Геннадий Ананьев - Вокруг трона Ивана Грозного

На Воинской думе выработали такую тактику боя: войску сидеть тихо до тех пор, пока крымцы не начнут атаку. Не огрызаться ни пушками, ни рушницами даже тогда, когда тумены начнут своё смертоносное колесо, обсыпая китай-города стрелами. Затаиться за китаями, прикрыться щитами и ждать набатного колокола Данилова монастыря. Даже наблюдателей не иметь — они будут бдить на звонницах монастырских. Ударит же колокол только после того, как Казы-Гирей выпустит главные силы. Вот тогда — огонь из всех пушек, всех рушниц и даже всех самострелов. Дружный. Залповый. Сбить порыв, расстроить ряды, посечь ядрами, дробосечным железом, пулями и железными болтами передовые сотни, а уж тогда — вперёд. В рукопашную. Тоже по удару главного колокола Данилова монастыря.

Миновала пара первых июльских дней. Ждали, что вот-вот прискачет вестник от лазутчиков-сторожей, но он прискакал только к вечеру третьего дня.

   — Казы-Гирей остановился на берегу Лопасни ночевать. Передовой отряд приближается к Десне. Тумены идут и по дороге через Боровск. К Пахре уже приближаются.

Стало быть, ещё один день ожидания.

Известили об обстановке царя Фёдора Ивановича, и тот, нарушая уже давно установившийся порядок, не покинул свой дворец, не поспешил в Александровскую слободу или даже в Вологду, как поступали его дед и отец, а объявил, что намерен встретиться с ратниками в их станах и вдохновить их благословением от имени Господа Бога на смертельное сражение с басурманами.

Воеводы было предложили построить полки на поле между Коломенским и китай-городами для смотра царского, но Фёдор Иванович не принял такую услугу.

   — До смотров ли в такой день? Нужно готовиться к великой сече, я же, грешный помазанник Божий, пройдусь по полковым станам, поспрошаю о здоровье воинов, подбодрю ласковым словом.

Он и в самом деле у каждого китай-города спешивался и проходил по станам с одним только телохранителем. Из воевод сопровождал государя лишь князь Мстиславский, готовый ответить на любой его вопрос. Вот таким образом царь хотел показать как свою доступность, так и храбрость.

Особенно проникновенно он беседовал с москвичами, которые по доброй воле опоясались мечами, взяли в руки рушницы.

   — Я стану молиться за вас. Я не покину дворца своего и буду воочию зрить поле боя. Бейтесь мужественно, показывая пример остальным.

Они клялись в ответ, что не пожалеют животов своих ради спасения стольного града, жён, детей своих и его, любезного государя, чем растрогали Фёдора Ивановича до слёз.

   — Верю в вас. Верю в воев русских. Верю, завтра вы обуздаете хана и его разбойные тумены. К вечеру встанет в общий строй вся моя дружина, весь царский полк. Мне охрана не нужна. Если падёт Москва, паду и я.

Услышав такие слова из уст самодержца, поклялся от имени всего войска главный воевода князь Мстиславский:

   — Не быть Москве покорённой! Хан будет разбит! Так говорим мы, ратные, государь, твои слуги!

После обеда — тревожная весть. Высланные как боевое охранение дети боярские во главе с князем Владимиром Бахтияровым встретили на Пахре передовой тумен крымцев, смело вступили с ним в бой. Но разве могли две с половиной сотни долго удерживать переправу? Крымцы разбили отряд и гнали его до самого села Бицы.

Теперь уже не оставалось никакого сомнения, что враг на подходе.

Тут и Борис Годунов пожаловал к рати. Со свитой бояр, аки государь истинный. Шелом золотой. Огнём горит на солнце. Бармица, укрывавшая шею, тоже золотая. Паворози покрыты золотой чешуёй и жемчугом. Кольчуга харолужная, ковки новгородской, с золотой чешуёй на груди. В руке — клевец[60]. Знак главного воеводы всей рати. Однако он не взял первого воеводства над Большим полком, значит, не имеет на это права. Клевец должен быть у князя Мстиславского. Но Годунову, как всегда, наплевать на уставы. Он здесь главный, и этим всё сказано.

И конь под ним — белый. Словно победитель едет после рати со щитом. «Гоп» говорит, ещё не прыгнув.

За свитой, через малый промежуток — царский полк. И в самом деле полный, как и обещал Фёдор Иванович. Очень существенная сила в общий строй — более десяти тысяч отборных воев, хорошо вооружённых, отважных и ловких в сече.

К полку присоединилось ещё несколько тысяч добровольцев москвичей, умеющих держать в руках и мечи, и шестопёры, и боевые топоры.

Проводив царский полк, как хозяин заботливый, до его китай-города, Годунов повернул коня к главному стану, и спешившись у своего шатра, велел слать за первыми воеводами всех полков, сам же, позвав всю Воинскую думу, его сопровождавшую, откинул полог шатра.

   — Окончательно утвердим ход сечи.

Стемнело, пока собирались воеводы со всех полков. Внесли свечи, и начался заинтересованный разговор. Предлагалось много, и предложения те либо принимались, либо отвергались, но обоснованно. Годунов на сей раз не выпячивал своё «я».

Особое разногласие возникло из-за сигнала для первого залпа. Воевода полка из самого дальнего китай-города не согласился, чтобы сигналом для первого залпа послужил удар набатного колокола Данилова монастыря.

   — Не резон для всех один гребень. Не к каждому китаю подскачут крымцы на выстрел в один и тот же миг. Предлагаю иное: набат — знак, чтобы приготовиться. Он предупредит, что крымцы пошли на нас. А вот для залпов в китай-городах должен быть свой знак. Свой набат пусть ударит по приказу воеводы.

   — А не повернут ли кто подальше, увидя, как секут ядра и дробь их соплеменников?

   — Легко ли скорый бег лавы замедлить, да повернуть? Да и не повернут без воли ханской тумены. Спины им за такую трусость попереломают.

   — Что верно, то — верно. Не повернут ни в жизнь.

   — Принимается, — наконец согласился Борис Годунов. — Но до набата с Даниловой звонницы никому не высовываться.

   — Знамо дело.

До конца совещания продолжал Годунов вести себя не совсем обычно: не высказывал своего мнения первым ни по одному вопросу. Более слушал. И когда большинство одобряло, соглашался и он. Да и не чинился вовсе. Когда же обсуждение тактических приёмов закончилось, предложил:

   — Разъедемся по полкам. Воодушевим воинов на битву. Она очень трудной будет. Смертельной.

Богдан Бельский занервничал. Пути от стана к стану в темноте могут принести любую случайность. А подготовленные лучники у него под рукой. Дай только условный сигнал.

Увы, ещё один щелчок по носу.

   — Я с оружничим останусь здесь, — продолжил Годунов, словно прочитав его мысли, словно зная о тайной надежде Бельского. — Пройдём с ним по главному стану.

Почти до самого рассвета бодрствовал Годунов, вместе со всеми прислушиваясь, не долетит ли до стана конский топот разбойных крымцев, и только когда восток начал светлеть, велел Бельскому:

   — Оставайся при князе Мстиславском. Твой опыт не станет обузным. Я же — к царю. Доложу о готовности к сече, затем поднимусь на звонницу Данилова монастыря и стану наблюдать за полем боя, чтобы при нужде любую оплошность воевод исправить. В самом монастыре придержу резерв. Тысячи три. В нужный момент либо по твоей просьбе, либо князя Мстиславского пущу свой резерв в дело.

Вот теперь Годунов как Годунов. Подальше от стрел и сабель, а вроде бы не в стороне.

Казы-Гирей не пустил с ходу свои тумены в атаку на русскую рать. Если бы она стояла, изготовясь к битве в поле, тогда иное дело, а то попряталась за толстыми и высокими досками, за которыми не посечёшь гяуров стрелами, да и через оплот просто не перескочишь. Хан принял решение осмотреться. Оставив основное войско против села Коломенского, сам со своим стягом и личной гвардией поднялся на Поклонную гору. Темников тоже взял с собой.

Стоят китай-города на вид пустые. Да и откуда взяться, если рассудить, много войска в Москве, если, как докладывали лазутчики, всё оно в Пскове и Новгороде, да ещё в Ярославле?

«Пустить передовые сотни, чтобы проверить, чем огрызнутся эти передвижные крепостицы, об одну из которых обломал зубы Девлет-Гирей, или ударить сразу всеми силами, быстрее решив исход битвы в свою пользу?»

И тут лашкаркаши с советом. Не таким, какие давал Дивей-мурза своему хану. Нынешний предводитель похода не столь хитёр, как тот в ратных делах, но вот в лизоблюдстве преуспел.

   — Великий хан, вели своему войску навалиться на эти дощатые огороды, поставленные ради обмана. Где князь Фёдор, данник твой, раб твой, мог собрать столько войска, чтобы посадить его в стольких огородах? Твоя сила, мой хан, безмерно великая против русских.

   — Верно. Туменов храбрых у меня много.

   — Если, мой повелитель, упустим время, к Москве могут подойти полки из Пскова и Новгорода. По моим расчётам, дня через три-четыре. Нам этих дней хватит, чтобы взять в Москве всё, что мы собирались взять, и уйти за Оку.