Древо Жизора - Стампас Октавиан
Так продолжалось бог весть сколько, покуда голос Ричарда Глостера не произнес:
— Сюда идут! Тише! Вы слышите, Элеонора?
— Точно идут! — пробормотала испуганно королева. — Что же делать?
— Прячьтесь за шпалерой! А я притворюсь, будто пьян.
«Эх!» — так и екнуло в сердце у Жана, когда прямо возле него в узком проеме между стеной и подвешенной к потолку шпалерой очутилась сама королева Франции. Она не сразу заметила его, приводя в порядок свою далматинку, изряднейшим образом помятую. Наконец, заметив, вскрикнула, тотчас зажала рот рукой и схватила Жана за ухо.
— Ты что тут делал, гадкий мальчишка? — прошептала она.
— Я спал! — обиженно пискнул Жан.
— Спал? Ага. Значит, так и договоримся. Ты спал и ничегошеньки не слышал. А если ты только вякнешь кому-нибудь… Тихо!
В залу вошли, стали будить притворившегося пьяным Глостера. Якобы только что пробудившись, он промычал, что не видел никакую Элеонору.
— Мы спрашиваем вас о королеве Франции, граф! — прозвучал голос Годфруа Плантажене.
— Разве она не танцует с королем? Странно, когда я почувствовал, что мне надо немного прилечь, она танцевала с Людовиком, — отвечал Глостер. — Неужели с тех пор прошло много времени. Мне казалось, я только что заснул. А?
Рука Элеоноры сильно выкрутила ухо Жана, и он боялся пикнуть, опасаясь, что в таком случае королева оторвет ему ухо с корнем. Как только из комнаты все ушли, Элеонора чуть ослабила хватку.
— Придумай-ка теперь, как нам отсюда выбраться куда-нибудь, чтобы потом соврать, будто ты водил меня показывать достопримечательности Жизора.
— Отсюда есть потайной ход, ведущий к восточным воротам замка. Мы можем сказать, что ходили смотреть на то, как луна освещает вяз, — изнемогая от боли в ухе, проскрипел Жан.
— Да ты не по годам умен, — улыбнулась Элеонора. — Веди.
Когда они вернулись в пиршественную залу, там был переполох. Кто-то доказывал, что видел в одном из коридоров человека, укутанного в плащ тамплиера, а значит, королеву украли Люди Тортюнуара.
— Вот она! — воскликнул король, первым увидев вошедших Элеонору и Жана. — Где вы были, сударыня, разрешите вас спросить?
— О, ваше величество, это волшебно! — как ни в чем не бывало отвечала изменница. — Я много слышала о друидах, поклонявшихся жизорскому вязу чуть ли не до конца прошлого столетия. Теперь я воочию убедилась в том, что это дерево обладает какой-то магической силой. Юный сеньор Жизора лично сопровождал меня, ибо он знает, в какой именно час луна связуется своей любовной силой с этим исполинским вязом…
Она не успела договорить, поскольку Людовик быстрыми шагами приблизился к ней и влепил звонкую пощечину.
— Я не буду допытываться у вас, где вы были на самом деле, — прорычал он. — Даже если то, что, вы говорите, правда. Королева не имеет права покидать короля во время пира в чьем бы то ни было сопровождении.
— Но, ваше величество, государь мой… — загораясь гневом и потирая щеку, начала было Элеонора.
— Молчать! — оборвал ее Людовик. Затем, обведя взором всех присутствующих, он объявил: — Господа мои, благодарю за участие в сегодняшнем турнире. Все были великолепны. Полагаю, что теперь следует разойтись и прекратить пир, чтобы завтра с утра покинуть гостеприимный Жизор. А также объявляю, что с сегодняшнего дня все турниры отменяются. Напоминаю: уж более десяти лет назад собор в Реймсе запретил проведение подобных рыцарских состязаний как несовместимых с христианской этикой и моралью.
Одиннадцать лет! Задумайтесь! Пора уж прислушаться к мнению Церкви. На сем желаю всем спокойного отдыха.
Он зашагал прочь, уводя за собой королеву.
— Зачем же так распоряжаться? Жизор, кажется, пока еще на английской территории, — услышал Жан фразу, произнесенную Ричардом Глостером нарочно по-французски. Ему подумалось, что сейчас вспыхнет ссора между французами и англичанами, но, к счастью, пирующие были уже изрядно пьяны и мало того, что не обратили внимания на ропот Глостера, они не обратили внимания и на приказ Людовика всем разойтись.
— Прекрасно, господа! — воскликнул Рауль д'Арманьяк, вознося над головой огромный кубок. — Королева нашлась, король повел ее в опочивальню, а нам не грех продолжить наше застолье и дослушать песню трубадура Шарля, прерванную всем этим переполохом.
И пир по поводу окончания рыцарского турнира в Жизоре продолжился.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
С некоторых пор Жан все чаще стал подходить к зеркалу, висящему в гостиной комнате, и подолгу простаивать перед ним. Он смотрел на свое мутное отражение и не мог выпутаться из сетей одной и той же неразрешимой мысли: «Я. Что такое — я?» Ничто в мире не казалось ему таким странным, как собственная личность. Он знал, у человека есть душа, и когда священник, отец Бартоломе, дает тебе причастие, душа эта каким-то таинственным образом соединяется с душою Христа. Но он никак не мог постичь, что же все-таки такое эта самая душа. Я — это только душа или душа вместе с телом? Или я — это только тело, а душа отдельно, и она несет ответственность за то, что совершаю я?
Ему очень нравилось собственное отражение в зеркале, и, разглядывая свое лицо, Жан думал о том, что хорошо было бы иметь собственного двойника, только девушку. Он начал созревать, но первые любовные мерцания были у него странными. Когда летом он смотрел на нагих купающихся женщин, их прелести поражали его воображение, но он тотчас же спешил одарить этими волшебными грудями, круглыми и нежными животами, упругими ягодицами и загадочными ущельями между ног — свою мечту, ту возлюбленную девушку, живущую лишь в его воображении и являющуюся его двойником. Ему грезились долгие объятия, в которых переплетались между собой он-юноша и он-девушка, Жан и Жанна де Жизор. Он мучительно гадал о смысле этого переплетения двух человеческих существ и долго не мог понять, почему ему так хочется иметь при себе эту несуществующую Жанну. Он злился на свою сестру Идуану за то, что она ничуточки не похожа на него внешне и по характеру. Обликом Идуана была в мать, а по натуре своей — в покойного отца, такая же бесшабашная и глуповатая, как несчастный Гуго.
Когда Жану де Жизору и Роберу де Шомону исполнилось по тринадцать лет, они уже вовсю интересовались вопросами взаимоотношения мужчин и женщин. За последнюю зиму мальчики здорово выросли, научились неплохо ездить верхом, родители разрешали им самостоятельно отправляться друг к другу в гости, и отныне Жан и Робер много времени проводили вместе. Робер просветил друга в отношении того, как все происходит. Оказалось, что лошади и собаки, кошки и свиньи, бараны и люди, и все-все живые существа делают одно и то же, а именно — совокупляются между собой. Для этого у мужчин существуют между ног эти тупые кинжалы, а у женщин — ножны, и при вставлении кинжалов в ножны мужчины и женщины испытывают непередаваемое блаженство, без которого потом жить не могут, и в результате этого замечательного действа появляются на свет дети и щенки, котята и ягнята, поросята и жеребята.
Робер по-прежнему мечтал стать новым Годфруа Буйонским, но теперь к этому прибавилось и еще одно желание — овладеть Элеонорой Аквитанской, королевой Франции, о которой складывались самые невероятные легенды и мифы. Говорили, что она давно уже не живет со своим слабым мужем, королем Людовиком, а обитает в отдельном замке неподалеку от Ланьи. С ней вместе живет некая Фрамбуаза, женщина столь же ненасытных вожделений, как Элеонора, и вместе с этой Фрамбуазой королева Франции устраивает в своем замке невероятные празднества, посвященные богине любви. Самые знаменитые женолюбцы приезжают туда для участия в этих праздниках и с вечера до утра, с утра до вечера услаждают двух жриц страсти, без устали трудясь, утоляя их неутолимые желания.
Робер отчасти пересказывал слухи, отчасти сам сочинял всевозможные истории, от которых у него и у Жана наливались тяжестью и поднимались кинжалы, мечтающие о ножнах. Приходилось прибегать к уже испробованному способу, в коем ни тот, ни другой не находили ничего отвратительного, причем на исповеди Робер всегда признавался и получал от своего шомонского священника епитимьи, а Жан настолько не считал малакию грехом, что даже не находил нужным признаваться в ней отцу Бартоломе.
