Валерий Язвицкий - Вольное царство. Государь всея Руси
– И сие ладно, сынок, – заметил Иван Васильевич, – ты о сем молчи, бай же токмо по-фряжски, дабы не боялись при тобе некои тайности кратко меж слов сказывать по-грецки наши-то греки, из двора моей княгини. О Рыме и о папе могут, что нужно для нас, сказывать, о Казимире, о ливонских немцах и прочее. Вороги, сынок, круг Руси хороводом кружат, все они друг с другом крепко за руки держатся.
Иван Иванович с благоговением глядел на отца. Поражали его зоркость и ясность мысли государя. Все непонятное и трудное он вмиг делает простым и ясным.
– Днесь яз спокойней, Иване, – продолжал великий князь, – помогает мне Бог…
– Ты сам Богу-то помогаешь Русь устроить! – вырвалось невольно у Ивана Ивановича.
– Благо, Иване, что не слышат тобя ни бабка, ни митрополит, – сказал он шутливо, – а то почли бы тобя за еретика, яко дьяка Курицына почитают. Так вот, баю, ныне яз покойней. Первое – то, что Новугороду не подняться больше, другое – челобитье братне показывает, что у них нету нигде никакого оплечья, была одна надежда на Казимира – и той нету; третье – ежели король упускает сей случай, то воевать ныне с нами не может. Немцы же, сколь бы их ни было, далее Пскова не пойдут: они в государствовании совсем неразумны. Остается на сей день токмо Орда с Ахматом. Сие же не страшит меня, токмо бы нам самим огрешек не содеять…
Июня седьмого, накануне выступления своего в Серпухов, на берег Оки, против татар, великий князь Иван Иванович обедал у отца с дьяком Курицыным и князем Иваном Патрикеевым.
– Утре, – заговорил за столом государь, – великого князя яз отпускаю на Берег с воеводами и многими полками. Посему вы доведите нам все наиглавные ратные вести.
– Ведомо мне, государи, – заговорил наместник московский и воевода князь Иван Юрьевич, – идет Орда по Дикому Полю медленно. Лазутчики бают, ждет царь Ахмат вестей от Казимира и от братьев твоих, которые вместе звали царя на Москву, а вестей ему ни от короля, ни от братьев нету. Бают, уговор у короля с ханом Ахматом, дабы к Оке царю-то идти. Выбрав же место, реку перейти и на Москву гнать. Ахмат на сие согласие дал, молил токмо, дабы король ранее его Угру-реку перешел и весть о сем немедля ему дал, он же за спиной нашей к Москве погонит с братьями, а племяннику своему, царю Касыму, со всей силой его повелит ударить в спину русским ратям…
– Добре, – остановил своего наместника государь, – а у тобя, Федор Василич, о сем что ведомо?
– Такие же и мои вести, государь, – ответил дьяк, – которые шлют мне доброхоты новгородские и псковичи. Опричь того, ведомо мне от Даниара, что Менглы-Гиреевы татары пустошить хотят у короля Казимира киевские земли и по самый Киев. Даже…
– А пошто, Федор Василич, король-то медлит?
– Смута у него в Литве. Там православные князья и бояре, особливо те, вотчины которых у рубежей наших, к Москве тянут. Хочет литовская Русь с нами воссоединения. Боится сего Казимир.
– Добрые вести сии, – обрадовался Иван Васильевич, – ныне наиглавные вороги наши – немцы да поляки, которые по уговору с папой первыми на нас напасть хотят, но не решаются…
– Токмо ляхам, государь, и хочется, и колется, – заметил дьяк Курицын, – ныне, государь, как тобе ведомо, король угорский Матвей Корвин Казимира теснит, и в Чехии Казимир-то еще вязнет. Да сеймики ему мешают, во всех делах вяжут.
– Верно! – воскликнул Иван Васильевич с усмешкой. – Сеймики сии, яко псы, на каждом шагу его за полы зубами хватают.
Дума о всех ратных делах затянулась надолго. Князь Иван Юрьевич и дьяк Курицын ушли поздно, почти перед ужином, который в этот день ранее обычного, в седьмом часу, еще при полном солнечном блеске долгих июньских дней. Иван Иванович же выступал утром с рассветом.
– Ныне рассвет, Иване, – сказал великий князь сыну, – и поспать не даст. Заря с зарей сходится. Пока мы ужинаем, скажу еще тобе: пусть воеводы бодрят воев тем, что на думе ты слышал…
– Яз, государь, все помню, что ты сказываешь. Пишу даже, – устало ответил Иван Иванович.
– Спать повались ты ныне поране, притомился, вижу…
– Да, государь-батюшка, токмо скажу про Андрея Фомича. Не люб он мне. Давно хотел о нем с тобой побаить. Напоминает он мне Ивана Фрязина – денежника.
– Истинно, – засмеялся Иван Васильевич, – в нем токмо и есть что корысть, пьянство да блуд. Иван-то Фрязин пушки лить и деньги бить умеет, а сей ничего не может. Сестре, вижу, завидует сей лазутчик рымский. Все блазнит меня, дабы яз у него наследье царей цареградских купил. Папа-де коронует меня заочно, и буду носить яз титул и венец царский. А пошто? Видя богатства наши, казны собе хочет великой, а Рыму слугу купить для походов крестовых, связать нас унией. Мне же токмо Русь дорога, а посему ныне даже дружба с Менглы-Гиреем и с султаном турским дороже мне, чем пустой венец сей без царства, которым детям играть токмо.
– Сватают бабка да княгиня твоя Андрееву дочь за сына князя верейского. Снова грецкая кровь в род наш впадет, – молвил Иван Иванович.
– Пусть деют, что хотят, – отмахнулся Иван Васильевич, – пустое все.
– Нет, государь-батюшка, – возразил Иван Иванович, – Бог даст, воротимся мы из походу, поведаю тобе, что яз слышал и уразумел из бесед грецких и фряжских.
– Добре, сынок, – нахмурясь, молвил государь. – Днесь скажи, токмо кратко.
– Не с Рымом одним, а и с Новымгородом, и с Казимиром, и с удельными двор-то княгини твоей ссылается… – Глаза государя загорелись грозным огнем. – Не гневись, государь-батюшка, яз не могу тобе солгать.
Иван Васильевич вдруг крепко обнял сына и поцеловал.
– Все сие ведаю, Иване, – проговорил он дрогнувшим голосом, – токмо ты един верен мне. Баить же о сем, как ты право сказал, будем после похода…
К концу июня князь Иван Патрикеев с тревогой великой доложил государю Ивану Васильевичу, что Ахмат с верховьев Дона на Оку двинулся.
– По каким местам идут? – спокойно спросил Иван Васильевич, преодолев охватившее его волнение.
– Передовые отряды их – яртаульные, государь, – ответил князь Иван Юрьевич, – как наши дозорные приметили, одни гонят на Венев, другие – вниз по Осетру, по левому его берегу, не то на Озеры, не то на Коломну. Может, и другими путями еще к Оке норовят…
– Добре! – воскликнул Иван Васильевич. – Раз Ахмат к тому берегу близится, мне надобно поближе к своему быть. Бью челом тобе, Иван Юрьич. Сей же часец поди приказы всем воеводам полков моих разошли, дабы утре, после раннего завтрака, к походу готовы были. Яз сам поведу войско свое на берег у Коломны. Великому же князю Ивану Иванычу, князю Андрею и всем воеводам, которые с полками вдоль Оки стоят, гонцов пошли, что яз с главной силой своей на Коломну иду. Тобя же, матушку свою, владыку Геронтия, дьяков Федора Курицына и Василья Мамырева собя вместо оставляю. Нарядив все, яко тобе сказывал, приходи утре к моему раннему завтраку.
– Слушаю, государь, – проговорил, кланяясь, князь Иван Юрьевич и вышел.
Вскоре после ухода воеводы Патрикеева пришел к великому князю дьяк Курицын.
– По приказу твоему, государь, – сказал он, входя в покой.
– Садись, Федор Василич, за стол, – приветливо молвил великий князь. – Налей мне и собе по чарке фряжского. Утре в Коломну иду с полками своими.
– Худые вести, государь? – с тревогой спросил Курицын.
– Ахмат от Дона на Оку двинулся. Ну да, Бог даст, отгоним, не страшат меня татары. Полки наши конные не хуже их. Пешие же полки в обороне вельми крепки, а пушкари все сокрушат.
– Дай Бог победы тобе, государь! Доброе у нас войско, ты его сам таким сотворил. Какие же твои приказы будут?
– Князи Михайла Андреич да Иван Юрьич, матерь моя, владыка да ты с Васильем Мамыревым на Москве будете вместо меня. Какие у тобя вести о моих братьях?
– Более всего, государь, у них страху-то перед тобой, а король-то, кажись, большого добра в них не видит.
– Ладно, – перебил государь речь дьяка, – молю тобя, Федор Василич, внушай инокине Марфе: что-де великий-то князь, Ахмата прогнав, смертью накажет изменников, ежели не исправятся, не пойдут на татар под рукой великого князя. Пусть вызывает меня с Берега, печалуется предо мной за сынов своих, пусть молит и Геронтия, дабы он помог ей печалованием своим. Да и ты сам ведай, не пустые мои слова! За исправление пожалую, а за неисправление – казню. Токмо ныне никаких докончаний с братьями! Не до того мне. Пусть ведает матушка моя, что в угоду ей все сотворю, токмо бы вреда от сего Руси не было.
– Ведает она сие, государь, и мы все ведаем, у смертного одра родителя своего ты клятву ей дал, – подтвердил Курицын. – Он замолчал, дожидаясь, что скажет еще Иван Васильевич, но, не имея от него более вопросов, сказал: – Разреши, государь, молвить о псковичах. Молят о помощи им. Немцы-то после ухода князя Ногтя-Оболенского слишком часто на их земли набегать зачали.
