Маргарита Разенкова - Девочка по имени Зверёк
– Ты спрашивала эхо об Учителе? Ты сомневаешься? – Голос падре был мягок и немного печален.
– Я – нет. – Вероника выделила первое слово и посмотрела на падре вопросительно.
Он встал из своего любимого кресла и прошелся по комнате, расправляя затекшую спину. Долго молчал.
– Думаю, я правильно разрешил тебе звать себя Учителем, – наконец произнес он, – все правильно!
Понятнее не стало. Но Вероника вдруг вспомнила его слова: «Для послушания много ума не требуется», – и пришла радостная мысль, что если всем сердцем довериться Высшему Замыслу, все произойдет так, как предначертано свыше. И глупо пытаться тащить на свет и вникать в каждую деталь, малейший нюанс этого Замысла. Глупо и небезопасно, ибо нетерпение и отчаяние от непонимания лишают сердце умиротворенности, сил и внимания, столь необходимых для внутренней работы. И сразу стало спокойно и легко.
* * *– Скажи, что ты хочешь узнать – я попробую сама отыскать нужные «двери», – однажды предложила Вероника.
– Пока я хочу лишь попытаться открыть твое второе зрение, чтобы, если это возможно, узнать что-нибудь о прошлых жизнях, твоей и моей. Это должно, как я понимаю, разъяснить мне сегодняшние мои жизненные вопросы и недоумения.
– Разве у тебя могут быть недоумения? – сильно удивилась она.
– Разумеется. Но это – мои недоумения, дитя мое. Только мои. Хотя порой мне становится невыносимо держать это в душе и хочется хоть с кем-нибудь поделиться! Но пока тебе не следует об этом даже и думать. А за свои вопросы не опасайся: на них-то у меня достанет ответов. Но и ты способна мне помочь.
Вероника произнесла только кроткое: «Я готова». Хотя ее глаза говорили: «Возьми саму мою жизнь, если нужно!» Он прекрасно понял ее взгляд и, привычно погладив по голове, ласково ответил:
– Так много не требуется – лишь твое доверие и послушание. Да, так ты настаиваешь, что могла бы и сама найти нужную «дверь»?
– Я даже могу, ну, так я чувствую, обходиться и без снадобий.
– Вот как!
– Да. Я знаю, например, что когда начинаю засыпать или вот-вот проснусь – и если я не забываю во сне о своем вопросе, – то ответ приходит в эти мгновения сам собой. Или мне Хранитель… Ой!
– Что «ой»? Ты сказала что-то, что не собиралась говорить? Можешь не продолжать, я не стану расспрашивать.
– В том-то и дело, что я хочу рассказать тебе, Учитель, об одном голосе. Я поклялась, что не стану о нем никому рассказывать, иначе он уходит и долго не появляется! И я боюсь, что он пропадет вовсе, а сама все-таки хочу рассказать тебе – только тебе! – об этом голосе… нет, существе… нет, все-таки – голосе. Не знаю, как его лучше назвать.
– Попробуем разобраться. Итак, ты произнесла «Хранитель» и – тут же запнулась. Из дальнейшего я понял, что есть некий голос, который ты называешь (или он сам себя называет) Хранителем и общением с которым ты очень дорожишь. И теперь, сдерживаемая своей собственной клятвой, боишься рассказать о нем, чтобы не потерять. Верно?
– Верно. Все-все именно так! Что же мне делать?
– Я не имею права разрешить тебя от этой клятвы, так как не я с тебя ее брал. Давай помолимся, дружок, чтобы Бог разрешил твое сомнение. Я вижу, что это очень важно для тебя. И всем сердцем одобряю то, что ты держишь слово – пусть и данное себе самой!
Падре преклонил колени перед распятием, лежащим на небольшом аналое у стены. Вероника расположилась рядом. После первых начинательных молитв – Miserere, Pater Noster – он умолк. Вероника подумала: не ждет ли он, чтобы дальше продолжила она? И слегка скосилась на него. В полутемном помещении – они работали теперь и по ночам – горела лишь одна свеча, выхватывающая из темноты его твердый профиль. Нет, падре Бальтазар продолжал, теперь молча, молиться, предоставляя ей возможность самостоятельно раскрыть сердце и суть своего прошения Спасителю.
Ее молитва сложилась коротко, ясно и открыто: «Господи, всем сердцем прошу тебя – открой Свою волю: можно ли мне рассказать о Хранителе моему земному Учителю?» И, так же открыто и ясно, прямо в сердце пришел благодатный покой и светлая радость – это могло означать лишь одно: Высшее «да»!
– Да, Учитель, да! – воскликнула она, едва успев поблагодарить Бога.
– И я это почувствовал, дружок.
…Едва она успела завершить свой радостно-торопливый рассказ о Хранителе, тот сразу же объявился рядом: «Ве-ро-ни-ка-а-а…»
– Падре, он здесь. Я слышу его. Можно мне побыть с ним?
– Разумеется. Тем более что у меня есть неотложные дела в ризнице. – И он вышел.
«Как долго ты не приходил, Хранитель!»
«Ты не звала меня».
«Раньше я не звала, но ты все же приходил!»
«Раньше я приходил к ребенку. Ты повзрослела – все изменилось».
«Что изменилось?»
«Теперь ты сама можешь принимать решения».
«Если я буду звать – ты всегда будешь приходить?»
Некоторое время Хранитель безмолвствовал.
«Не всегда: я тоже принимаю решение», – наконец произнес он.
Вероника тоже немного подумала, прежде чем спросить:
«Что тебя остановит?»
«Например, твое намерение совершить недолжное».
«Ты не придешь, даже чтобы остановить меня?!»
«Я не вправе: воля человека – Высший дар. И – Закон Свободы!»
«Хранитель, я буду стараться не совершать недолжного! И… я люблю тебя!»
«И я люблю тебя, Вероника!»
…Вернувшийся через некоторое время падре застал ее глубоко спящей и разбудил, только когда колокол позвал к утрене.
* * *– Вероника, ты уделяешь слишком мало внимания внутримонастырской жизни. – Голос сестры Лусии был до тошноты назидателен.
– Я выполняю все послушания и не опаздываю на богослужения!
– И все же твое духовное состояние меня крайне заботит… – Рука Лусии выразительно сжимала небольшую плеть.
Вероника фыркнула, и Лусия повысила голос:
– Ты несносно дерзка и не проявляешь должного смирения перед старшими! А ведь я отвечаю за тебя, сестра моя!
«Кто же это тебе меня поручил?!» – изумилась про себя Вероника.
Она искренне полагала, что уж коли падре Бальтазар является ее духовником, то именно он и решает, чем Вероника должна заниматься вообще и в частности – сколько времени уделять, например, травяному садику, какое принять молитвенное правило, как часто исповедываться и прочая… Да, еще он велел Веронике слушаться матушку настоятельницу. Но вот слушаться еще и Лусию?! Конечно, та была выбрана в свое время старшей сестрой. А ведь старшей по уставу избирается одна из самых опытных и наиболее благочестивых монахинь. Благочестивых! Это Лусия-то?! Да Вероника готова была слушаться кого угодно: Анхелику, Катарину, сестру кухарку Урсулу, хоть старого сторожа Томаса, добрейшего молчуна, – каждый из них мог научить ее чему-нибудь доброму! Но не Лусия, только не Лусия!
Лусия не обходилась одними нотациями. Дело не дошло пока до плетки, к которой Лусия имела особое пристрастие, но несколько раз, всегда в отсутствие матери настоятельницы, Веронику оставляли без обеда. И уже дважды («За несдержанность и непочтительность к старшим! Ну и что, что ты торопишься к духовнику!») Вероника побывала в монастырской тюрьме, как она это называла в пику Лусии, которая лицемерно наименовывала это наказание «уединением».
Вообще, когда мать Тересия отлучалась по делам из обители, для сестер наступали суровые дни: наказания сыпались направо и налево, раздаваемые не знающей снисхождения старшей сестрой. Порой кто-нибудь не выдерживал и жаловался духовнику – тот делал Лусии внушение, и на некоторое время та затаивалась, пытаясь все же доискаться, кто «донес» на нее. Мести ее (а не меньше, если не больше – ее «уроков любви») боялись отчаянно. Поэтому жаловались нечасто и с величайшей предосторожностью!
– А так как отвечаю за тебя сейчас я, – развивала свою мысль Лусия, – то, полагаю, и наказание для тебя должна подобрать тоже я. Верно? Надеюсь, ты не сочтешь десять ударов жестоким.
«Вот и до плетки дошло! Что ж, бей. Я все равно всегда буду говорить то, что сочту нужным! Жаль только огорчать матушку Тересию: не такое у нее сердце, чтобы и вас с Франческой теми же методами воспитывать. А увещеваний – ни настоятельницы, ни падре – не больно-то вы боитесь». Вероника понимала, что Лусия наказывает ее не только и не столько за непочтительность и малое участие в делах обители. Все давно знали, что, несмотря на то что Вероника левша, у нее красивый почерк и что падре нуждается в переписчиках, а посему она много работает у падре, по его же прямому указанию. Нет, Лусия наказывала ее за тот случай с Анхеликой, и Вероника не могла не съязвить:
– О, я уверена, что твоя безмерная – безграничная! – любовь к сестрам, сестра моя Лусия, подскажет твоему сердцу наилучший способ моего очищения!
Раз! – плетка ожгла щеку! Вероника прикрыла глаза, чтобы не посмели показаться слезы, и застыла навытяжку с побелевшим лицом и сжатыми кулаками. Она ждала еще ударов, но Лусия, видимо, не решилась продолжить. Теперь она изливала свой гнев в потоке упреков и брани.
