Поручик Державин - Бирюк Людмила Дмитриевна

— Ваше высокоблагородие!

Увидев его, майор засмеялся было по привычке, но тут же осекся и, тревожно оглянувшись, поманил рукой. Они отошли в сторонку.

— Вот как оно вышло, брат! Сенат присягнул новой императрице. Сейчас будет присягать гвардия. Бумага при тебе?

— Так точно!

Державин вытащил из-за отворота мундира приказ о зачислении его в голштинский полк и протянул майору. Тот пробежал его глазами и неожиданно спросил:

— Кресало есть? Отлично. Давай, братец, да прикрой меня от посторонних глаз. Ну что стоишь, как пень? Ха-ха-ха! Между прочим, я тебе жизнь спасаю!

Не успел Гавриил охнуть, как бумага вспыхнула и через несколько мгновений превратилась в пепел.

Терентьев встряхнул ладони и быстро, но внятно прошептал:

— Ты у меня в канцелярии не был. Я тебе ничего не давал. Понял, брат?

— Понял, ваше высокородие!

— Теперь ступай к своим и становись в строй!

— Слушаюсь!

Державин отыскал третью роту и занял место в строю. По площади прокатилось громогласное: "Виват!" Из Зимнего дворца, окруженная свитой, вышла ее величество Екатерина Алексеевна. На ней был гренадерский мундир Преображенского полка. На голове — треуголка, длинные темные волосы схвачены сзади черным бантом. Да, это она… Как прекрасна, молода и полна отчаянной решимости!

— Гвардейцы! — раздался ее звучный голос. — Знаете ли вы, кто я?

— Зна-а-аем! — прокатилось по площади.

— Мои храбрые воины! Император Петр Федорович перешел на сторону прусского короля! Он собирается расформировать гвардию и заменить ее немецкими наемниками!

— Долой императора! Екатерину — на престол!

— Крымский хан ведет на Россию свое войско, а император-предатель послал нашу армию на войну с Данией! Он вызвал из Голштинии лютеранских попов, чтобы заменить ими православных священников!

— Отстоим нашу веру!

Спешно началось принятие присяги. Ротные командиры читали перед строем слова клятвы на верность новой императрице, а меж рядами ходили священники и давали воинам крест для целования. Вместе со всеми присягнул и Державин. "Бог уберег меня от роковой ошибки", — подумал он.

Благодарными, влажными от слез глазами императрица глядела на своих гвардейцев. Когда воцарилась тишина, вновь прозвучал ее звонкий голос:

— Гвардейцы! Император укрылся в Ораниенбауме и собирает войска, чтобы погубить меня!

— Смерть императору!

В эту минуту Екатерине подвели ее любимого коня по кличке Бриллиант, и она легко вскочила в седло. Державин глядел не отрываясь. Он и раньше видел ее портреты, но сейчас поразился, как хороша она наяву, а не на холсте! Загадочный взгляд темно-синих глаз, мягкий подбородок, красиво очерченный рот, приоткрытый в милостивой улыбке. Ее маленькая рука, затянутая в белую офицерскую перчатку, потянулась к ножнам, а потом вскинулась вверх, держа золотую шпагу. Приподнявшись в стременах, Екатерина задорно воскликнула, обращаясь к гвардии:

— Дети мои! Кто меня любит — за мной!

И площадь, словно живое существо, грянула в едином порыве:

— Виват!!!

Державин стоял в первом ряду, ему было хорошо видно, как императрица пустила своего Бриллианта рысью по брусчатой площади, вдоль полков. За ней скакала свита, а позади пристраивались кавалерийские эскадроны Измайловского, Семеновского и Преображенского полков. Все были готовы мчаться за государыней в Ораниенбаум или хоть на край света.

Словно ангел небесный, пронеслась Екатерина мимо Державина. На миг они встретились глазами, и государыня улыбнулась белокурому статному гвардейцу. Он задохнулся от счастья и завороженно проводил ее взглядом.

Когда императрица и кавалерийские полки покинули площадь, в строгом порядке стала выдвигаться пехота, и все потонуло в грохоте барабанов и нескончаемых криках: "Виват!" Гвардейцы знали себе цену. Им не впервой было решать династические вопросы с помощью штыков.

Мушкетерам третьей роты Преображенского полка было приказано стать лагерем в Петергофе. Наступили сумерки, но все вокруг сияло… Горели костры, в небо то и дело взлетали разноцветные шутихи, гремела полковая музыка, вино лилось рекой.

По иронии судьбы щедрое угощение и пиротехника были доставлены по приказу самого Петра Федоровича, который сегодня должен был прибыть из Ораниенбаума в Петергоф, чтобы отпраздновать свое тезоименитство — День святых Петра и Павла. Узнав о дворцовом перевороте, император рванулся было в Кронштадт, но морская крепость уже приняла присягу Екатерине Алексеевне.

Гвардия праздновала победу, доставшуюся ей без единого выстрела. Голштинские войска не стали защищать своего императора и разбежались, не приняв боя, а придворные Петра Федоровича тихо разъехались по своим поместьям от греха подальше.

Преображенцы расположились в аллеях Петродворца, пили, ели и гуляли всю ночь. Лишь Державин не принимал участия во всеобщем веселье и угрюмо бродил между деревьями.

Что же получается? Только вчера он обещал служить верой и правдой законному императору Петру Федоровичу, а сегодня присягнул на верность Екатерине… Ему не хотелось признавать себя предателем. Присягнула вся гвардия! Не могут ошибаться разом столько людей. Но все-таки… Что-то саднило в груди и тревожило душу: он помнил, как милостив и дружелюбен был с ним низложенный император.

Под утро на центральной аллее он увидел черную карету, которую мчала запряженная цугом шестерка лошадей. Окна были зашторены, карету облепили гренадеры. Они примостились везде, где только можно: на запятках, на козлах, на подножках. Но в какой-то момент занавеска на окне вдруг поднялась, и потрясенному Державину явилось бледное лицо императора Петра Ш. Словно затравленный зверь, тоскливо и безнадежно глядел он сквозь стекло. Заметив Державина, он встрепенулся, подался вперед, губы его шевельнулись, и гвардеец скорее угадал, чем услышал:

— Mein Soldat![6]

— Ihre Majestat![7], — рванулся к нему Державин. Но в ту же секунду, откуда ни возьмись, подскочили гвардейцы охраны и, грубо схватив его за плечи, потащили прочь от дороги.

Последнее, что он увидел — упавшую занавеску в окне кареты.

— Кто таков? Полк, рота? С какого перепугу тут бродишь? — строго спросил седой капитан, командир наряда охраны.

— Рядовой Преображенского полка третьей мушкетерской роты Гавриил Державин! Заблудился, ваше благородие, виноват!

— Эх ты, деревенщина! Ну, времена… Набирают в гвардейский полк абы кого. Не по уму-разуму, а по широким плечам да завидному росту… — ворчал маленький щуплый капитан, не зная, как поступить с солдатом. — Ладно, Бог с тобой, ступай, ищи свою роту, мушкетер!

Но вдруг подскочил один из охранников и что-то жарко зашептал на ухо капитану. Тот хмыкнул и сурово оглядел задержанного.

— Так вы — дворянин и служите в голштинском полку? Это правда?

Гавриил узнал в доносчике долговязого капрала Лавкина. В его присутствии майор Терентьев вручал Державину приказ о переводе в голштинский полк. Что делать? Подтвердить — значит подвести Терентьева, который, спасая его, сжег подписанный императором приказ. Отрицать — значит, солгать, а лгать он не привык. К тому же это было опасно: выяснить правду при желании было не так уж трудно.

— Что вы хотели сообщить Петру Федоровичу? — последовал настойчивый вопрос.

— Клянусь, ничего, ваше благородие!

Видя растерянность молодого гвардейца, капитан велел арестовать его до выяснения всех обстоятельств.

Державина препроводили на гауптвахту и заперли в камере. Когда глаза привыкли к полумраку, удалось разглядеть грубо сколоченный стол, за которым, сгорбившись и постанывая, сидел мужчина. Гавриил приблизился к нему, и арестант поднял голову, открыв смуглое осунувшееся лицо. В свете коптившей сальной плошки блеснули темные влажные глаза.

— Что с вами? — спросил Державин.