Во дни усобиц - Олег Игоревич Яковлев
Вроде всё складывалось покуда неплохо, но была какая-то смутная тревога, что-то недоговаривали братья, косились на него, словно он для них был не брат, не соузник, не ратный товарищ, но тайный супротивник.
Подумалось вдруг: вот каждый из них при рождении получил родовое имя в честь знаменитого предка, каждого с детства учили брать с предка пример, быть похожим на него. Но, верно, не доучили дядьки, не доглядели отцы. Старые князья, такие как Владимир Креститель, или Олег Вещий, или моравский Святоплуг, были выше, крепче, сильней князей нынешних. И дела их отличались размахом, кипучей энергией, неуемностью. Они не замыкались в своих вотчинах, не считали сребро в калите, но водили дружины многотрудными долгими вёрстами, громили врагов, крепили кон-границы.
«Почему же мы не такие? Почему Святополк о богатстве токмо думает, а у Ольга Бог весть что на уме? – Владимир задавал сам себе вопросы и тщетно искал ответы. – Али Яровит прав? Да, он прав, но не во всём».
…Навстречу Владимиру скакал долгожданный гонец из Кракова. Воевода-палатин[262] Сецех звал его на переговоры.
…В просторном, обшитом алым бархатом шатре они сидели втроём: Владимир, Сецех и Коломан. За каждым из этих троих людей стояли земли, рати, люди, и все они если не сейчас, то в грядущем определят во многом жизнь трёх соседних держав, соседних народов. Но кто они? Союзники или противники, благоразумные правители или запальчивые честолюбцы, каковы их мысли, их побуждения, их дела? Смогут ли они договориться, сумеют ли, в конце концов, понравиться друг другу? Будут ли действовать совместно против общего врага или каждый поодиночке, обрекая и себя, и соседа на неудачу?
Владимир смотрел на широкоусого чубатого Сецеха, полного, с огромными руками и толстыми румяными щёками, и худенького горбатого угорского королевича. Сейчас оба они заодно, вместе, упрекают Владимира, что вступил в землю ляхов, нарушив прежний уговор, а ещё паче – что выдал свою сестру Евпраксию замуж за германского императора Генриха, за этого чудовищного богохульника-николаита, приносящего жертвы сатане. Сецех и Коломан набожно крестились, воздевали длани к небесам, Владимир спокойно отвечал им:
– Женитьба императора на княжне Евпраксии не нарушит нашего мира и согласья. Ибо ранее не ведали мы о Генрихе и о грехах его, мыслили – наговор се, сплетни.
– Хотелось бы верить тебе, князь Владимир, – хрипел в ответ Коломан.
Палатин Сецех недоверчиво качал головой, подкручивал перстом вислый ус, щурил маленькие плутоватые глазки.
– Надобно нам раз и навсегда уговориться о границах наших владений, – быстро перевёл разговор на другое Мономах.
Тотчас снова начались укоры, споры, Коломан добивался Родно[263] со свинцовыми рудниками, Сецех требовал части Червенских городов.
Беседовали на славянском языке, без толмача, это было и к лучшему, никто не сможет переиначить смысл сказанного.
Сидели до глубокой ночи, спорили, ссылались на прежние договоры, соглашались, снова спорили.
Утром Владимир пригласил ляха и угра к себе в вежу. Сделал нарочно так, чтобы проехали они через стан русского воинства, чтобы посмотрели на ту силу, что вышла против них из необъятных просторов Русской земли, на черниговцев, переяславцев, киян, туровцев, волынян, тмутараканцев, кои стояли тут плечом к плечу и готовы были по мановению его руки броситься на польские города и веси.
И палатин, и королевич сразу же притихли. Больше не упоминались в разговорах ни Родно, ни Червенские грады. Коломан и Сецех молча выслушали предложения Владимира, сказали, скорее для приличия, что подумают над его словами.
Мономах понял: сегодня он их обхитрил, убедил, не столько речами, сколько числом своих воинов. Они уступят, но надолго ли? Хотелось верить, что не до Руси пока будет ляхам и уграм; у одних – война с немцами и поморянами, у вторых – с хорватами и Венецией. Но мир переменчив, тесен, и потому Владимир добивался не только уступок, не только скреплённых печатями рядов, искал он дружбы – и с Сецехом, и с Коломаном, которого, к слову, он сам позвал на переговоры.
После были шумные весёлые пиры, были разговоры по душам за чарой доброго вина, были подарки.
Ночью они снова сидели втроём на кошмах в шатре у Коломана. Королевич грел у огня больную ногу, улыбался Владимиру, говорил – впервые – о дружбе, о том, что у Руси и у Мадьярии одни и те же друзья и враги, Сецех присоединялся к ним, они сдвигали чары, расплескивая в знак доверия вино, пили, клялись.
И Владимир внезапно подумал, что вот Сецех и Коломан, иноземцы, у каждого из которых своя цель, всё-таки ближе ему, чем Олег или Святополк. Ибо думу думали и речь вели они о государствах, о землях, но не о себе; не для себя, но для Мадьярии, для Польши искали они выгод. И Мономах дарил своим новым скользким друзьям улыбки, щедро осыпал их серебром и рухлядью и в ответ тоже получал улыбки, похвалу, дары.
…Так на западных рубежах Руси установлен был мир и порядок. Все мысли Владимира Мономаха поворачивались теперь в сторону причерноморских степей.
Глава 66. Каждый да держит вотчину свою
Возвращались рати из Польши с немалой добычей. Медленно трусили по шляху сытые дружинные кони. Кольчуги и шеломы сложены были в возы. Воины расходились по волостям, лишь малая дружина сопровождала каждого из князей-братьев. Мономах умчался вперёд, в Чернигов, остальные же явно не спешили. Все трое держались наособицу, старались не попадаться друг дружке на глаза. Слишком много было между ними склок, распрей, взаимных упрёков. Но вот внезапно подъехали к намеревавшемуся свернуть в сторону Кодымской степи Олегу люди от Святополка.
– Князь наш велел передать: разговор есть, – тихо, едва ли не шёпотом промолвил молодой гридень-туровец.
Олег в ответ лишь кивнул, с заметным любопытством, но и не без опаски глянув на оружных Святополковых кметей.
…Неподалёку от Луцка, близ сельца под названием Зимино, расставили трое двухродных братьев походные вежи. Наскоро раскинувшийся стан охватили рядами связанных друг с другом гружёных телег. Суровые дружинники в кольчугах, с длинными копьями в руках несли охрану, громко перекликаясь в сумеречной мгле.
Быстро потухал за холмами солнечный свет, рассыпались жёлтыми огоньками по чёрному августовскому небу звёзды, повис над головами серп нарождающейся луны. Шелестела листва на могучих разлапистых дубах. Под одним из них поставлен был огромный княжеский шатёр. В походном очаге весело играли языки огня. Готовились щекочущие ноздри ароматные яства.
На кошмах
