Джерри Старк - Павильон Дружбы
— Господи Всемогущий, он же спятил, — еле слышно пробормотал Шабо, обычно выражавшийся в духе «Верховное Существо тебе в душу мать!»
— …Главное здесь — не упустить ту черту, за которой отсекаемая нога переходит в отсекаемую голову. Кто, будучи больным, отказывается от лечения — каким бы болезненным не казалось ему предписанное лечение — тот ступает на дорогу скорбей и разочарований, ведущую к гибели. Более того, своим примером он заражает остальных, обрекая общество на погибель в кострах эпидемии! Задача здравомыслящего человека в этом случае — вразумить несогласных, сплотить ра-ра-разумных и… и… — Демулен задохнулся, нетвердой рукой дергая шейный платок.
— … и искоренить безнадежно больных, — довел до логического конца неоконченную фразу издевательский голос.
В дверях невесть уже сколько времени торчал, подпирая косяк плечом, Колло — черный человек, черная дыра в мокром сером войлоке ночи, белое пустое лицо, трехцветный шарф. Убедившись, что головы большинства присутствующих повернулись в его сторону, он несколько раз звучно хлопнул в ладоши.
— Чудо, чудо, чудо! Ныне узрите чудо, ибо Камиль пошел в Гору. Наконец-то, гражданин Демулен! Сколько можно было сдерживать свои подлинные чувства! Конечно, резать. Непременно резать. Стрелять, вешать, рубить головы… Только так мы выйдем к Свету. — Он вскинул пустые ладони в примиряющем жесте. — Граждане, вы на меня не смотрите. Ешьте, пейте, развлекайтесь, за все уплачено… Я, собственно, мимо проходил. Дай, думаю, зайду взглянуть, как люди развлекаются…
Кажется, он хотел сказать что-то еще, но тут застывший нелепой статуей Камиль как-то странно всхлипнул, взмахнул рукой и рухнул на стул, сотрясаясь в истерическом рыдании.
Сцена вышла отвратительная. Камиль рыдал, уронив голову на стол, накрытый вытертым синим бархатом с королевскими лилиями, меж хрустальных салатниц и тарелок с оливками. Его жена, Люсиль, маленькая и растерянная, гладила мужа по голове, приговаривая что-то бессвязно-утешительное. Шабо ругался вполголоса, сквозь толпу разъяренным кабаном попер громадный гневный Дантон — не иначе, бить морду Колло — но черный человек уже исчез, сгинул, растворился в ночи.
Разъехались и разошлись как-то на удивление быстро, скомкано, точно и впрямь испугавшись заразной болезни. Фабр той ночью так и не объявился, придя только под утро — привычно-легкомысленный, беспечный, с небрежно повязанным шарфом и весело блестящими глазами. Впрочем, его хорошее настроение быстро улетучилось. Выслушав очевидцев вчерашнего, он негромко выругался, смотря на разукрашенный стол и погасшие свечи. Махнул рукой околачивавшейся поблизости Либертине, чтобы подошла, и неожиданно велел ей скататься к Театру Нации — прихватив уцелевшие бутылки с вином и угощение со свадебного стола четы Шабо. Маленькая танцовщица согласно кивнула, упорно гоня прочь неуместные мысли о том, где, как и с кем провел эту ночь Фабр, бросив их всех на произвол судьбы.
* * *Составленные в корзину бутылки звякали на каждой попавшей под колесо фиакра выбоине, создавая эдакий аккомпанемент поездке. Либертина думала о том, как обрадуются ее появлению и ее подаркам знакомые, сколько новостей она узнает и сколько расскажет сама. Вот только о вчерашнем промолчит. Свадьба и свадьба. Вдруг Николь разошлась с Фабром именно по этой причине — узнав, что он такой?
Фиакр громыхал вниз по Сен-Мартен, нетерпеливо высунувшаяся наружу Либертина уже видела могучие колонны на фасаде Театра Нации, выкрашенную в темно-алый цвет покатую крышу и фигурку крылатой девы, которой всучили в руки флагшток. Она сама не ожидала, что так обрадуется знакомым местам — сердце и впрямь выскакивало из груди, ей не сиделось на месте, хотелось со всех ног мчаться туда, оставив далеко позади неторопливую лошадку и фиакр…
Напротив парадного входа в театр стояли две приземистые черные кареты, вокруг собралась небольшая толпа. Из распахнутых настежь дверей выходили люди, мужчины и женщины — по одному, в сопровождении жандармов, чью ярко-синюю форму было невозможно не признать.
— Стойте! — Либертина стукнула кулачком по спине извозчика. Тот покосился на взбалмошную девчонку и натянул вожжи, останавливая лошадь. — Стойте, подождите! Я сейчас вернусь!
Она ничего не понимала. Что делают жандармы у их театра, при чем здесь черные кареты, в которых доставляют в тюрьмы арестованных, что вообще творится?
Она выпрыгнула, поскользнулась на мокром булыжнике, побежала вперед — узнавая в спускающейся по широким ступеням женщине Николь, с ее горделиво посаженной головкой и узлом каштановых волос на затылке, визгливо выкрикивая несусветное и неуместное: «Мадам Годен! Николь!..»
— Эт-то еще что такое? Тоже из вашего змеиного гнезда? — жандарм сгреб Либертину за плечо, останавливая. Николь медленно повернула голову, со спокойным достоинством ответив:
— Это всего лишь моя бывшая служанка, гражданин. Может, вы разрешите девушке подойти?
— Она правду говорит? — ручища на плече встряхнула Либертину так, что та едва не потеряла равновесия и торопливо закивала. — Валяй, только по-быстрому. Пара слов — а то и тебя прихватим, для ровного счета.
— Николь, что?.. — вырвавшись, Либертина повисла на своей наставнице, в растерянности хватая ее за руки и одежду, озираясь и узнавая знакомые лица. Заплаканная, растрепанная Эмилия выглядывает в полуоткрытую дверцу кареты, бледный овал за ее плечом — красавчик Раймон Рокур, проходящий мимо жандарм захлопывает дверцу и они исчезают в темноте. — Что?!
— Наш театр закрывается, — тихо и быстро проговорила Николь. — Труппа под арестом. Вся, начиная от директора и заканчивая статистами. По распоряжению д'Эрбуа, ну, Колло, ты наверняка про него слышала…
— Я знаю Колло, он все время болтается у нас в Павильоне, но почему, почему вас увозят?..
— Как всегда — за сочувствие монархии и соучастие заговорщикам, — дернула плечом Николь. — Но я думаю — из-за мстительности. Колло служил у нас и был отнюдь не на первых ролях, вот и решил наконец поквитаться… Поговори с Фабром, девочка, может, он еще сможет что-то для нас сделать…
— Гражданки, будет чесать языками, чай, не на рынке встретились! — жандарм подтолкнул Николь в спину. — Ты, садись давай. Рыжая, марш отсюда!
— Прощай, — Николь вскарабкалась на подножку, исчезла в недрах черной кареты. Щелкнули кнуты, зацокали подковами по булыжникам мостовой лошади. Преставление закончилось, толпа быстро рассеялась по окрестным дворам и переулкам, осталась только Либертина и дожидавшийся ее фиакр. А еще — Театр Нации, вход в вестибюль которого теперь крест-накрест перечеркнули две доски, небрежно приколоченные огромными гвоздями прямо к старинным ободверинам. И белый листок постановления Комитета, с десятком ровных строчек, размашистыми подписями внизу и лиловой кляксой печати. Воровато оглянувшись, Либертина схватила приказ и спрятала за пазуху.
— Тюильри, быстрее! Как можно быстрее!..
…Возле Павильона Дружбы царили грохот и сквернословие, перемежаемые ржанием лошадей и рассыпаемыми налево и направо указаниями. А также визгом, писком, звоном бьющегося стекла и душераздирающим скрежетом. Готовую Скалу предстояло вытащить наружу, однако запоздало выяснилось, что плотники при постройке изрядно ошиблись с расчетами, сделав ее выше, чем двери Павильона. Чудовищное сооружение зацепилось вершиной и намертво застряло, закупорив собой весь немаленький дверной проход.
Либертина метнулась туда-сюда, разыскивая Фабра и, наконец, углядела — держась в стороне от общей суеты, он мрачно смотрел на злосчастную Скалу, явно прикидывая, как извлечь ее наружу, не разрушая Павильон. Маленькая танцовщица налетела на него, давясь новостью, обжигавшей горло, но рассудком понимая, что кричать во всеуслышание сейчас нельзя. Вцепилась в рукав его сюртука, оттащив за прикрытие облетевших кустов, и только там наконец выдохнула:
— Николь арестовали! И всех остальных!
— Какую Николь? — не понял Фабр.
— Мадам Годен! Из Театра Нации! И театр закрыли, а постановление подписал Колло, вот, я не вру!.. — она сунула ему в руки лист, сорванный с дверей театра, с косой дырой посредине от гвоздя, которым он был приколочен. — Я приехала, а их увозят! Николь велела передать — вдруг вы сможете что-то для них сделать… Вы ведь сумеете, да? Вы же знакомы со всеми в Конвенте, вы же друг Дантона, вы же… — Либертина осеклась, снизу вверх заглядывая в лицо стоящего рядом человека, видя плещущуюся в карих глазах растерянность. Боль, растерянность и недоумение, отражение ее собственных недавних чувств: как же так вышло, как вообще могло случиться подобное? — Вы ведь вытащите наших, да?
— Спасибо, что рассказала, — Фабр преувеличенно аккуратно сложил листок вчетверо, сунул в карман, ничего не ответив на ее вопросы. — Возвращайся в Павильон.
