Камила - Станислава Радецкая
— Камильхен? — тихо-тихо, еле слышно позвал меня кто-то. — Камильхен, ты тут?
Сердце радостно подскочило к горлу. Ари! Она все-таки пришла ко мне. Я выскользнула из своего укрытия, перемогая боль, и прижалась к дереву двери.
— Я здесь, — шепнула я в ответ, невольно улыбаясь во весь рот.
— С тобой все в порядке?
— Да… Только немного холодно, — мне хотелось сказать ей, как я рада, и как здорово, что она не забыла меня, несмотря на то, что я избила Марию, и еще многое, но все слова казались глупыми и пустыми, поэтому я молчала, прислушиваясь к ее дыханию.
— Хорошо. Мадам не велела ходить к тебе, — она замолчала, и мое сердце екнуло: Аранка не послушалась мадам ради меня! — Но я хотела сказать: ты – молодец, Камильхен. Мария — дрянь, так ей и надо, но она тебе этого не простит. Будь осторожней хоть несколько месяцев, а там… — она замялась. — Может быть, что-то изменится.
— Что может измениться?
— Я расскажу тебе потом, Камильхен. Не падай духом. Мне надо возвращаться, пока никто не заметил, что я здесь.
С той стороны зашуршало, и из-под двери с шорохом высунулся краешек плоской жестяной коробки.
— Возьми, — шепнула Аранка. — Мне принесли сегодня ночью… В подарок. Леденцы.
Я вытянула коробочку, и с цветастой крышки на меня надменно взглянул венгерский гусар, посасывающий кончик изогнутой трубки. Пахло от подарка замечательно, цветочно-сахарным, волшебным, хотя, наверное, мне просто сильно хотелось есть, ведь после дядиного завтрака прошли уже сутки.
— Спасибо, — сказать, что я была ей благодарна, значило ничего не сказать. Ничего нет приятней одинокому сердцу, чем знак расположения, и в тот момент я любила ее всей душой, как только может любить тот, кто впервые узнал это чувство.
Она оставила меня, и я съела два леденца, а затем еще один. В коробочке нашлась карточка торговца, и мне нравилось перечитывать ее раз за разом, словно за банальными словами о сладостях и специях, за обычной фамилией лавочника таилось признание дружбы. Коробку я спрятала в дальнем углу, там, где под навесом крыши клочками торчали стружки от деревянного настила; вряд ли госпожа Рот стала бы там что-то искать, не говоря уже о мадам!
Глава четвертая
Дни потекли размеренно и скучно: по-прежнему меня запирали на весь день и вечер, никто не разговаривал со мной, кроме госпожи Рот, которая открывала уста только для того, чтобы отругать или отчитать меня за что-нибудь. Редко, под утро, ко мне приходила Ари, и иногда нам удалось выгадать четверть часа, чтобы поговорить и посекретничать. Ее тайна вскоре открылась: один из ее постоянных гостей думал о том, как выкупить ее у госпожи, или же похитить, если та не согласится. Он носил моей подруге гостинцы и подарки, и та щедро, как могла, делилась ими со мной.
Выпускали меня из моего заточения только по утрам, когда работа кипела, и каждые руки были на счету. Кроме меня и госпожи Рот, в доме жила еще старая глухая кухарка с мужем, о котором я слышала, что его ранили в низ живота, и теперь он не может называться мужчиной. Он сторожил дом, чинил крышу, таскал воду, ездил за дровами, углем и припасами, но жил в каком-то своем мире, как будто не существовало ни его глухой жены с губами, сложенными в куриную гузку, ни этого дома, ни ежедневной изнурительной работы. Меня он тоже не замечал, но к этому мне даже не пришлось привыкать.
Наоборот, за стиркой и уборкой я была рада, что никто, и особенно мадам, не обращает на меня ни малейшего внимания. То, что рассказывала о ночной жизни Ари, мне казалось невыносимым, и я думала, что на ее месте не смогла бы проводить так каждую ночь. Изредка, впрочем, воспитанницы мадам уезжали в гости, но, как сказала мне со смешком Ари, дома хотя бы и стены помогают, а там — ходишь по краю, скажешь что-то не то — засекут, сделаешь не по желанию — никто не защитит тебя.
Прошло несколько месяцев, и я уже начала думать, что так оно будет всегда, и примирилась с жизнью в этом доме. Меня не трогали, и не было ничего лучше этого, даже ненависть Марии отошла назад, будто за занавес. Она все время старалась унизить или ударить меня при редких встречах, нарочно оставляла грязь и наушничала мадам, пользуясь ее благорасположением, о моих выдуманных проступках. Но госпожа словно забыла обо мне, и беспокойство мое задремало. Аранка была права в наших ночных разговорах: жить можно везде и привыкнуть ко всему.
Девушки в этом доме менялись: кто-то незаметно исчезал, иногда появлялись новые. Один раз я видела не то юношу, не то девушку, и шептались, что он во всем одарен дважды, как сросшиеся люди из мифов, и, в отличие от нас всех, он расположился в доме по-царски, сама мадам ублажала его. Но и это существо исчезло в вихре шелка, капризно изогнуло рот и пропало. Думаю, кто-то купил его, потому что потом в доме появлялись новые товары, дорогое вино для гостей и недешевые закуски. Если верить Ари, то гости здесь тоже бывали важные, из тех, что вершат судьбы мира. Я до сих пор помню ее взволнованный, чуть картавый голос, когда она рассказывала об обещаниях одного знатного сановника, который намекал ей, что исполнит любое ее желание, в обмен на кое-что. Когда же я спрашивала, что именно ему нужно, она только смеялась и твердила, что мне рано об этом знать,
