Интимные места Фортуны - Фредерик Мэннинг
После обеда они переместились на пару миль в тыл, к другому лагерю в Песчаных карьерах, где они встретились, наконец, с долгожданным бесценным пополнением, так и не дошедшим до передовой. Несмотря на то что новобранцы прибыли в лагерь раньше возвращавшихся с передовой, никакой выгоды это не давало. Палатки для них не были приготовлены, так что им пришлось, разбившись попарно, сооружать себе жилища из двух плащ-палаток, скрепленных между собой шнуром, продетым в петли, и получившееся полотнище вывешивать на горизонтальной слеге, закрепленной на двух вертикальных стойках. Однако и с этим было непросто, поскольку шнуров и кольев не хватало. В новом лагере было повеселее: народ оживился, солдаты, побывавшие в деле, приходили в себя. Перемена начала происходить с ними сразу после построения и переклички. Они снова были вместе, могли обсуждать пережитое и делиться впечатлениями, приобретая коллективный опыт. Теперь каждый из них уже не пытался замкнуться в себе, зацик лившись на своем. Вместе они осознали, что пережитое уходит в прошлое, откуда уже не будет возврата. Переход до лагеря у Песчаных карьеров ознаменовал собой начало нового этапа.
Они продвигались по склону холма; внизу был виден Альбер[14] и наклонившийся позолоченный шпиль собора Святой Девы, в неустойчивом равновесии нависший над разрушенным городом, словно карающий меч. Тучи, похожие на груды колотого мрамора, обещали бурю, в открывающихся далях широкой равнины уже видны были занавеси дождя, плывущие в солнечных лучах. Из лощины медленно, как бы толчками, выплыл похожий на колбасу дирижабль наблюдения, утолщенный с одного конца маленькими баллонетами[15]. Он завис в воздухе, покачиваясь, словно буй, тяжело осевший в волнах прилива. Высоко над ним закружились серебристые блестки и, мелькнув, снова пропали. Время от времени одна из них отделялась от группы и уходила, оставляя за собой небольшой шлейф пара. Солдаты лениво следили за дирижаблем, поскольку в его отношении сохранялась возможность развития ситуации: попавший снаряд или атака вражеской авиации могли поджечь его, и тогда его пассажирам пришлось бы прыгать, и тогда опять же возникал вариант, что их парашюты не раскроются. Однако дирижабль продолжал невозмутимо парить в воздухе, чем вызывал легкое разочарование. Тем не менее аэроплан все же нет-нет да и появлялся полюбопытствовать, чем это там занимаются люди. Тогда неожиданно, чудесным, казалось, образом в непосредственной близости от него появлялись легкие облачка белого дыма, а он еще какое-то время высокомерно не обращал на них внимания, потом отворачивал в сторону, вероятно, удовлетворившись результатами своего обследования. В этой части горизонта не было ничего волнующего воображение, разве что пилоту и его наблюдателю удавалось что-нибудь углядеть.
— У этих козлов работенка не пыльная, — проговорил малыш Мартлоу с завистью. — Летай себе над линией фронта, глазей на старину Фрица, а как шрапнель начнет к тебе прилетать, быстренько чухай домой. Тут сильно не запаришься.
Он развалился рядом с Шэмом и Берном, с которыми в последнее время сильно сблизился. Не имея настоящих друзей, он был другом для всех. Этот полный смелости, наглости и задорного веселья парень бодро и успешно продвигался сквозь беды и опасности окружающего мира. В данный момент с ним перебрасывался фразами Шэм, а Берн был поглощен совершенно иными заботами и, казалось, был крайне заинтересован перемещениями полкового штаб-сержанта[16] Хоупа в противоположном конце лагеря.
Его интерес был вызван многими причинами. На построении выяснилось, что в роте осталось всего тридцать три человека, хотя еще можно было надеяться, что многие из отсутствующих не получили серьезных ранений. Берн знал по имени всего нескольких солдат из других отделений, и даже среди этих известных ему людей было двое — Касвел и Орджи, — о которых он мог с уверенностью сказать, что видел их ранеными. Это было уже на последнем этапе атаки возле станции, когда им пришлось залечь под пулеметным огнем. Они отползли в укрытие, где санитар оказал им первую помощь. Касвел получил пулю в верхнюю часть грудной клетки, а Орджи — в щеку, так что пуля выбила ему несколько зубов и сломала нижнюю челюсть. Кто-то был ранен осколками снарядов еще до того, как они поднялись в атаку. Один из них, Бриджнорт, был только слегка задет и позднее тоже шел с ними в атаку, но потом его снова зацепило, и он ушел в тыл с кем-то из ходячих раненых.
Подсчетом потерь роты они занялись на построении, и это была долгая история. Поочередно выкликивались фамилии, и по большей части никаких подробностей известно не было. Если же находился очевидец, который мог сообщить хоть какие-то подробности судьбы названного человека, его имя на мгновение фокусировало на себе внимание, но и это осознание потери тут же растворялось в прошлом.
Рядом с Берном стоял здоровенный амбал, портовый грузчик из Ливерпуля. Этот парень по имени Пайк был настоящий кокни[17] — снаружи грубый, битый жизнью, тертый калач, а внутри добряк с золотым сердцем.
— Редмейн, — выкликнули следующего, и, поскольку никто не отозвался, имя повторили. — Кто-нибудь видел, что сталось с Редмейном?
— Да, сэр, — угрюмо и зло отозвался Пайк. — Убит он, сэр! Погиб, сучий потрох.
— Уверены в этом, Пайк? — негромко, но с нажимом спросил капитан Моллет. — Я имею в виду, вы уверены, что человек, которого вы видели, был именно Ред мейном?
— Я видел его, сэр. Видел, как его разорвало к чертовой матери, — ответил Пайк с беспощадной прямолинейностью. — Он был мне приятелем, сэр. И я видел, как его разнесло в куски ко всем чертям. Это еще до того, как мы заняли их первую линию обороны.
Вместо штаб-сержанта Гласспола, серьезно раненного вскоре после того, как Берн видел его в окопах на немецкой передовой, перекличку проводил сержант Робинсон. Задав еще несколько вопросов, сержант перешел к следующей фамилии:
— Ридаут!
