Анатолий Афанасьев - Одиссея генерала Яхонтова
Из рассказа ротмистра Яхонтов понял, что Семенов, так же как Калмыков, Гамов и другие атаманы, действует самостоятельно, они не желают признавать официально существующей в зоне КВЖД власти генерала Хорвата. Японцы признавали его и не хотели с ним ссориться, помогая через голову Хорвата семеновцам. Вот если бы о помощи атаману попросило русское посольство… Японцы хотели придать своему сотрудничеству с бандитом «законный», «дипломатически оговоренный» характер. В этом и состояла миссия ротмистра Тарханова.
Яхонтов как можно мягче объяснил, что не сможет выполнить просьбу гостя. Формально посольство представляет в Японии Временное правительство России, чьим комиссаром в зоне КВЖД является генерал Хорват. Кроме того, ходят слухи, что в Сибири образуется местное правительство, которое будет действовать от имени Временного правительства, временно низложенного большевиками. Тем более на днях «Нью-Йорк таймс» сообщила, что большевистский режим, по-видимому, рухнет в ближайшие 48 часов… Ротмистр Тарханов принял отказ с дипломатической невозмутимостью. Соображения его превосходительства ему безусловно понятны. Он сам перевел разговор на другие темы. Поддерживая беседу, Яхонтов все искал повода спросить о том, что так мучило его последние недели. Но Тарханов сам заговорил об этом:
— Да, кстати, — сказал он, — помните того большевичка, которому я обязан знакомством с вами, ваше превосходительство?
Собрав все душевные силы, Яхонтов кивнул, стараясь не выдать своих чувств.
— Сбежал, каналья!
— Как сбежал?! — воскликнул Яхонтов.
— Сыпанул табаком в глаза Пилипенке — помните, был у меня такой верзила вахмистр, царство ему небесное, — и сбежал. Так и не успели его наказать.
Яхонтов сделал озабоченное лицо:
— А что с вахмистром? Вы сказали…
— Увы, увы, — вздохнул Тарханов. — Убили моего Пилипенку, когда мы в одной деревне порядок наводили. И кто убил? Учитель, мозгляк, вахмистр бы его мизинцем перерубил. Ну что ж, устроили возле учительского дома римскую аллею…
— Что-что?
— А это мы, ваше превосходительство, такое наказание придумали. Берем голого большевика, а еще лучше — большевичку, ставим на морозе и обливаем водой. Получается статуя. И не велим трогать до весны. Так и стоят, канальи!
Расставшись с ротмистром, Яхонтов зашел к послу. Господин Крупенский понимающе вздыхал, слушая о рассказах семеновца, согласно кивал головой. На следующий день Виктор Александрович узнал, что после его ухода Крупенский позвонил в японский МИД и от имени Российской республики просил оказать атаману Семенову максимально возможную помощь.
В дипломатических кругах Токио начали поговаривать, что русская революция чревата угрозой не только для России. Под угрозой все цивилизованные нации. Все громче звучали голоса, что в стране большевиков под угрозой жизнь, достоинство и имущество иностранцев. Говорили о необходимости быть готовым к оказанию им помощи. Яхонтов понимал, что это — «идеологическая артподготовка» перед интервенцией.
Особенно зловеще прозвучал в этом хоре меморандум британского министра иностранных дел Бальфура о том, что союзники должны оказывать содействие «местным правительствам и их армиям». Меморандум был одобрен правительствами стран Антанты. Таким образом, с точки зрения «международной общественности» (из которой, «естественно», исключалась Россия) помощь тех же японцев тому же Семенову выглядела вполне респектабельно. Выходит, не Яхонтов, а Крупенский действовал «в рамках международного права». Яхонтов вдруг вспомнил «своего» чудом спасшегося солдата из экспресса Петроград — Владивосток, его слова о том, что это буржуйские международные законы и большевики не обязаны их признавать. Звучало чудовищно, но вот конкретный пример: меморандум Бальфура. Разве это, в сущности, не нарушение международного права? Разве его обязано признавать центральное российское правительство, из кого бы оно ни состояло? Но с другой стороны, большевики сами демонстративно нарушают международные законы, чего стоит беспрецедентная акция с публикацией тайных договоров.
А как понять эту дикую политику с сознательным развалом государства? Россия складывалась веками, а большевики ничтоже сумняшеся признают отпад Эстляндии, Финляндии, Украины. До чего дойдут? До княжества Ивана Калиты? Неужели большевикам неясно, что они ослабляют державу, а врагам только того и надо? Неужели они и в самом деле иностранные агенты? Что тогда? Можно ли сделать вывод, что для свержения большевиков хороши все средства? Все — это значит и «римские аллеи» ротмистра-садиста.
И еще одно противоречие: если большевики вот-вот рухнут, зачем все эти усилия? Большая пресса Запада уже не менее десятка раз сообщала о падении нового режима. А если они продержатся, скажем, целый год? Что будет с посольством, с самим Яхонтовым? Формально они уже никого не представляют. Еще 5 декабря большевики разослали по всем российским посольствам телеграммы с требованием подчиниться новой власти, а в случае отказа — устраниться от работы. Естественно, все послы игнорировали это требование узурпаторов. Стало, правда, известно, что нашлось двое малодушных: Унгерн-Штейнберг в Португалии и Соловьев в Испании. К счастью, местные власти перехватили их телеграммы. Господин Бронштейн, он же товарищ Троцкий, оказался генералом без армии — его как главу дипломатического ведомства не признал никто. Смешно и подумать, что этого никому не ведомого субъекта признает князь Кудашев или Бахметьев, Маклаков или тот же Крупенский. Но закономерен вопрос: кому подчиняется посол Крупенский? Министру иностранных дел Терещенко? Но Терещенко сидит в тюрьме. Впрочем, о судьбе его толком ничего не известно, но всяком случае МИДом он не руководит, ибо МИДа уже нет. Есть НКИД во главе с Троцким, которому не подчиняются послы. Чьи же они послы? Что же делать? Сидеть сложа руки, ожидая падения большевиков?
— …Меня поражает, сколь много русских офицеров у нас в Иокогаме и, видимо, у вас в Токио сидят сложа руки и ждут падения большевиков, — так говорил вице-адмирал А. В. Колчак, приехавший в посольство проститься. Александр Васильевич пару месяцев назад прибыл в Японию из США, где он возглавлял русскую морскую миссию. Жил он в Иокогаме, русских сторонился, общался больше с японскими и английскими военными. Рассказывали, что вице-адмирал ударился в восточную мистику, изучает дзэнбуддизм, часами сидит у камина с обнаженной самурайской саблей в руках, улавливает в бликах на стали какие-то вещие знаки. Яхонтову было интересно встретиться и поговорить с этим странным, но во всяком случае последовательным человеком. Известно было, что Колчак резко настроен против революции.
Поговаривали, что Керенскому сумрачный вице-адмирал внушал страх, и он с охотой сплавил его в длительную командировку к союзникам. А среди офицеров уже ходила, обрастая подробностями, легенда о том, как Александр Васильевич Колчак в ответ на требование революционных матросов сдать оружие бросил за борт свой адмиральский кортик (по другой версии — парадную «Георгиевскую» саблю). И вот они сидят в яхонтовском кабинете, и Колчак, любуясь кавказским кинжалом, говорит о том, что надо действовать.
— Я предпочел стать кондотьером, — говорил Колчак, — зачислен на службу его величеству английскому королю. Меня направляют на месопотамский фронт. Правда, там, ходят слухи, сейчас свирепствует холера, но, ей-богу, почетней погибнуть от холеры, чем от руки какого-нибудь сознательного пролетария.
Термин «кондотьер» Яхонтову показался не совсем достойным, хотя, в сущности, он и сам подумывал о том, чтобы вступить в одну из союзных армий. Но Яхонтов имел в виду победоносное завершение войны против Германии и ее союзников, а Колчак — «исцеление России», пусть даже с помощью чужеземных докторов. Вот это-то и пугало Яхонтова. Он не склонен был идеализировать «докторов» и опасался, как бы они не впали в соблазн пограбить в доме тяжелобольного. Смутило его также принципиальное непризнание Колчаком чего-либо позитивного в революции. Яхонтову казалось, что легкость, с которой Россия рассталась с монархией, — доказательство того, что самодержавие изжило себя. Колчак смотрел на проблему иначе. Если и была ошибка у старого режима, считал он, то лишь одна — неоправданный либерализм. Надо было бить, расстреливать, вешать. Мы сами, сказал он, распустили народ. Мне, морскому офицеру, стыдно, что матросики — ударная сила большевизма.
Расстались с «кондотьером» не то чтобы сухо, но как-то даже и с облегчением. Контакта не получилось. Больше они не встречались никогда, но Колчаку было суждено, самому о том не зная, сыграть немалую роль в жизни Яхонтова.
Отставка
Два этих визита — ротмистра Тарханова и вице-адмирала Колчака — каждый по-своему укрепили Яхонтова во мнении, что с его службой надо кончать. Посол Крупенский уже открыто высказывался за интервенцию. Уже на Владивостокском рейде маячили японские и британские военные корабли. Уже слали консулы телеграммы со слезными просьбами о защите иностранцев в России. Росло число отрядов, разбойничающих в Сибири и на Дальнем Востоке. Ни для кого не было секретом, что барон Унгерн, барон Тирбах, равно как Семенов, Калмыков и другие атаманы и атаманчики, получают вооружение и снаряжение отнюдь не из русских источников. Но формально дело обставлялось так, якобы средства поступали через русское посольство в Японии, через военного атташе Яхонтова. Виктора Александровича, принципиального противника иностранной интервенции, роль, которая отводилась ему в этой комедии, совершенно не устраивала.
