Леонтий Раковский - Генералиссимус Суворов
Но еще не было даже и четырех.
Андрей Горчаков, в эту ночь бывший с ним, убеждал дядюшку не торопиться, так как времени предостаточно.
Суворов все-таки стал одеваться. Сегодня хотелось двинуть войска, пока еще не поднялось жаркое итальянское солнце. Хотелось объездить полки, подбодрить своих чудо-богатырей. Он быстро умылся, съел, стоя у стола, кусок сыру с хлебом и выпил стакан красного вина. Поел, перекрестился и, сказав «С Богом!», стремительно вышел из комнаты.
На пороге дома он остановился, надевая каску. Враги, разделенные рекой, спали. Не слышалось ни одного выстрела. Только от Казалиджио до Сан-Николо перекликались петухи.
Суворов сел на коня и поехал к правому флангу. Андрей Горчаков и ординарцы следовали за ним.
Не успел Суворов проехать ста шагов, как увидал Багратиона. Князь Петр, с перевязанной головой – вчера он опять был ранен, – скакал во весь опор
– Здравия желаю, ваше сиятельство! Макдональд ночью убежал из Пьяченцы! – возбужденно кричал он издали.
Суворов осадил коня:
– Помилуй Бог, это верно?
– Точно так. Мои казаки пронюхали. Были в Пьяченце. Собственными глазами видели – ушел. Не выдержал французишка, дал тягу!
– Нагнать, уничтожить! – загорелся Суворов.
Он оглянулся назад:
– Кушников, пиши приказ! Ординарцев по всем колоннам. Разослать трубачей во все деревни – вещать победу. Пусть сами итальянцы удостоверятся: завоеватели Италии изгнаны!
В четыре часа утра Суворов вступил в Пьяченцу, – Мелас еще почивал сладким сном.
Весь город – госпитали, обывательские дома – был полон ранеными. Раненых и пленных оказалось до двенадцати тысяч. В том числе два дивизионных генерала – Оливье и Руска, два бригадных – Сальма и Камбрэ и триста пятьдесят обер-офицеров. Шесть тысяч французов остались навсегда лежать по берегам рек Тидоне и Треббия, на песчаных отмелях и дорогах, в канавах и виноградниках.
Три суворовских урока дорого достались Макдональду: тридцатипятитысячная Неаполитанская армия французов перестала существовать.
Глава восьмая Нови
Адда, Треббия, Нови – три сестры.
Суворов
I
Только десять дней прошло с тех пор, как фельдмаршал Суворов выступил из Александрии навстречу Макдональду. За десять дней он успел пройти до Пьяченцы, в трехдневном жестоком бою разгромить сильного противника и преследовать его до Флоренцоло.
И теперь возвращался назад, в Александрию.
Уезжая из Флоренцоло, Суворов написал Бельгарду, оставленному командовать войсками у Александрии:
«Я надеюсь на Вас, а Вы положитесь на меня! Угостим Моро так же, как угостил я Макдональда».
Макдональд напрасно ждал поддержки от Итальянской армии – Моро только прособирался выступить ему на помощь. Когда же стало известно, что Макдональд разбит, Моро принялся за свои демонстрации: на большее он не решался. Он не думал наступать, а делал вид, что собирается.
Моро оправдывал себя тем, будто бы Суворов очень чувствителен к таким демонстрациям. Он считал, что, отвлекая Суворова от Макдональда, помогает Макдональду унести ноги.
На самом же деле все было не так.
Суворов никогда ничего не боялся на войне и меньше всего уважал демонстрации. Отменно расправившись с одним противником, он просто-напросто кинулся на другого.
Тогда Моро стал поспешно уходить в горы.
А Суворов въезжал в Александрию победителем.
Снова была торжественная, пышная встреча, снова он ехал, и тысячи народа кричали «Eviva Suvarov!»; матери подымали на руки детей и показывали: «Eccolo Suvarov» [109] . Блестящая свита окружала его. С одной стороны ехал великий князь Константин Павлович, с другой – папа Мелас.
Папа Мелас теперь тоже забыл все свои страхи, обычные разговоры австрийских генералов о том, что фельдмаршал Суворов «воюет не по правилам», – и охотно изображал победителя.
Папа Мелас обнаглел до того, что в своей реляции, поданной Суворову после сражения при Треббии, имел смелость упомянуть в числе отличившихся и себя лично:«Если и нижеподписавшийся хорошо поступал, то и себя препоручает милостивому вниманию».
За большой победой при Треббии шла маленькая: в день, когда Макдональд бежал из Пьяченцы, упрямый генерал Фиорелла наконец-таки сдал союзникам туринскую цитадель.
Когда Александр Васильевич вечером вернулся из театра, где в честь его было изображено «торжество победителей», он застал рескрипт императора Франца.
Рескрипт был длинен, точно кляуза, сочиненная крючкотворцем подьячим. Он начинался неизменным «Lieber Feldmarschal von Suviriv-Rymnikski» [110] , в нем лесть переплеталась с иронией, а трусость и австрийская «неискоренимая привычка быть битым» – с прямой угрозой.
Смысл же его был все тот же, уже достаточно знакомый и крайне неприятный Суворову: Вена старалась сузить рамки его деятельности. Суворов хотел очистить от врага всю Италию, а Франц заботился лишь об одном – как бы сохранить свои завоевания.«Убедительно прошу Вас, любезный фельдмаршал, всегда следовать прежним моим наставлениям, то есть совершенно отказаться от всяких предприятий дальних и неверных».
И особенно больно задевали такие фразы:
«Ваши опытность, храбрость и столь часто испытанное счастье Ваше подают мне надежду, что вскоре Вы успеете дать опять делам благоприятный оборот».
Тут, без сомнения, постарался господин Тугут. Чувствовался его стиль. Тугут подколол Суворова «счастьем»: австрийцы никак не могли примириться с тем, что Суворов – великий полководец. Старый прием всех суворовских врагов и завистников.
Но какого же черта им надо? Почти вся Италия свободна, одна армия разбита, вторая заранее уходит от столкновения.
Александр Васильевич побагровел. Со злостью швырнул рескрипт и забегал по комнате.
Аркаша, смирно сидевший в уголке, удивлялся. Давеча в театре был такой веселый, а теперь… Все кругом поздравляют папеньку, превозносят его. Аркаша думал, что в в этом толстом пакете пришла благодарность, а благодарность-то, оказывается, вон какая!
II
Нелегко было Суворову сидеть сложа руки в то время, когда неприятель, боясь вторжения Суворовской армии в пределы Франции, лихорадочно собирал последние силы. Но ждать приходилось. До взятия двух главных крепостей Северной Италии – Мантуи и Александрии – Вена запретила и думать о дальнейшем наступлении.
Александрийская цитадель считалась очень крепкой, а мантуанская – одной из сильнейших в Европе. Она имела гарнизон в десять тысяч человек при 675 орудиях и продовольствия на год. Комендантом ее был известный французский инженер генерал Фусак-Латур.
Осада крепостей затянулась, а время шло.
Суворов расценивал время в военном деле так же, как Петр I. Суворов говорил:
– Деньги дороги, жизнь человеческая дороже, но время – дороже всего!
Он понимал, что нужно ковать железо, пока горячо.«Фортуна имеет голый затылок, а на лбу длинные, висящие власы. Лёт ее молниин: не схватишь за власы, уже она не возвратится», – писал Суворов Разумовскому.
Гофкригсрат же и не собирался хватать фортуну «за власы». После Треббии его страхи поулеглись. Оставалось взять несколько крепостей, и завоевания были бы упрочены. Армия Суворова становились чисто обсервационной. Суворов видел эту линию Вены. Он с возмущением возражал против нее в письме к Разумовскому:
«Кабинет желает доказать, что я должен быть только стражем перед венскими воротами».
Но что было писать Разумовскому, ежели он, русский посол, плелся на поводу у Тугута?
Бездействовать Суворов вообще никогда не любил и не умел. Сидя в Александрии, он занимался тем, чем занимался всякий раз, когда оказывалось свободное время, – ученьем. Как ни тяготились им австрийские солдаты и особенно офицеры, фельдмаршал Суворов заставил их учиться. Это были все те же сквозные атаки, это была закалка человека, подготовка его к наступательным боевым действиям.
Австрийцы не понимали громадного значения этого ученья: в линейной тактике отдельному человеку отводилось слишком небольшое место.
В начале июля прибавилось новое дело: в Италию прибыл вспомогательный русский корпус под командой Максима Васильевича Ребиндера. Суворов уважал и любил Ребиндера и называл его запросто – Максимом.
Корпус расположился у Пьяченцы, куда Суворов ездил смотреть прибывшие полки.
Между тем «недорубленный лес вырастал»: Моро и Макдональд соединились в Ривьере. Положение французской армии на бесплодном, каменистом прибрежье было очень тяжелое: не хватало продовольствия. Сообщение с Францией и сухим и морским путем затруднительно; французы рано или поздно должны были искать выхода на плодородные равнины Пьемонта и Ломбардии.
11 июля наконец сдалась александрийская цитадель, а 19-го пала мантуанская.
У Суворова развязывались руки.
Он решил наступать немедленно, чтобы занять Генуэзскую Ривьеру и окончательно изгнать французов из Италии. Тогда открывалась дорога во Францию.
