все свои дела, по-видимому, забывший всю ту тревожную жизнь, которая в последние месяцы увлекла его от любимого воспитанника, увлекла в бурное море политических страстей и борьбы. Его порывистая натура переживала новый кризис. Он убедился в своих ошибках, печальных заблуждениях, и вдруг ему отвратительно, невыносимо стало все, что еще недавно его увлекало.
Теперь у него было одно только чувство — любовь к Сергею, страх за его жизнь, надежда на его выздоровление. Он не мог оторваться от больного, не мог оторваться и от Тани, которую любил почти так же, как и Сергея. Он приносил ей большую пользу — он поддерживал ее в эти тревожные дни, возбуждал ее упавший дух, искусно скрывая перед нею свою тоску и сомнения.
Долгие часы у кровати Сергея сблизили их окончательно, они передали друг другу все, что могли передать, между ними не было тайны, не было недомолвок. И вот, когда опасность, наконец, миновала, когда доктора объявили, что ручаются не только за жизнь, но и за рассудок больного, Рено заметил, что к радости Тани стало примешиваться новое, мучительное чувство. Один раз она даже проговорилась.
