Жорж Бордонов - Огненный пес
Стволы скакали перед глазами Жемчужины. Корни деревьев в обманчивом вечернем свете превращались в гигантских ужей, выползающих из-под земли, в неведомых монстров, застывавших в ужасных конвульсиях. Другие, казалось, тянулись к небу, уже прикрывавшемуся полосками облаков. Направляя лошадь в сторону своего пруда и сокращая путь по бездорожью, господин де Катрелис промчался недалеко от логовища старого волка и мог бы заметить, если бы вгляделся в темноту, как блеснули зрачки хищника сквозь заросли кустарника. Черный, как этот мрак, господин де Катрелис спустился прямо по скалам, едва не сломав себе шею. Его сапоги задевали верхушки тростника. Солнце уже закатилось, и между мощными кронами пихт, пунктиром проглядывала лишь яркая пунцовая полоска, которая тоже вскоре потемнела и постепенно погасла совсем.
* * *Фонарь Сан-Шагрена появился из конюшни и покачивался теперь перед бородой господина де Катрелиса.
— Ну как, хозяин?
— Ты поверишь: они меня осудили! И очень были этим довольны.
Улыбка появилась на его широком лице рядом со стеклом фонаря, глаза засмеялись сквозь дрожащее пламя.
— Я, хозяин, я никогда не бывал в судах, я порядочный человек.
— Знаю, старина.
— И даже очень порядочный! На песке, на берегу пруда, я заметил один след, и я поставил свечку святому Губерту: он заслужил ее.
— Чей след?
— Проклятого старого огромного волка. Каков смельчак!
— Позволь ему убежать своей дорогой.
— Хозяин, что вы говорите?
— Пусть он убирается на все четыре стороны.
Господин де Катрелис отвернулся от него и направился к дому, бормоча что-то сквозь зубы. Сан-Шагрен остался стоять, притихший, совершенно разочарованный. Он погладил Жемчужину:
— Моя девочка… моя красавица… Да ты полумертвая от усталости… Так нельзя делать, я сейчас тебя оботру, разотру водочкой… Потом накормлю отборным овсом… Пойдем, моя милочка…
Кобыла обрадованно заржала.
— Он не злой человек, — продолжал доезжачий, — но ты же его знаешь, он никогда ни перед кем не встанет на колени. И еще понимаешь, эти законники, вся эта обстановка — не по его нутру. И вдобавок они признали правым этого господина де Гетта, а это уж извините! Стакан, как говорится, полон до краев… Ах! Ты хочешь сказать, что еще легко отделалась. В таком настроении он готов крушить все вокруг себя, не надо ему перечить. И такого смелого человека, как он, потащили в суд из-за какого-то волка!
И они скрылись в глубине конюшни.
* * *Валери сложила руки и взяла тон, соответствующий, по ее разумению, ситуации. Чепчик сполз ей на нос. Со слезами на глазах она заговорила:
— О горе! Какое несчастье! Что мы сделали Господу Богу, за что он отвернулся от нас? Этот господин де Гетт, не стоящий и хвоста собачьего, победил, но это невозможно, это нарушает весь порядок вещей. Господин кюре как раз об этом сказал в своей воскресной проповеди: «Правосудие, — так он сказал, — правосудие, мои дорогие братья, не поймите меня неправильно, правосудие — его больше нет на нашей земле». Наш бедный хозяин, первый человек в округе, наш великий благодетель…
— Говори, говори… Свидетели, которых я вызвал в суд, не явились. Мэрия, у которой я просил подтверждения моей правоты, проигнорировала мою просьбу. Когда на суде я заявил, что число убитых мною волков перевалило за две тысячи, они потребовали доказать это. Я настаивал, но где были свидетели, где свидетельства? И это самое скверное.
— Но ведь это нечестно! Вы столько трудились, готовы были скакать день и ночь, в ветер и в грозу, из последних сил, ради добрых людей! Ваши собаки и ваши лошади служили на благо прихожан! И это сборище отправило вас под суд. Но знаете, что я вам скажу: они боятся!
— Боятся чего?
— Суда, господина де Гетта — сам он вовсе не смелый человек, но у него полно важных друзей и родственников. Они говорят себе: когда большие собаки дерутся, всегда достается и маленьким, не будем вмешиваться в их ссору. Когда ты небогат, господин…
— Не продолжай, я все понял. Ты знаешь, когда мой адвокат сказал, что три года тому назад половина моей своры была отравлена тещей де Гетта, публика захохотала. Тридцать собак погибло из-за наших ссор, а их это позабавило!
— Они горожане, хозяин, это не наши парни.
Кулаки маркиза рухнули на стол. Бутылка, упав, скатилась на пол.
— Моя решительность поколеблена!
— Вы все-таки доведете себя до болезни. Вы так бледны…
Внезапно маркиз смягчился.
— Есть у тебя что-нибудь перекусить?
— Мы вас не ждали. Сан-Шагрен думал, вы заночуете в дороге.
— Дай то, что есть.
И он привычным для себя небрежным движением отодвинул утварь, загромождавшую стол: шпоры, бутылки, плеть, какой-то инструмент.
— Есть маленький кусочек окорока и немного салата. Я могу приготовить парочку яиц.
— Приготовь побыстрее.
Валери смахнула тыльной стороной ладони крошки со скатерти, поставила на нее тарелку, положила хлеб перед свечой, поправила двумя пальцами, загрубевшими настолько, что уже не боялись жара, фитиль. Господин де Катрелис с потерянным взглядом отрезал кусок хлеба и принялся за ужин. Крошки сыпались на его черный редингот, но он не обращал на это никакого внимания. Дверь заскрипела: это был доезжачий. Он пришел, чтобы продолжить разговор, и встал перед хозяином, как для доклада.
— На этот раз, господин, все очень серьезно, к нам пожаловала живность не для барышень!
— Бесполезно меня уговаривать!
— Но все же выслушайте меня, а потом решайте. Его первый след я обнаружил у подножия скал. Он обошел пруд и спрятался в тростнике у края плотины. Следы шире моих ладоней, они глубоко врезались в песок, дьявольские цветы лилии[2]. Нет сомнения, этот ваш ночной гость — прекрасный большой старый волк.
— Потешь этим рассказом господина де Гетта, если волк забредет к нему.
— Это бестия под сто фунтов, по меньшей мере, настоящий теленок, но ничего общего у них в характере нет. Осмелиться подойти к нам почти вплотную — для этого надо быть очень храбрым.
— Ты попусту тратишь слова.
— А, по-моему, он приходил, чтобы деликатненько вас прощупать, завязать знакомство, что ли! Быть может, он родом не из Бросельянда, а прибежал из Перигора или Арденнского леса. Собаки, должно быть, гнали его до этих мест. Но его опытность не помогла ему. Раньше или позже, самый злой…
— Запряги лошадей завтра к восьми часам.
— Каких?
— Жемчужину, Коко и Уника.
— Вы уезжаете, хозяин?
— Я отправляюсь в Бопюи, в Вандею. Ты понял?
— Значит, все-таки уезжаете?
— Я тебе повторяю, что да. Я возвращаюсь в Бопюи. Волки Бретани могут спать спокойно, дружочек, грабить стада, разорять пастухов, теперь мне все равно.
— Через пару месяцев весь округ будет звать вас обратно. Вы вернетесь?
Но господин де Катрелис уже целиком погрузился в свои мысли и ответил на вопрос лишь неопределенным жестом, не пожелав даже доброго вечера уходившей Валери, хотя раньше никогда не забывал делать это. Он неподвижно сидел в деревенском кресле, положив руки на колени и опустив голову. Пламя свечи отражалось в его немигающих глазах. Отливающая чистым золотим борода была спутана, концы усов поникли, губы, искривленные, как ятаган, конвульсивно шевелились, но не издавали никаких звуков. Капли воска, сталактитами стекавшие с чашечки, отрывались и падали на скатерть, застывая на ней. Фитиль начал потрескивать, выпуская спираль дымка. Господин де Катрелис позволил ему погаснуть и остался в полной темноте наедине со своей досадой, своим смешным и трогательным унынием.
* * *Именно в это время волк рысцой бежал по дороге. С отяжелевшим брюхом он вышел из лесной чащобы, припрятав там, под листвой, неподалеку от своего логовища, остатки пиршества. Вместо того чтобы, как все его собратья, поспать после еды, он продолжал беспокойно блуждать. Ничто — ни ласка, ни изобилие, ни вкусное мясо — не могло унять его тоски, подобной неутолимому голоду. Он повернул на тропинку, извивающуюся между пихт, и остановился на вершине осыпи. Ночь была тиха, тепла и полна запахов, какими бывают лишь весенние ночи. Растрепанные обрывки полупрозрачных облаков наползали на луну, отбрасывая на землю тени, что бежали, подобно оленям, по склонам холмов, пока не терялись между ними. Туман сгустился и улегся в низинах, и пихты, казалось, стояли по пояс в мелочно-белесой воде. Временами в отсветах луны выступали то пруд, то крыши мельницы и гумна. Втягивая воздух, сверля острым взглядом эту седую тьму, волк искал оранжевый проблеск света. Но тщетно! Все окна Гурнавы были немы. Господина де Катрелиса в его комнате не было — минуты бежали за минутами, и усталость сморила его. Он заснул там, где сидел. Руки его висели вдоль спинки кресла. Между его сапогами весело пировала крыса, время от времени поднимая голову и обнюхивая его пальцы. Господин де Катрелис спал и грезил…
