Михаил Иманов - Гай Иудейский.Калигула
— У меня никогда не было детей, а я всегда мечтал о сыне. Если бы он был у меня, Никифор, я бы желал, чтобы он походил на тебя.
На моих глазах выступили слезы. И, не смея броситься ему на шею, я только нежно дотронулся рукой до его руки.
— Я никогда не оставлю тебя, Сулла. Я всегда буду с тобой, — выговорил я, прерываясь на каждом слове.
Слезы душили меня.
Он странно улыбнулся мне:
— Успокойся, Никифор, мне не прожить долго. Денег я взял много, они будут твои. Это не то несметное богатство, о котором говорил тебе Гай, но на несколько лет хватит. Ты разумен и смел, и ты сумеешь устроить свою жизнь.
— Нет, нет, Сулла, не говори так, я не хочу оставаться один. Я хочу быть с тобой.
Он снова улыбнулся и, неопределенно поведя головой, вздохнул.
Ту ночь он спал плохо, бредил во сне, несколько раз я слышал, как он звал Гая. А утром он велел мне сходить к одному влиятельному члену общины христиан и узнать о Гае. Я сказал, что это может подождать, что я не хочу оставлять его одного.
— Это не может подождать, — строго ответил он. — Иди, Никифор, и не беспокойся, со мной ничего не случится. — И, помолчав, добавил: — Ты же знаешь, я не могу умереть, не увидевшись с нашим любимым Гаем.
Спорить с ним было бессмысленно, и, спросив адрес, я пошел.
Город был мне незнаком, и я долго искал нужный дом. Почему-то я думал, что это будет богатое жилище, но это оказался убогий домик, прилепленный к множеству таких же убогих домов. Я постучал раз и другой, но никто не отозвался. Тогда я, вдруг невольно разозлившись, стал бить кулаком в дверь.
— Что ты шумишь! — произнес женский голос позади меня.
Я обернулся. Передо мной стояла бедно одетая женщина, почти старуха, пристально и настороженно на меня глядевшая. Я сказал, что приехал издалека, что мне нужен хозяин, и назвал его имя. Лишь только я назвал имя, как женщина повернулась и быстро пошла вдоль улицы. Подождав несколько мгновений, я бросился за ней. Догнал, остановил; взяв за руку, сказал, что мне очень, очень нужен этот человек. Добавил, что я приехал издалека и что христианская община Антиохии послала меня к нему. Услышав последнее, женщина вырвала руку и попыталась убежать. Я снова догнал ее, преградив путь:
— Так ты можешь мне ответить, где он? Скажи только это!
— Тише, что ты кричишь! — проговорила она шепотом и боязливо огляделась по сторонам, — Иди за мной.
Шли мы недолго. Она вдруг свернула к одному из домов и, приоткрыв дверь, юркнула внутрь. Я последовал за ней и едва не натолкнулся на нее в темноте.
— Тихо! — предупредила женщина, и некоторое время мы напряженно молчали, прислушиваясь: я — к ней, она — к чему-то неведомому мне.
< Потом она спросила, что мне нужно, — так, будто я не говорил с ней только что. Пересилив досаду, я довольно спокойно объяснил ей, кого ищу и зачем, и, сам не зная почему, упомянул Гая. Может быть, это вырвалось случайно, а может быть, для того, чтобы просьба моя выглядела убедительней.
— Так ты знаешь Гая! — вдруг воскликнула она.
— Да, — ответил я горячо и неожиданно добавил: — Я знал его с детства, он мне как отец. Мы потерялись, и я уже столько времени не могу отыскать его.
— Ты опоздал, юноша, — проговорила она с тяжелым вздохом.
— Как, разве он умер?!
— Еще нет, — едва расслышал я, — но уже скоро.
— Что скоро? — вскричал я. — Где он? Я хочу видеть
его!
— Не кричи так! Если нас услышат… — Она не договорила, но ее молчание было красноречивее слов.
Я проникся ее испугом и напряжением и прошептал осторожно:
— Ты знаешь, где он? Скажи! Мне нужно увидеть его!
Я ждал долго. Наконец она сказала:
— В цирке. В клетках, где держат диких зверей. Он там не один, их много. Уже сегодня они примут мучения и смерть и уже сегодня предстанут одесную Бога, как мученики Его.
Кому пришлось жить во время правления проклятого Нерона, знают, какой мучительной смерти предавали христиан по его приказу. Муки продолжались и продолжаются по сей день, но то, что делал Нерон, вспоминается с содроганием. Убивали и другие, и другие издевались и мучили, но он не просто убивал и не просто мучил, он делал из мучений и смерти представление для потехи римской черни. Это нельзя назвать местью и нельзя назвать наказанием, это ужасная смертельная потеха — я не могу найти другого определения. Гладиаторы тоже гибли в цирках на радость толпе, но у них был хотя бы шанс на спасение. У несчастных христиан этого шанса не было никогда.
Женщина, говорившая со мной в темноте незнакомого дома, поведала, что проклятый Нерон[38] придумал очередное ужасное развлечение. Что будет представлено в цирке, она не знала, но знала, что всех последователей Христа, живших в Риме, всех, кого сумели выловить и забрать, ждет неминуемая гибель. Еще она добавила, что своими глазами видела среди пленников Гая.
— Где это? Куда нужно идти?! — забыв об осторожности, вскричал я.
— Там, в цирке.
— Где? Где это? Проводи меня! Прошу тебя, сделай это для меня так же, как ты сделала бы это во имя Бога.
— Хорошо, я отведу тебя, — после короткого молчания согласилась она.
Женщина шла торопливо, но мне казалось, что она движется еле-еле, и я беспрерывно подгонял ее. Она послушно кивала и все убыстряла шаг.
Мы подошли к цирку, и с одной его стороны я увидел довольно большую толпу людей.
— Там, — сказала женщина, указав на толпу. — Иди.
Я сделал несколько шагов в ту сторону, вдруг остановился, оглянулся, но — женщины уже не было на месте. Она словно бы растворилась в пространстве.
Я подбежал к тому месту, где толпились люди, и, с остервенением работая руками, протиснулся к самой стене цирка. Перед широкой железной решеткой стояла шеренга солдат. Толпа напирала на них, солдаты грубо отталкивали людей. За спинами солдат, за решеткой, тоже находились люди. Их было много. Я понял, что это пленники. Там были не только мужчины, но и женщины, и даже дети. Все они с каким-то особенно отрешенным выражением на лицах смотрели на толпу, но, кажется, не видели ничего.
— Гай! — закричал я что было сил. — Гай! Это я, Никифор! Гай! Гай! Позовите Гая!
Мой крик тонул в шуме толпы, в ругани солдат, в лязге железных доспехов. Его невозможно было расслышать, но в ту минуту, сейчас я совершенно уверен в этом, Бог вел меня.
Я стоял в каких-нибудь пяти шагах от решетки и вдруг за решеткой увидел человека, который махал мне рукой и с радостным выражением на лице кричал:
— Гая! Он зовет Гая!
Я ничего не понимал, невольно пожал плечами, но вдруг увидел его, Гая. Он протиснулся сквозь толпу пленников и, взявшись обеими руками за прутья решетки, смотрел в мою сторону. Человек, который мне махал, что-то говорил ему, указывая на меня пальцем. Взгляды наши встретились.
— Гай! Это я, Никифор! — закричал я. — Я люблю тебя, Гай! Ты слышишь меня!
Он слышал и видел меня, но он молчал. Он молчал и кротко улыбался. Так он не улыбался мне никогда. Слезы застряли в горле, и я не мог больше произнести ничего.
И тут я вспомнил о Сулле. Прохрипел натужно, больше для себя, чем для Гая, который не мог меня услышать:
— Подожди меня, Гай, я сейчас! Я скоро, ты только дождись меня!
Мне трудно было оторвать от него взгляд, но я заставил себя и, повернувшись, полез сквозь толпу.
Потом я бежал, задыхаясь и ощущая острую боль в боку, и мне все казалось, что если сейчас упаду, то уже не смогу подняться.
Я пробежал по двору, потом по коридору, мимо прижавшихся к стене испуганных женщин, и не вошел, а ворвался в комнату, где лежал Сулла. Я задыхался и не мог говорить. Сулла тяжело приподнялся на локтях, напряженно на меня глядя.
— Что?! Его нет? Он умер?! — отрывисто выговорил он.
— Нет, нет, — выдавил я, преодолевая одышку. — Он жив, только… они убьют его. Только ты можешь…
— Что я могу?
— Можешь… можешь спасти его!
И, торопясь, сбиваясь, путаясь поминутно и злясь на самого себя, я рассказал Сулле все.
— Помоги мне встать, — сказал он и опустил ноги на пол. — Одежду! Быстрей! Мы должны торопиться!
Я крикнул заглянувшему в комнату хозяину, чтобы он быстро приготовил лошадей. Лицо мое при этом, по-видимому, было страшным, потому что он кивнул испуганно и тут же исчез.
Я вывел Суллу во двор. Он ступал тяжело, но держался довольно прямо. Лошади уже ждали нас. С помощью хозяина мы усадили его в седло. Я вскочил на свою лошадь, обнял Суллу за плечи, и мы тронулись. Он крепко вцепился в гриву лошади, я видел, как побелели косточки его пальцев.
— Быстрее, быстрее! — повторял он. — Не бойся, Никифор, я смогу доехать.
Уже не помню, долго мы ехали или нет, но когда добрались до цирка, там у решетки стояла такая же толпа. Я спрыгнул с лошади, помог слезть Сулле и, придерживая его, прошел с ним сквозь толпу. Она расступилась, сам не знаю почему. Мы подошли к решетке и остановились перед шеренгой солдат.