Александр Трапезников - Царские врата
— Так, — улыбнулся тот.
— И вот потому мы тоже не сидим без дела, — продолжил воодушевленно атаман. Он даже встал со своего кресла и заходил по комнате, где на стене висела огромная карта России. Но я заметил, что границы ее были очерчены так, что в нее входили и все бывшие республики Советского Союза, и Финляндия с Польшей, и даже почему-то Афганистан, и Аляска. Колдобина несло, он был замечательный оратор. Упомянул о паре-тройке военных заводах, которые правительство вот-вот отдаст ему в аренду и тогда он наладит торговлю оружием с Ираком, о шестисоттысячном казачьем войске, находящемся у него в подчинении, о стомиллионном кредите в банке, отпущенном ему на подъем сельского хозяйства в Сибири, об открытии казачьего кадетского корпуса в Москве, о закупленных им пятидесяти учебных самолетах, стоящих на Ходынском поле, о двух сторожевых кораблях на Балтике, о предстоящей на днях встрече с самим Президентом, который всецело на его стороне, о многом другом. Голова шла кругом. По крайней мере, у меня. Когда он устал и кончил, сев обратно в кресло, Заболотный зааплодировал, а Павел нерешительно спросил, заикаясь:
— Эт-то…а ч-часовенка как?
Атаман Колдобин развел руками.
— Видишь, куда все средства уходят? Сейчас каждый рубль на счету. Всё — в деле. Всё на благо Отечества. Так, Борис Львович?
— Так, — вновь подтвердил тот.
— Но я тебе бумагу выпишу, с печатью, — предложил Колдобин. — Будешь моим личным представителем, чтобы другие организации оказывали тебе всяческое содействие. Ты в каком звании?
— Сержант.
— Станешь у меня есаулом. Сейчас секретаря кликну. Какое у нас число?
— Одиннадцатое сентября, — напомнил Заболотный. — Только он и так в нашем казачьем войске не последний штык, хорунжий, кажется.
— А этот? — Колдобин почему-то ткнул пальцем в сторону Сени.
— Этот не местный.
— Будет урядником, — решил атаман. И действительно закричал во всю комнату: — Феклистов! С печатью и бланками — ко мне!
Я обратил внимание на лицо Бориса Львовича: оно как-то дергалось в судорогах, словно он еле сдерживался. А Павел сидел мрачный, сжав зубы. Вбежал Феклистов. С выпученными глазами, взъерошенный, и, как оказалось, было с чего. Он всех нас огорошил последней новостью:
— Только что передали! — выкрикнул он. — Америку бомбят! Вдребезги! Самолеты падают, «Боинги»! Включите телевизор, Алексей Романович, скорее!
Заболотный первым поспел к телевизору на тумбе и щелкнул кнопкой. Передавали то, что в тот день происходило в Америке, в Нью-Йорке. Показывались картинки, как рушились башни всемирного торгового центра, как горел Пентагон… Мы все прильнули к экрану и, затаив дыхание, смотрели и слушали. Так продолжалось несколько минут. Зрелище было невиданное.
— Вот это да! — первым опомнился Заболотный.
— Бог ты мой! — проговорил побледневший Борис Львович.
Атаман Колдобин встал и торжественно перекрестился.
— Кара божья настигла, — сказал он, обернувшись к иконе. — Это им за Югославию, за сербов, за русских, за вызов небесам, за гордыню!
— Ур-р-р-а-а! — закричал тотчас же Феклистов и почему-то бросился обнимать Сеню, потом меня, Павла, только Борис Львович холодно отстранился. В дальнейшем происходила какая-то сумятица, я даже с трудом соображал и не мог зафиксировать внимание. Все были до предела возбуждены, говорили разом, перебивая друг друга, в кабинете у Колдобина появлялись всё новые и новые люди. Начиналось какое-то столпотворение, водоворот. На столе звонили телефоны, кто-то принес вина, водки. Одни пили, другие отказывались. Единого мнения о происшедших событиях все-таки не было. Но большинство склонялось к тому, что Америка, пусть и временно, поставлена на колени. О жертвах в этот момент не думали. Вернее, их не учитывали, о них забыли, как забывают о любой крови во время Большой Игры. Что кровь, политика главнее. В гуще народа я заметил, что Павел о чем-то переговаривает с Борисом Львовичем. Лица их были очень серьезные. А вот Сеня и Заболотный, напротив, чуть ли не скакали от радости. Я пробрался к ним.
— А он отличный парень! — заявил мне Мишаня, хлопая Сеню по плечу. — Я сразу разглядел, свой в доску. Я его под свою опеку беру. Не дам пропасть.
Он сунул мне стакан вина, и я машинально выпил. В голове сразу зашумело, я ведь совсем забыл, что дал себе слово никогда в жизни не пить. Правда, и тут-то я сделал всего несколько глотков, но этого оказалось достаточно. У меня поплыло перед глазами, а все вокруг стали еще милее и приятнее, как старые добрые друзья. Я чему-то глупо улыбался, глядя на всех.
— Пойдем! — тронул меня за плечо Павел. — Нам ехать пора, теперь тут уж не до нас. Э-э!.. — добавил он, всматриваясь в мои глаза: — Да ты, голубчик, употребил?
— Это ничего, это нужно, — пролепетал я. — А ты-то сам — что обо всем этом думаешь?
— Пошли, пошли, — повел меня Павел. — Позже.
Мы спустились по лестнице /причем я крепко запинался/, выбрались на улицу. Здесь я глотнул свежего воздуха и убедился, что мы все вместе: и Павел, и Заболотный, и Сеня. И даже Борис Львович. Он поддерживал меня за локоть.
— Куда теперь? — выкрикнул я со смехом.
— К корабельщику Игнатову, — отозвался Заболотный и подмигнул. Или мне показалось? Борис Львович не отпускал меня, что-то говорил на ухо.
— Что? — переспросил я.
— Отдашь это письмо Евгении Федоровне, — повторил он и сунул конверт в мою куртку. — Очень важно, не потеряй.
— Слушай, Борис… Львович, а почему она тебя так ненавидит? — спросил я.
— Успокойся, любит она меня, любит, — ответил он, усмехнувшись. — А сейчас никуда не езди. Мой шофер отвезет тебя домой, в Сокольники.
— И то верно, — сказал очутившийся рядом Заболотный. — Потом созвонимся.
Павел что-то сказал мне, но я не расслышал. Тогда он просто махнул рукой и пошел по переулку. За ним — Сеня и Заболотный.
— Ты мне нужен, — отчетливо произнес Борис Львович, — Запомни это, и я тебя люблю.
Я хихикнул. Потом подкатил «мерседес», меня усадили и всю дорогу до Сокольников я, кажется, проспал.
Глава третья
Даша и другие
Когда я предстал пред ясные очи Евгении Федоровны, мой глупый хмель уже улетучился, но она все равно что-то учуяла, поведя носиком. Правда, ничего не сказала, лишь фыркнула.
— Ты уже слышала про «Боинги»? — спросил я.
— Долдонят, — ответила сестра. — Будто мир рухнул.
— А может, и рухнул. Теперь начнется не поймешь что.
— Оно уже давно началось. Ладно, встретил его?
Слово «его» произнесла с нажимом, а я почему-то подумал, что она имеет в виду Бориса Львовича. Ошибся.
— Да, он тебе письмо просил передать.
И протянул ей конверт. Сестра схватила, вытащила листок бумаги, стало читать. Но постепенно выражение ее лица менялось, пока на нем отчетливо не проступило отвращение. Все же, она дочитала письмо до конца, потом спрятала бумагу в карман.
— Ну и хорошо, — сказала она, улыбнувшись. — Надеюсь, теперь-то всё разрешится. Кстати, тебе тут какая-то девушка звонила, Даша. Кто такая, почему не знаю?
Я всё еще пребывал в таком возбужденном состоянии, что решил тут же ей всё рассказать. Но, встретив её рассеянный и почти равнодушный взгляд, остановился. Сказал лишь:
— Знакомая, с рынка, — и ушел в свою комнату. Надо было многое обдумать, наедине. Что заключалось в письме Бориса Львовича к Жене? Почему она сказала, что «теперь-то всё и разрешится»? И ведь она спрашивала меня про Павла, а не про Бориса Львовича. Выходит, думала о нем, хотя делает вид, что он ей безразличен. Эх, как бы затащить Павла в гости, но он тоже уперся, как вкопанный. И чего они так поссорились? Наверное, его Женя чем-то обидела, она всех может довести до точки кипения. Такой характер.
Потом мысли мои перекинулись в сторону Даши. Пора теперь сказать и о ней. Я ее люблю, это ясно. Сам себе не признавался все эти три месяца, но сейчас понял окончательно, вот в эту минуту, когда начал о ней думать. А может быть там, в ставке у Колдобина, когда услышал про «Боинги» и за той трагедией различил как-то лицо Даши, будто она горела. Потому что она действительно горит и ее надо спасать. Всё это, конечно, несопоставимо, но оно вроде бы наложилось друг на друга. Не может не наложиться. Иногда далекое, происшедшее за тридевять земель землетрясение вдруг отдается в твоей квартире. Ты можешь проснуться ночью и понять, что жизнь твоя изменилась, сказать себе: я теперь совершенно другой. Отчего? От залетевшего в окно лунного света, от шепота листвы. Они несут какую-то еще непонятную тебе весть, Слово, которые ты должен разгадать. И ты в предчувствии, что уже понял его значение для себя. Иногда это слово: смерть. Иногда: любовь. Но прежним ты уже не останешься никогда.
Я познакомился с Дашей Костерковой через все того же Заболотного. В середине июня. Он уже ходил в квартиру к ее матери по каким-то поручениям отца Кассиана, а тут захватил с собой и меня. Только предупредил по дороге:
