Людмила Шаховская - Тарквиний Гордый
– За что... Во-первых, за то, что он был в родстве с Сервием Туллием и пользовался его расположением.
– Да... но... в таком случае, Тарквинию прежде всех следовало бы казнить самого себя; после смерти его брата, он самый близкий и любимый родственник царя.
– И самый лютый его враг-ненавистник.
– Это все знают... Это ни для кого не тайна, кроме самого Сервия, который не хочет слышать никаких разоблачений о его зяте, точно ум его отуманен Атэ, богиней безрассудства. Отрешение Туллия сакердота полная тайна, ты говоришь?
– Именно... Кого я ни спрашивал, никто не мог сказать мне с полной достоверностью про финал этих обрядов. Все видели, что аблекты регента вынули из гроба и бросили в море предмет, увернутый в холст, больше ничего не известно. Был ли это манекен, лежавший в гробу, или напротив, – манекен оставлен, а утоплен старик, – спроси фламина Руфа... Быть может, он это откроет тебе «по дружбе»...
И Брут усмехнулся своим словам.
– Жаль старика, если так случилось! – воскликнул Турн.
– Конечно, жаль... Но есть нечто еще важнее: твой тесть Эмилий Скавр отравлен и все догадались кем: Руф незадолго до этого присылал свою невольницу с пустыми поручениями к Вулкацию.
– Мой тесть отравлен! – вскричал Турн с начинающимся рыданием, – он недавно говорил мне о своем непоколебимом убеждении, что Тарквиний намерен искоренить всех могущественных особ, которых любит царь, чтобы потом покуситься и на жизнь царя.
– Сервий и так скоро умрет; походные неудобства окончательно разбили его старое тело, но Тарквинию этого мало; он опасается, что Сенат изберет в цари не его после Сервия, а другого... Ты знаешь, кого, тебя, потомок Турна, царя рутульского.
– А ты говоришь мне «терпи и жди!» Нет, Брут, время действовать.
– Я говорю лишь в том смысле, чтобы ты поступал осмотрительно. Обстоятельства крайне опасны. Твой тесть еще жив и его, может быть, удастся спасти от подозрительной болезни, которою он захворал; поедем к нему завтра же с зарею в Этрурию.
– К сожалению этого совершенно нельзя; на этих днях в Ариции назначено обычное, ежегодное совещание старейшин области; Тарквиний тоже непременно приедет. Если бы я оставался на войне, я мог бы не участвовать в совете моего родного города, но так как все узнали, что я покинул стан в бессрочный отпуск, то могут счесть, будто я туда внезапно вернулся к царю нарочно чтобы уклониться от участия в рассмотрении наших областных дел, могут подумать, будто справедлива пущенная моими врагами клевета – я изменник; сочувствую восставшим этрускам только по той причине, что среди них был мой зять.
– Но твой тесть умирает, это уважительный предлог отъезда.
– Ты знаешь, Юний, что я люблю Скавра, как родного отца, его гибель будет лютым горем моего сердца, но ведь он еще не умер и ты говоришь, что спасание даже возможно.
– Врачи надеются.
– Я пошлю к нему немедленно жену с детьми.
– Проезд совершенно безопасен; этруски покорились нам.
– Благодарю, мой лучший друг, что приехал лично известить меня о новом бедствии. Еще можно отвратить этот перун Рока.
– Будем надеяться! «Терпеть и ждать» как ты советовал.
– Ты человек незаменимый, Юний! Я провижу в тебе нечто великое. Не только мой тесть, но даже и дядя Тарквиния, Эгерий Коллатин, согласен с нами, что этого царского зятя, во что бы то ни стало надо отстранить от престолонаследия. Такой человек на курульном кресле Ромула будет тираном.
– Тарквиний знает все замыслы нашей партии, Турн. Руф и его друг Клуилий давно все разведали, нашептали регенту в уши ужасных слов целую гору.
– Я решил поднять этот вопрос на совете старейшин в Ариции, решил узнать, на кого там можно рассчитывать и кого остерегаться.
– А по-моему лучше бы тебе не ездить, Турн, на этот совет! Чует мое сердце что-то недоброе. Поедем в Этрурию к царю и твоему тестю. Эмилия с детьми проедет тихо так долго, что старик успеет умереть, не передав тебе свои последние заветы, тогда как мы налегке верхом быстро доскачем.
– Да... конечно... мой священный долг принять последний вздох героя, которого я любил, но этого нельзя; я никогда не пропускал годовых съездов старейшин моей родины.
– А еще вот что, Турн, я хочу сказать тебе: если наши старания увенчаются успехом, Сенат отстранит Тарквиния от трона, станет предлагать царскую повязку тебе...
– Ты уже говорил, что так может случиться; я потомок латинских и рутульских царей.
– Не стремись, Турн, в цари над Римом! Ты, конечно, был бы лучшим из всех царей, какие у нас были с самого Ромула, но...
– Но я и не думал стремиться в цари... Вы сами даете мне эту идею.
– Думал или нет, тебе это лучше известно, как и мне то, что об этом думаю я сам... Ты знаешь мои клички: Брут, Говорящий Пес... Если б «Тупоум» вдруг навострился умом, он мог бы вам открыть мысли «собаки». Я часто видал старых псов, как они сидят, глядя на прохожих своей улицы: глядит пес, и такой у него взгляд осмысленный, что, право, точно не морда, а физиономия... почем вы знаете, что проносится в голове животного? Быть может, пес думает... думает гораздо более умно, чем полагают... И люди узнали бы кое-что новое, если бы пес заговорил... Да он и говорит, только не с людьми, а с себе подобными, которые понимают его. Люди не понимают меня, Турн. Как же вы хотите, чтобы я говорил с вами?
– Не собакам же ты открываешь твои идеи, Брут!
– Я ищу людей, подобных мне.
– Но не нашел?
– Эх!.. Нашел или нет, все равно тебе. Мне жаль и тебя и Эмилия Скавра, и многих, кто может погибнуть... раз... помнишь? Это было перед самою смертью Арунса, я точно без ума, приплыл рекою в лодке к твоим землям на болоте. Ты охотился, мы встретились. Я сказал тебе многое ужасное, как я хотел убить Туллию ... Как Арунс убил рабыню... помнишь? Ты мне на все мои проекты мщенья отвечал одно: «Терпи и жди!..»
– Да, Юний, я это слишком хорошо помню, потому что мои беды начались именно с того злосчастного дня. Расставшись тогда с тобою, я пошел в священную рощу на праздник здешней сельской Терры. Невольница Руфа, колдунья Диркея, привязалась там ко мне, вымогая подачку...
– Ищи всегдаПриязнь слуги,Чьи господа –Твои враги!..
– перебил Брут с горькой усмешкой.
– К сожалению, я это тогда забыл, – продолжал Турн свои воспоминанья, – я помнил только мою ненависть к Руфу, господину колдуньи, и прогнал ее с пустыми руками...
– Забыв и благое правило «подстроить месть врагу через его слугу?»
– Именно... через несколько минут мне припомнилась эта твоя поговорка, да было поздно приводить ее в исполнение.
– Ты идеалист, простак.
– Я честный человек.
– Знаю, но не могу хвалить, что ты не применяешься к духу времени. Представь, что вдруг откуда-нибудь сейчас прямо на нас выпрыгнет и понесется разъяренный бык: я постараюсь сойти с его дороги, скрыться за дерево, стушеваться, чтобы он меня не заметил, а ты, я уверен, схватишь его за рога.
– Именно.
– Турн! Не всегда это можно делать. Я не говорю, чтобы ты унижался перед разными рабами вроде колдуньи Руфа, но...
– Я снизошел до унижения перед этой негодяйкой, но Диркея не взяла у меня целого кошелька денег, который я ей предлагал за ворожбу. Как сейчас слышатся мне ее заунывные напевания, точно она каждое слово глубоко врезала в мою память: -
Прощенье СивиллыЦарь гневно отвергИ блеск его силыВ болоте померк...
Она величала меня царем, как бы делая намек, что имеет силу над Руфом, способна помирить его со мною, склонить его симпатии от Тарквиния ко мне. Фламин-диалис, ты знаешь, как много значит в Риме! В прорицаниях его невольницы я понял угрозу.
– Когда я сюда ехал, внук Руфа Виргиний предупреждал меня о чем-то страшном для тебя, готовом случиться в скором времени. Виргиний что-то знает, но не смеет открыть; в его глазах я читал выражение какой-то лютой муки, похожей на борьбу между совестью и долгом или любовью, или еще чем-то... чужая душа, конечно, все равно, что дно морское, но... И Виргиний настаивал, просил, несколько раз повторял, чтобы ты не встречался с регентом, что ты должен уехать к царю и больному Скавру, будто в этом для тебя «настоятельная необходимость»; он говорил это таким тоном, что моему уху звучали совсем другие и роковые слова «единственное спасение» в твоем отъезде.
– И я уеду.
– Завтра, Турн, или даже сегодня со мною.
– После совета арицийских старшин.
– Но если тогда будет поздно?! Непреклонный! Подумай, размысли: Тарквиний презрительно отверг приказ царя о помиловании Авфидия... Что это значит? Он поругал жреца высшего сана. Он многих погубил и тайно и явно в один месяц своего правления.
– Я слышал, будто другой внук Руфа, Вулкаций, убит Диркеей в Этрурии по приказу деда-фламина, чтобы именно чего-то не разгласил.
– Да, его карьера кончена плохо; его нашли истекающим кровью в поле после стычки с отрядом этрусских партизан, которые замедляют возвращение царя с войны, и о них носится глухой слух, будто их поддерживает Тарквиний, чтобы не допустить тестя в Рим, пока он там не подготовит его низвержение, чтобы самому занять его место без выбора Сената и комиций. Мне ничего не удалось разведать об этом, хоть я немало участвовал в попойках Бибакулов и Вулкациев, представлялся совершенно пьяным, дурачился на все лады, даже засыпал и падал без чувств, притворяясь чуть не мертвым, ни они, ни Тарквиний ни о чем не проговорились.
