Исаак Гольдберг - День разгорается

— Здорово, ребята!

Солдаты дружно рявкнули приветствие. Генерал оправил на руках и застегнул перчатки.

— Полагаю, — сказал он резким скрипучим голосом, — полагаю, что вы понимаете куда мы направляемся!.. В городе нас, может быть, ждет сопротивляющаяся банда бунтовщиков. Так вот знайте: вы идете делать правое дело, служите батюшке царю и родине. У вас не должно быть жалости. Трусов я не признаю! Изменников накажу!.. Тех, кто честно выполнит свой долг, награжу!.. Садить людей по местам!.. — неожиданно закончил он, обернувшись к офицерам. Потом, спохватился и крикнул: — Отставить!.. Выведите сюда арестованных!..

Арестованных выгоняли из вагонов поспешно и грубо. Их тоже построили вдоль поезда, лицом к шеренге солдат. Генерал повернулся к арестованным, нахмурил мохнатые брови и что-то сказал своему адъютанту. Тот вышел вперед, вздернул голову вверх, отчего его щегольская папаха совсем заломилась назад, и прокричал:

— Его превосходительство объявляет, что в случае сопротивления со стороны революционеров и забастовщиков, все вы, здесь находящиеся арестованные, подвергнетесь наказанию вплоть до повешения!.. Имейте это в виду!

Арестованные стояли неподвижно и молчали. У некоторых на бледных лицах вспыхнули бурые пятна. Некоторые вздрогнули.

После совещания у губернатора, в скорости после того, как по улицам в перегонку пронеслись Келлер-Загорянский в губернаторской коляске и Сидоров на созонтовской тройке, город внезапно изменился. На обычных местах появились городовые, от которых многие успели уже отвыкнуть. Тяжело и угрожающе зашагали воинские патрули.

В полдень сидоровские солдаты пришли на телеграф, в банк, заняли типографию. В полдень же были на всех заборах и на всех витринах расклеены новые угрожающие приказы и обязательные постановления Сидорова и губернатора.

Днем начались первые аресты в городе.

Днем многие хозяйки находились в оживленных хлопотах по дому: шли приготовления к встрече нового года. Выехала на извозчике на базар и в магазины Завьялова. Проезжая мимо дома, где жили Огородниковы, Завьялова в сердцах отвернулась. Производила последние мелкие покупки Суконникова. Сходила на базар, не столько за покупками, сколько для того, чтобы немного рассеяться, Гликерья Степановна.

По дороге с базара она увидела первых арестованных, которых проводили посредине улицы под конвоем. С жадным и тоскливым волнением вгляделась она в них, боясь узнать кого-нибудь из знакомых. И первая мысль ее была о Натансоне и о Гале. Проводив глазами конвоируемых людей, она решительно повернула назад и заторопилась к Брониславу Семеновичу. Ее охватило беспокойство о нем, она почувствовала потребность убедиться, что с ним ничего не случилось, почувствовала потребность чем-либо помочь ему, если он нуждается в помощи и поддержке.

Квартирная хозяйка Натансона встретила ее нелюбезно. Ей надоело открывать двери посетителям квартиранта, который задолжал за несколько месяцев за комнату. Она угрюмо буркнула, что Натансон дома и что нечего беспокоить порядочных людей зря. Гликерья Степановна свысока окинула ее презрительным взглядом и постучалась к Брониславу Семеновичу.

Натансон бесцельно валялся на койке. Он при стуке в дверь вскочил, поправил на себе пиджак, открыл дверь.

— Вот что, — вместо приветствия властно сказала Гликерья Степановна, оглядывая Натансона, — одевайтесь и пойдемте!

— Куда?

— Говорю: одевайтесь, разговаривать потом будем. Пойдем к нам...

— Да знаете ли... — нерешительно начал Бронислав Семенович.

— Ничего не хочу знать! Собирайтесь и, если есть у вас какие-нибудь запрещенные книжки и прокламации, то давайте их сюда, я буду пока их жечь!..

Натансон беспомощно топтался на одном месте. Гликерья Степановна тронула его своей жирной увесистой рукою за плечо.

— Да не копайтесь вы, чурбан вы этакий! — зловещим шопотом произнесла она. — Не копайтесь! По городу уже идут аресты! Понимаете?!

Натансон понял. Быстро одевшись, он перебросал на столе и на инструменте ноты, нашел в ворохе пыльных бумаг пару нелегальных книжек, несколько номеров рабочей газеты, одну прокламацию и отдал все это Гликерье Степановне. Та открыла дверцу топившейся голландки и сунула нелегальщину в огонь.

— Вот так-то лучше будет! — удовлетворенно сказала она, проследив, как огонь весело сожрал бумагу.

Выйдя на улицу и отойдя от дома, где жил Натансон, Гликерья Степановна озабоченно спросила:

— Вы адрес Галочки Воробьевой знаете?

Смущенное лицо Натансона рассердило ее:

— Да не стройте из себя красной девицы! Я спрашиваю затем, чтобы как-нибудь и ее забрать в безопасное место... Наверное, она так же, как и вы, сидит и дожидается, пока ее заберут...

Узнав нужный адрес, она отправила Натансона к себе домой, а сама пошла разыскивать Галю.

Ни Гали, ни Павла в это время дома не было. Они не оказались так беспечны, как предполагала Гликерия Степановна. С момента появления карательных отрядов Павел почти не появлялся домой. В тот раз, когда Павел пришел такой усталый и опустошенный, он не остался ночевать дома. Он куда-то ушел, пред уходом заботливо посоветовав сестре:

— Ты, швестер, не торчи дома... Надо хоть тебе уцелеть...

Галя не стала его расспрашивать и после его ухода тоже вышла из дому.

Сначала она подумала о Скудельских, но сразу же отбросила мысль искать убежища у них: Вячеслав Францевич и сам-то находился под жестоким обстрелом охранки. Потом она перебрала в памяти всех подруг и остановилась на одной, жившей со старухой матерью тихо и мирно. Там можно было переждать тяжелые и опасные времена.

Подруга встретила Галю радостно, мать оказалась добродушной и сердобольной женщиной. Галю приютили, пригрели и стали следить за тем, чтобы она напрасно и лишний раз не выходила из дому.

— Сидите, сидите, Галочка! — настаивала подругина мать. — Зачем рисковать? Я сегодня несколько раз встречала по улице арестованных... Вот вам книжки зоичкины, а желаете, так и рукодельем займитесь!..

Павел бродил от знакомых к знакомым, ночуя где придется. Он потерял из виду товарищей, не знал, что происходит с Сергеем Ивановичем, с Варварой Прокопьевной, с Лебедевым, с Антоновым, с десятком других. В нем что-то происходило, что-то назревало новое. И он, не отдавая себе в этом отчета, боялся встреч с товарищами.

После последней встречи на улице с Мишиным у Павла засела неотвязная мысль о том, что эта гадина не должна, не смеет существовать. Павел как-то словно забыл об обстановке, о том, что не в Мишине и не в ему подобных дело. Павел утратил здоровое чувство представления о действительности. Он как бы внезапно позабыл или нарочно отодвинул от себя все то, что знал, чему научился в последний год. Устранить, убрать с дороги Мишина, еще кого-нибудь, кого он считал конкретным виновником неудач и поражений, — вот что было для него сейчас главным и важным.

И если раньше мысль об убийстве, о террористическом акте появлялась у него только при встрече с приставом Мишиным, то теперь он носил ее в себе прочно, и была она у него неотвязна и назойлива, как болезнь.

Как только Сидоров обрушился на город и стал производить аресты, Павел переключил свою мысль о террористическом акте с Мишина на генерала.

Павел стал искать встреч с Сидоровым. Однажды он его увидел. Генерал мчался по городу на тройке, сзади его кошевы неслись два казака. Тройка промчалась мимо Павла, как вихрь, и Павел сообразил, что проехавший — это и есть генерал Сидоров, каратель, только тогда, когда кошева и казаки завернули за угол. Павел остановился и долго в волнении смотрел в ту сторону, куда скрылся Сидоров.

Тридцать первого Павел вечером шел задумчиво по улице. Ему предстояло пойти ночевать к малознакомым людям, к какому-то зубному врачу. Он представлял себе настороженную любезность гостеприимных хозяев, их с трудом скрываемый испуг при каждом стуке, при каждом шорохе в передней. Ему стало тоскливо и нудно. На улицах было немного прохожих. Горели электрические фонари. Изредка проезжали извозчики. Павлу пришлось проходить мимо ресторана. Подъезд был ярко освещен. Сквозь тщательно протертые зеркальные стекла виден был празднично убранный зал, много огней, цветы. Немного приостановившись, Павел заглянул в одно из окон и вспомнил: вот здесь же, в октябре, так недавно, был дико убит культурный, нужный человек, и убийство его остается до сих пор безнаказанным! Павел сжал зубы и широко раскрыл глаза. О! Нельзя оставлять это безнаказанным! Нельзя! Нельзя!..

Мимо Павла проходили люди. Его даже кто-то легонько толкнул. Он очнулся и быстро пошел дальше.

У зубного врача все было так, как представлял себе Павел. Хозяин провел его сразу же в комнату, предоставленную ему для ночлега. У хозяина на лице блуждала неопределенная улыбка, он суетился, говорил любезности, но в глазах его прятался страх. Павел устало успокоил его: