Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга 2 - Марина Алиева
«Потом, всё потом», – твердила себе герцогиня, сидя на специально созванном по этому вопросу совещании и раздраженно слушая, как наученные Ла Тремуем королевские советники с пеной у рта доказывали недопустимость аудиенции для «какой-то крестьянки»! Она знала, что последнее слово скажет сама. И знала, что к этому слову Шарль прислушается: уж и так он косит в её сторону то вопросительно, то с досадой – почему, дескать, матушка молчит? Но она не встанет со своим словом до тех пор, пока противная сторона не выдаст все аргументы до последнего. А вот потом её светлость опровергнет их доводы по всем пунктам и выдвинет свои.
Что-что, а убеждать мадам Иоланда умела. Особенно когда располагала неопровержимыми фактами
Раненный в «селедочной битве» Бастард слал ей донесения так же часто, как и дофину, с той лишь разницей, что дофину шли сухие отчёты, а герцогиня получала то, что можно было бы назвать криком души. В итоге на руках у неё оказывались не только цифры и сводки о потерях и тратах, но и сведения о настроениях в Орлеане, полученные из первых рук.
Из-за возросших расходов на военные нужды возросла и талья13, что не замедлило сказаться на состоянии горожан, и без того достаточно угнетённых. А расходы всё росли. Война требовала себя содержать, словно балованная куртизанка. Отказываясь от потребностей мирного времени, люди были вынуждены расплачиваться за покупку стрел для арбалетов, за устройство бомбард, за усиление дозоров, за содержание лазутчиков и лазутчиц, отслеживающих передвижения войск противника. Если же добавить сюда непомерные цены, которые заламывали крестьяне, пробирающиеся в осажденный город со скудным провиантом, то сумма становилась просто невероятной!
Разумеется, в городе стало зреть недовольство. И, разумеется, недовольство это как гнойный нарыв должно было где-то прорваться.
О том, где и как оно прорвалось, известие пришло совсем недавно, и мадам Иоланда подозревала, что без содействия Ла Тремуя тут не обошлось. Но, осторожная, как всегда, она не стала поднимать скандала сразу – выждала время. И вот теперь – как раз накануне приезда Девы – эта её сдержанность должна была принести желаемые плоды и стать большой неожиданностью для господ, уже списавших её со счёта.
Герцогиня обвела глазами собравшихся.
До чего же мерзким стал двор Шарля без неё! Даже здесь, на королевском совете, главенствующие приоритеты выпирали во всей своей неприглядности.
Прямо возле дофина сидел внимательный, как голодный шакал, Ла Тремуй. Рядом пристроился услужливый де Герсон, который после неудачи на Констанцском соборе – где он тщетно требовал возмездия за смерть Луи Орлеанского – сначала как-то сник, а потом снова воспрял духом и возник возле трона, только что хвостом не виляя перед Ла Тремуем. «Не сомневаюсь, что этот ловкий пройдоха выставился перед Герсоном главным подстрекателем убийства герцога Бургундского, чем и заслужил такую преданность, – подумала мадам Иоланда. – И дурачок Герсон теперь готов для него каштаны из огня доставать, думая при этом, что служит благому делу».
Возле де Герсона, задрав голову к выступающему перед собранием монаху Сегену, согласно кивал профессор теологии Гийом Эмери. Уж этого точно позвали за его прагматизм. При дворе уже не найдется человека, который бы ни разу не слышал добротно обоснованных утверждений этого богослова о недопустимости обращений ко всякого рода сомнительным прорицателям. Они-де в большинстве своём наущены дьяволом, поэтому каждого следует проверять с пристрастием и крайне жестко, так, чтобы ни малейшего сомнения в их чистоте не осталось. Все отлично знали, что Эмери открыто порицал пристрастия герцогини Анжуйской к «неформальной теологии», и отлично понимали, почему профессор был вызван на это совещание. Он и Сегену едва ли не вслух поддакивал лишь потому, что тот почти слово в слово повторял доводы самого Эмери, ловко подвязывая их к текущему моменту. По словам преподобного бенедектинца, принять Жанну означало, прежде всего, провести тщательную проверку подлинности её слов, а это, в свою очередь, отнимало время, которого и так уже не хватает.
– Люди в Орлеане на пределе! – потрясал сухим указательным пальцем монах. – Им наши надежды на это якобы чудо непонятны так же, как умирающему непонятно желание близких купить ему новую кровать! Если кому-то при дворе угодно таким образом поднять дух осажденным, пускай позовёт одного из тех многочисленных провидцев, коих в Шиноне приветили в количестве явно большем, чем требуется! Но лично мне кажется, что в Орлеане ждут от нас чего-то другого – более существенного!
Глаза мадам Иоланды, блуждавшие по залу, тяжело и недобро остановились на Сегене.
«Кому-то при дворе…».
Намёк был столь прозрачен, что многие почти машинально повернули к ней головы, но тут же смущенно опустили глаза: кто знает, насколько мадам ещё в силе, а им, как Сегену, Ла Тремуй не покровительствует. И только сам царедворец еле заметно усмехнулся и посмотрел в глаза герцогине с открытым вызовом.
«Чёрт бы тебя побрал, вместе с твоими прикормышами! – холодно подумала она, переводя взгляд на возвышение, где сидел дофин.
Мадам Иоланда нарочно не села туда же, хотя её место всегда было возле Шарля. Но на его молчаливый приглашающий жест она даже не ответила, а прошла вдоль длинного стола, за которым уже сидели в полном составе и друзья, и враги, к самому дальнему его краю, где понуро пристроились господа де Виллар и дю Тийе.
Этих двоих Бастард прислал в Шинон, чтобы подробнее разузнать, что за Дева едет к дофину. Но сегодня они станут ещё и свидетелями обвинений, которые мадам Иоланда намерена выдвинуть, и их вид – эти впалые щеки и потухшие без надежды глаза – явятся необходимым наглядным укором забывшемуся Шарлю.
Герцогиня с надеждой посмотрела на «друзей». Ришемон, Алансон, де Гокур… Первый – отстранен и обижен, второй – связан честным словом, а третий хоть и сражался до последнего дня, но уже и сам, кажется, не понимает – для кого и за что?
Он, да ещё Ла Ир не то что разговоры – одни только намеки на мирные переговоры с Бургундией воспринимают, как пощечины. А Гокур – еще и потому, что стоял у истоков этой войны, командуя гарнизоном Арфлёра в том памятном пятнадцатом году, когда Монмут развязал свою военную кампанию.
Три года назад доблестного капитана выкупили из плена у герцога Бэдфордского за двадцать тысяч экю золотом, и господин де Гокур, не так давно
