Юрий Плашевский - Огненный стрежень
Сказав про это, Мартин Пфайль взял с вином кубок серебряный на тонкой ножке и сделал большой глоток.
— Я помню, — сказал он, поставив кубок, — что на обратном пути, на берегу одного из притоков реки, именуемой Дон, мы увидели ряд куманских шатров.
Вечер обозначился на небе, ибо солнце уже садилось. На смену жаркому дню пришла прохлада ночи. Купеческий наш караван, устав за долгий путь, начатый на рассвете, приблизился к реке и остановился. Стали готовиться к ночлегу. Погонщики развьючили коней, верблюдов. Предоставив слугам делать свое дело, я, в сопровождении некоторых моих спутников, направился к шатрам куманов.
Эти легкие жилища степных кочевников стояли тогда полукругом, образуя собою как бы дугу лука, тетивою которого служила река. Трава была свежа и сочна и зеленым ковром расстилалась под ногами. Куманов было много. Иные уже спешились и, оставив коней в стороне, рассаживались на войлоке. Другие еще ездили взад и вперед, обмениваясь восклицаниями и приветствиями.
В центре дуги стоял большой белый шатер, у которого торжественно восседали знатнейшие. Среди них, как потом узнал я, был старший сын хана, владетеля земель на левобережье Дона. Он правил здесь в отсутствие отца, ушедшего в поход на юг, к морю.
Развевались на копьях, воткнутых стоймя в землю, конские хвосты. Они были выкрашены в красный цвет и походили на языки пламени. Лучи заката и блики костров ложились на траву, на шатры, на лица и одежды куманов. Пряный дым от очагов и варившейся на них еды носился в воздухе, но целью сборища, как я понял, было что-то другое, более важное.
Как путешественников и купцов, нас пригласили поближе к белому шатру. Чужестранцы, кто бы они ни были по языку и верованию, гостеприимно встречаются в тех краях.
Один у шатра подал знак, и вперед вышел голый до пояса куман в кожаных штанах. Голова у него была обрита, только на макушке оставался длинный пучок волос, заплетенный в тугую косу, конец которой был замотан за ухо. Куман приблизился к большому трехногому котлу, обтянутому сверху кожей, схватил колотушку и ударил раз, другой, третий.
Котел ожил. Гул пронесся над лугом. Ропот, крики начали стихать. Тогда в ряду знатных встал рослый куман и начал говорить.
За время странствий в степях я много видел и слышал. Я стал разбирать куманскую речь. То же, что было непонятно, мне пояснял наш толмач, простолюдин, бывший ранее конюхом у некоего захудалого рыцаря. Этот человек по имени Ян, или Иоганн, имел прозвище Рыжий, ибо, скажу вам, он и в самом деле был рыж. Он довольно-таки побродил по свету, видел и русские города, был в плену за Доном и даже за Волгой, речь куманов знал хорошо.
Куман у шатра заговорил громко, и все слушали его со вниманием.
— Позор на нашу голову, родичи! — воскликнул он так, что все вздрогнули. — Позор, потому что один из нас нарушил слово. Некто Алак из рода тарх был у русов в плену, и предложили те ему свободу за выкуп. Содержали его достойно, как воина. И Алак, имея стад и рабов много, выкуп обещал. О выкупе, какой он должен быть, сговорились, и русы с него слово взяли. И Алак из рода тарх слово дал и клятву принес. К родичам он вернулся, к стадам и детям. Но, вернувшись, лукавый, о клятве забыл и живет праздно. И год миновал, а выкупа не платит. Оттого меж русов говорить стали, что кипчаки бесчестны, слова не держат…
По лугу среди собравшихся прошел гул.
— Скажу еще раз, — продолжал куман, — от одного позор всем.
Слова его были покрыты криками. Когда шум немного стих, вперед вышел человек. Молча сделал он несколько шагов вперед и молча остановился перед сыном хана. Все замерли. Оказывается, это и был тот самый Алак из рода тарх, о котором шла речь.
— Говорить будешь? — спросил его сын хана.
— Нет, Актай, сын Тугора, хан и сын хана, говорить не буду.
— Виновен?
— Да, сын Тугора, виновен.
Круг опять загудел.
— Русам был тобой скот обещан?
— Да, сын Тугора, я обещал скот.
— Отошлешь им все, что должен за выкуп.
— Хорошо, — Алак наклонил голову.
— И еще столько же скота передашь в наши ханские стада.
— Да будет так, — Алак снова наклонил голову.
— Чтобы вперед не забывал ты данное слово, — усмехнулся сын хана, — и себя и нас не позорил. Кто честь знает — себя знает. Кто себя знает — бога знает. Кто чести не знает — ничего не знает.
Куманы закричали, потрясая копьями и мечами и одобряя тем суд ханского сына. Большой круг распался. На западе солнце опускалось за край земли, и только половина красного его диска еще возвышалась над зеленым бесконечным морем трав. Начиналось пиршество.
В эту минуту из-за пологого холма примчалось несколько всадников. Впереди летел черный как смоль конь. На нем сидела женщина в островерхой шапке, отороченной темным мехом. Когда она проносилась мимо, я в красном сиянии заката успел разглядеть, что она была очень хороша.
Над головой ее, в небе, висела бледная луна.
III
В глубоком молчании слушали мы то, что говорил Мартин Пфайль. И странно было мне в зимнюю декабрьскую ночь внимать в нашем северном городе Бремене рассказу о том, что происходило когда-то в летний вечер в далеких куманских степях.
Один из гостей, известный всем суконщик Готлиб Шталль, прервал молчание. Он поинтересовался, какой веры куманы и какого бога чтут. На это Мартин ответил, что веры куманы языческой и верховного их бога зовут Кам. Вслед за этим суконщик обратил раскрасневшееся от вина лицо к Мартину и сказал:
— В вашем весьма любопытном повествовании, любезный Мартин, появилась женщина. Может быть, это неспроста? — он захохотал, утирая лицо большим зеленым платком. — Расскажите нам о ней что-нибудь занимательное!
— Увы, — ответил Мартин, — к моему сожалению, я не в силах рассказать о ней так полно, как хотел бы. Я знаю о ней очень мало. Она тоже была из рода тарх, а имя ее было Анат. В тот раз, у притока Дона, я более не видел ее. Услышать же о ней еще раз пришлось. Случилось это в том же году, поздней осенью, в земле русов, в городе Чернигове.
Помолчали. Все поняли, что предстоит выслушать еще одну часть из истории путешествия Мартина Пфайля, может быть, интереснейшую.
— В Чернигов, — начал опять Мартин, — прибыли мы поздней осенью, когда установилось уже предзимье. Находили на землю туманы, перепадал снег. Поля были голы. Но выдавались временами посреди этого осеннего ненастья дни погожие и, хоть и холодные, но весьма ясные, с открытым дальним видом и лесов, и дорог, и городов, которые довольно часты в этой земле русов.
Чернигов славен в округе своими святыми храмами. В нынешнее время правит в нем князь по имени Игорь.
Мы остановились в этом городе. Расположились основательно для отдыха, поскольку намеревались провести там несколько дней. Князь Игорь к проезжающим благосклонен, любит их видеть у себя, охотно расспрашивает — кто они, откуда и куда едут, и по какой надобности, и что в странствованиях своих по чужим землям видели.
Вот чем объясняется то, что однажды ввечеру были мы приглашены к княжескому столу во дворец. Дворец весьма удобный, из тесаного белого камня, с каменными же, затейливыми украшениями. Внутри много покоев, столы и скамьи из дуба, много на стенах оленьих рогов, оружия, святые образа со светильниками из заморского стекла.
Угощение за столом было обильное, подавали хмельной мед, и хлебное вино, которое там курят из пшеницы, и привозное виноградное, думаю, венгерское.
Князь Игорь уже в летах, станом толст, волосы имеет русые. Много спрашивал о нашем странствии в степях. При этом вставлял, слушая рассказ, разные слова и каким-то своим мыслям усмехался.
— Вы, бременские купцы, вижу, храбры, — сказал вдруг. — Далеко ездите, да в те места, где некоторым и головы не сносить.
Мы отвечали скромно, что мы люди не военные, а торговые и в распри чужие никоим образом никогда не вступаем. А охрана нам лучшая — обычай, у всех народов принятый, по которому купцов и странников не трогают. А купцы повсюду нужны. Если купцов не станет, то будет всем худо.
— Знаю, знаю, — покивал князь головой. — Да вы не заноситесь. Те места, про которые у вас вопрошаю, лучше вашего, может, знаю. Был там да не просто, а с мечом, с войском. Уж тому пятнадцатый год пошел… Бились в половецком поле наши полки, да что толку… А если спрашиваю вас, так оттого, что слышать хочу…
Он потупился, потом поднял голову, сверкнул глазами, усмехнулся:
— Даже песня про тот поход сложена, — сказал как бы с усилием. — Песня! Хотите послушать? От того, кто сложил ее!
Мы не успели еще ничего ответить, как княжеский приближенный, сидевший напротив нас, по правую руку от князя, наклонился к нему и что-то тихо сказал, видимо отговаривая его.
Князь не захотел, однако, отказаться от своего желания. Напротив, пришел в раздражение и, хлопнув в ладоши, приказал:
— Послать за Вадимом Славятой.
И вскоре введен был в комнату человек высокий, стройный, с кудрявой бородой, с большими глазами, в которых были раздумье и печаль.
