Ольга Гладышева - Крест. Иван II Красный. Том 1
К вечеру следующего дня тысяцкий пришёл к Ивану с тяжёлым кожаным кошелём. Вытащил из него связку серебряных подков. С первого взгляда понять можно было, что все они новенькие — без ремённых путлищ, без следов всадницкой ноги на донцах.
— Откуда это?
— Не поверишь, княже, изловлены в Красном пруду, из которого речка Чечора вытекает. А рыбак во-он за дверью стоит, позвать?
Лицо вошедшего и сразу павшего на колени старика показалось Ивану знакомым. Присмотрелся внимательно — может, и не старик, а мужик в средовечии, просто рано поседевший, но знаком определённо.
— Кличут как?
— Турманом.
— А звать? — вмешался в расспрос Хвост.
Мужик недобро покосился на тысяцкого, не ответил.
— От крещения имя было? — построжал Иван голосом.
Мужик тряхнул патлатой головой, вскинул на князя честные глаза:
— Неуж, великий князь московский, не упомнил меня? Афанасий я.
Вон оно что!.. Привратник Свейского монастыря, многоречивый и вздорный новокрещён, говоривший о своей мечте обрести ангельский образ, поселиться в обители до кончины живота своего.
— Я думал, что ты уже в рясе и скуфье, смиренно грехи замаливаешь, а Ты, смотри-ка, делом, кажись, не божеским занимаешься?
— В рясе и скуфейке, великий князь, только тот, кто вместить могий. А я — не могий, не взял меня игумен Мокий, и я в дружинники к князю Дмитрию попросился.
— В дружинники? — Иван вопросительно посмотрел на Хвоста.
Тот только и ждал:
— Таился от всех на пруду...
— Рыбку, рыбку... Карасиков ловил, — взволнованно перебил тысяцкого Афанасий, встал с колен, приблизился к сидевшему в кресле Ивану. — Поверь, великий князь...
— Я не великий, я просто князь, — прервал его Иван.
— Дак тебя же тогда в монастыре князь Дмитрий Александрович сам называл великим князем московским Иваном. Я и молился всегда за тебя как за великого. И за великого князя брянского Дмитрия я молился и молюсь. И за тебя... великого. — Он явно заболтался, насилу-насилу закончил: — Это ведь всё мне не в укоризну? — И голосом оробевшим, и взглядом простодушно открытым желал Афанасий удостоверить, что человек он честный, без единого пятнышка.
— Что на пруду делал, много ли карасей наудил?
Афанасий не смутился нимало:
— Ушицу хотел сварить. Просто рыбачил, да и всё! Истинный, крест!
Иван обратился взглядом к Алексею Петровичу.
— Рыбалка — занятие невинное, вот только лёска, поглянь-ка, княже, из толстого вервия.
— Не имел другой, — горячо перебил Афанасий и попытался вырвать из рук тысяцкого осмолённую, толщиной в палец бечеву.
Хвост с недоброй усмешкой вытащил из кожаного кошеля железную четырёхлапую кошку:
— А на эту уду ждал, что клюнет чудо-юдо рыба кит?
Что-то ещё позванивало в кошеле. По одному вынимал Хвост серебряные стремена и просовывал через проушины дужек сыромятное новенькое путлище. Стремян оказалось двенадцать.
Вот какой у него был кукан с карасями, держал их, чтобы не протухли, в воде средь камыша, честь по чести, толковый удильщик!
Открылась дверь палаты, в проёме показался Дмитрий Брянский, за ним маячила голова Василия Вельяминова.
— Дозволь, великий князь!
Иван сделал приглашающий знак рукой, оба вошли. Боярин остался у порога, князь самовластно шагнул вперёд.
— Вот где я тебя нашёл наконец-то! — гневно заревел брянский князь на Афанасия, но тот, кажется, не очень перепугался, ответил, указывая на Хвоста:
— Меня вот он нашёл, на пруду.
— На пруду? На Красном? — догадливо переспросил Дмитрий, обернулся к Вельяминову: — Выходит дело, прав ты, Василий Васильевич.
— Да я третевдни ещё приметил, что ныряет он тайком куда-то через Куликово поле, абы к селу Красному.
— Рыбак рыбака видит издалека! — вставил Алексей Петрович.
Вельяминов метнул на него глаз, но смолчал.
Все четверо безмолвствовали в некоем оцепенении.
Дмитрий Брянский осторожно поднял взгляд на Ивана: знает ли? Тот сразу же опустил глаза.
Никто из четверых ничего не хотел говорить. Общий молчок, кажется, затягивался уж И чересчур. Иван терпеливо ждал, не прибегая к принуждению. Алексей Петрович смотрел весело и победительно. Афанасий затишел, желая, чтобы о нём забыли. Князь Дмитрий мучительно искал нужное слово.
— Молчбою Прав не будешь, — обронил вполголоса Хвост.
И опять — тишина погребальная.
Князь Дмитрий наконец закончил борение с нерешительностью, сказал, ни на кого не глядя:
— Серебро того, на чьей земле или в чьей воде найдено. Афанасий — мой человек, я и дам ему телесное поучение запотайку.
Так вот в чём ты, князь Дмитрий, в Свенском монастыре исповедовался, подумал Иван, надо бы тебя на суд великокняжеский тащить иль просто татарам на расправу выдать, да память о Фенечке-страдалице поганить не хочу.
6
Дмитрий Брянский решил круто обойтись с провинившимся своим дружинником Афанасием Турманом. Велел заковать в железа и посадить в узилище. Но когда дело дошло до исполнения суровой кары и пришёл уже кузнец, чтобы склепать железом руки осуждённого, Дмитрий смилостивился, сказал, что верит раскаянию и божбе человека, который чуть-чуть не стал праведным монастырским послушником.
— Прощаю, но чтобы из Кремля ни на шаг! — голосом суровым, княжеским объявил, чтоб слышали Иван с Хвостом.
Иван утерял интерес к Афанасию, но тысяцкий продолжал подозревать что-то неладное, решил глаз не спускать с князя брянского и его нечистого на руку дружинника.
Во время послеобеденного сна, которому предавалась вся Москва, Афанасий вышел из гридни на Соборную площадь. Ни души не было видно ни возле церквей, ни на Подоле, ни в саду, ни на набережных сенях великокняжеского дворца, ни на гульбищах боярских домов. Афанасий пересёк пыльную площадь, прошёл к Боровицким воротам. Они были замкнуты. Два бодрствовавших стражника спрятались от жары в тени акации. Положив рядом с собой длинные копья, они лежали на заросшем травой бугре лицом друг к другу, опершись на локти. Афанасий рассмотрел, что стражники коротают время за игрой в зернь. Ему была очень хорошо известна эта весёлая, от счастья и удачи зависящая забава, и то знал он, как подманить к себе счастье и сделать так, чтобы выпадал по желанию чет или нечет. Он остановился возле зернщиков, потряс подвешенным к поясу кожаным мешочком. Услышав завлекающий звон, стражники согласно переглянулись, но тут же один из них поспешно вскочил на ноги, сообщив товарищу сигнал тревоги:
— Атата!
Второй стражник тоже вскочил, и вмиг оба оказались у ворот стоящими на страже со скрещёнными копьями, как словно бы и с места не сходили за всё время своего дежурства.
Афанасий оглянулся и всё понял: к воротам шёл тысяцкий Босоволоков-Хвост, очевидно проверявший посты. Встречаться с ним Афанасию вовсе не хотелось, он шмыгнул за плотно росшие кусты акации, сорвал на ходу несколько подсыхающих стручков, вышулушил их себе в рот, желая сказать этим, что ради лакомства горошинами он здесь и оказался.
Высмотрев сквозь ветки, что тысяцкий куда-то скрылся, он возвратился к воротам и снова потютюшкал кожаный мешочек. Стражники еле приметно повели головами, один из них строго сказал:
— Спать иди!
— А если я не хочу?
— Иди, говорят тебе! Все хотят, а он, вишь ты, не хочет!
Афанасий разочарованно поволокся обратно к великокняжескому дворцу, где в гриднице для детей боярских ему вместе с другими брянскими дружинниками было отведено место постоя.
Заглянул по пути на хозяйственный двор. Там тоже было пустынно, даже лошади у прясел не стояли, не слышно ни кудахтанья кур, ни хрюканья свиней — все, видать, спали.
Но на голубиной веже, что возвышалась, словно огромная скворечня, происходило какое-то шевеление. Открылась низкая дверца вежи, из неё вышел голубятник и начал размахивать мочальной верёвкой, пугая взмывавших вверх птиц. Афанасий присмотрелся и узнал в голубятнике того молодца, приезжавшего с князем Иваном в Брянск. У него и прозвище какое-то птичье, то ли Чиж, то ли Щегол. Не замечая Афанасия, он начал спускаться по крутой лестнице. Одной рукой держался за поручень, второй продолжал крутить мочальный кнут, а смотрел куда-то в небо, задрав голову. Спустившись на землю, пошёл всё так же, не глядя себе под ноги. Афанасий не уступил ему дороги, напротив, даже чуть сдвинулся в сторону и расставил широко руки. Голубятник угодил прямо в его объятья.
