Ёран Тунстрём - Послание из пустыни
Чего только я не напридумывал себе об Иерусалиме! Это был Город с большой буквы!
По выходе из Назарета я сказал брату Иакову:
— У нас в Назарете скучища!
Я был исполнен презрения и гордости. Я направлялся туда, где буду чувствовать себя «на своем месте» — во всяком случае, гораздо больше, нежели среди приземистых хибар нашего селения. В Иерусалиме я познакомлюсь с людьми Захариевой стати.
И я подумал о том, как при виде огня, возжигаемого на окрестных холмах в знак новолуния, я каждый месяц напоминал себе, что костер, видный нам, назарянам, всего лишь блёклый отсвет иерусалимского костра. Вот чей огонь должен быть невероятно красив! Ведь от того грандиозного костра распространяется свет по всей стране. Когда-нибудь, думалось мне, наступит такой день, когда я сам буду стоять на горе Елеонской и зажигать первый костер.
Брат мой, обыкновенно меня боявшийся, усмотрел в моих словах повод для наскока:
— Не смей так говорить! Ты просто задаешься. А все потому, что ездил в Геннисарет!
— Тебе не понять, — отозвался я.
Иаков сидел на ишаке впереди меня. Наш осел шел в середине каравана.
— Почему ты никогда ничего не рассказываешь? Что вы делали с Иоанном?
— Рыбачили.
— На лодке?
— И на лодке, и с берега.
Я был не прав по отношению к брату, не прав, что закрылся от него и не делился событиями своей жизни. Но чтобы рассказать об одном, нужно было рассказать обо всем. А этого я не мог.
— Почему Иоанн никогда не приезжает к нам в гости?
— Не знаю.
— Он вроде тебя — чудной.
— Гм…
— Мне так показалось. Отец говорит, Иоанн теперь живет один. О нем больше некому заботиться. А еще отец говорит…
— Давай передохнем, — сказал я.
Когда мы спустя несколько дней въехали через Овчьи ворота в Иерусалим, Иосиф обронил уже ставшую привычной фразу:
— Только держитесь все вместе, иначе мы растеряем друг друга в этой суматохе!
— Я боюсь, — сказал Иаков.
— Ничего страшного не будет, — успокоил я брата, обнимая его. — Скоро доберемся до Храма.
— Только держитесь все вместе!
Иосиф ехал во главе нашего каравана сельских паломников и старался сохранять степенность и достоинство. Но стоило нам попасть в плотницкий квартал, как отец не мог долее смотреть лишь вперед и принялся зыркать глазами по сторонам. С каким замечательным деревом работают здешние ремесленники! Какой потрясающий инструмент выставлен подле их мастерских!
А какие кругом интересные люди! Похоже, сюда собрался народ со всего света. Гавриил был прав: это тебе не Назарет!
Я пришел в возбуждение. Не от роскоши, не от сверкающих драгоценностей, не от коротко стриженных и облаченных в одинаковое платье римских легионеров. Мне захотелось выявить пособника — человека, продавшего душу римлянам.
Я вообразил себе, что его можно будет определить по лицу. В толпе на тебя вдруг устремится недобрый взор. Этот пронзительный взор — предвестник беды!
Или взметнется вверх рука, при виде которой толпа затихнет и отпрянет!
Ничего подобного, однако, видно не было. Кругом лишь сутолока, крики, аромат пряностей из лавчонок и запахи из распивочных.
И мне вспомнились слова Захарии: «Не суди ближнего, коли не побывал на его месте!» Ведь римляне выбирали себе приспешников среди отцов многодетных семейств, самой легкой для них добычей были бедствующие. Римляне обещали работу и хлеб. Кто мог устоять против подобных соблазнов?
Наконец-то мы добрались до места! Даже двор Храма был колоссальных размеров. Сотни — если не тысячи — людей сидели там подле костерков, которые один за другим зажигались в наступающих сумерках. Горели светильники, пахло лепешками и овощами. По рядам колонн плясали тени. Тут было средоточие жизни! Отсюда исходили все указы, здесь начиналась всяческая молва, которая затем шла от селения к селению, от мастерской к мастерской. Здесь зарождались все мечты, отсюда они распространялись по степям и пустыням. Отсюда проистекала наша история, проистекали наши будни и праздники.
Я дрожал в предвкушении…
Мы попали в самое сердце, хотя еще нет, не совсем.
Иосиф обернулся к нам, протянул руку Иакову:
— Не потеряйся, дружок.
Он волок наши узлы и шнырял взглядом по сторонам, ища, где бы устроиться. Походка — нерешительная, запинающаяся — выдавала в нем провинциала. Он застрял среди толпы.
— Здесь уйма народу. Ты не видел Гавриила?
Я покачал головой.
— Нам надо держаться вместе.
Он хотел сказать: мы нужны друг другу. Места же кругом было много, так что односельчане вполне могли разминуться.
— Мы сядем тут, — сказал я.
— Но…
— Давай без «но»!
— А как же Гавриил? И остальные?
— Они нас разыщут.
Иосиф, однако, чувствовал себя неуверенно. Жуя и утирая рот, он не забывал вертеть головой и вглядываться в толпу. Марию смущала наша простая снедь: вдруг кто-нибудь приметит и станет насмехаться… Но мы сидели в окружении ровни. Таких же сельчан, как мы сами. Которые пришли сюда с теми же благочестивыми намерениями, с той же робостью. Здесь все ели, пили и ковыряли в зубах. И у всех свербело в голове одно: «Вот я и побывал в Храме. Теперь бы скорей попасть домой и рассказать об увиденном». Только никто не брал на себя труд по-настоящему увидеть.
Похоже, эти люди, возжелавшие полюбоваться здешней красой, не могли поднять голову, чтобы узреть роскошные одежды храмовых служителей, не говоря уже о том, чтобы задрать ее к золоту куполов. Глаза их ограничивались созерцанием того, что было у земли: подолов священнических одеяний.
— Может, походим, оглядимся? — спросил я после еды.
— Разве мы плохо сидим?
— Вы что, приехали сюда сидеть?..
— Иди пройдись, — сказал Иосиф. — Ты знаешь, где нас найти.
Святая Святых. Главный источник. Подпустят ли к нему близко?
Я встал и хотел ринуться одновременно во все стороны. Меня разрывало нетерпение. Хотелось сразу охватить всё и вся. Я блуждал по светлым и темным проходам Храма, пересекал его дворы, проходил мимо родников и купелей с отражающейся в воде луной.
Где же сокровенный источник? Источник познания?!
Когда я после долгих блужданий снова выбрался во внешний двор, хлынул ливень. Стояла темнота, портики были забиты лежащими вповалку, закутанными в покрывала людьми, отыскать среди которых Иосифа и Марию не представлялось возможным.
К тому же они могли укрыться на постоялом дворе, где мы привязали ослов. Я устремился за ворота, во мрак, но вскорости заплутал. Ноги сводило от холода, промокшее платье казалось неподъемным и тянуло к земле. Я бегал взад-вперед, пытаясь найти место, откуда мы вышли. Весь народ куда-то подевался, спросить дорогу было не у кого.
И все же я испытывал удивительное чувство свободы. Уж очень меня напугал Храм. Мне виделся в нем гигантский паук, опутавший своими сетями всю страну. Паук этот высасывал деньги из бедняков вроде Иосифа. Они тащились через горы и долы, чтобы вручить священникам свою лепту, а те, возможно, отдавали ее римлянам. Более того, паук и меня втянул во что-то темное и страшное.
Блуждая по храмовым проходам, я чувствовал, что могу сгинуть там. Могу утратить одно за другим все свои «я», оказаться раздетым донага, стать совсем беспомощным. И все же мне казалось, пребывание здесь позволит приблизиться к Господу. Казалось, стоит закрыть за собой бесчисленные двери — и ты будешь иначе смотреть на все вокруг от одного лишь благоухания ладана и смирны. Прошлое исчезнет. Воспоминания быстрой рекой утекут прочь. Мир перестанет быть теперешним нагромождением многотрудных, изменчивых судеб и превратится в обряд.
Сколько тут скрывалось властолюбия! Сколько интриг плелось под прикрытием имени Господа!
Как же ты обманул меня, Иерусалим!
Разумеется, Мария с Иосифом были правы, оставшись в переднем дворе.
Оттуда до Господа было ничуть не дальше.
Как бы то ни было, около полуночи я, отяжелевший и промокший до нитки, очутился на площади перед Храмом.
В одном окне брезжил огонек.
Я поспешил туда. В небольшом покое сидели священники. При виде меня они подняли головы: я прервал их тихую беседу.
— Что тебе надобно в столь поздний час, мальчик?
— Я знал Захарию, — отвечал я.
Они с улыбками поворотились ко мне:
— Мы скучаем без него. Заходи, заходи! Как поживает его сын? Кто о нем заботится?
— Иоанн справляется сам, — сказал я.
— А тебя как зовут?
— Иисус. Я из Назарета и потерял тут родителей. Но это ничего… если только вы разрешите мне посидеть у вас. Посидеть и послушать.
Уютно горел масляный светильник, мерцающий свет которого распространялся на всю комнату. Ноги утопали в мягких шерстяных коврах.
