Леонид Волков - В стародавние годы
Толпа бояр опять зашумела, заволновалась. Слышны были разные крики: одни не хотели покидать Бориса, другие говорили, что позорно сдаваться Свягополковым слугам; были и такие, что вслух возмущались слабостью Бориса, находя его речи подобающими монаху, но не витязю.
Тем временем слуги спешно собрали походное добро боярское, и после трогательного, грустного прощания почти вся дружина двинулась на север…
Остался Борис с несколькими преданнейшими отроками. Ночь надвигалась. Одна за другой на темно-синем небе загорались бледным светом звезды. Было тихо. Непонятная грусть чувствовалась в природе, и такая же грусть легла на сердца преданных отроков. Они понимали, что эта ночь будет последнею в жизни их любимого князя и, возможно, в их собственной.
Тихо сидели они у шатров, прислушиваясь к каким-то звукам, похожим не то на конский топот, не то на шум деревьев. Разговоров не было слышно, хотя никто не спал. Всякому в эти минуты вспоминалось самое дорогое в его жизни: кто вспоминал родных, кто невесту, кто друзей и стольный Киев. Князь Борис один не думал о прошлом: он молился, молился за душу горячо любимого отца, молился о ниспослании себе силы и твердости для перенесения без ропота всего предназначенного ему волей Господней…
Вдруг молитва его была прервана. Он услышал тихий стон, легкий звук оружия, осторожный шепот. Несомненно, кто-то прибыл к шатрам Борисовым. Прибывшие могли быть только слугами Святополковыми. Молодой князь это знал, но не испугался. Он продолжал молиться громко, прося у Господа награды небесной для своих верных отроков. В это время у входа в его шатер показались две тени. Вот протянулась рука, чтобы отдернуть полог шатра, но другая тень схватила протянутую руку.
— Путята! — прошептал чей-то испуганный, взволнованный голос. — Путята, остановись, послушай, за кого он молится!
— Помилуй, Господи, и сжалься над омраченной душою брата моего Святополка, — явственно доносилось из шатра, — и над душами рабов его. Прости им, Господи, и пошли им в земной жизни искупить грехи их; не ввергни их в вечную геенну огненную!
— Нет, Путята, я не могу, — прошептал опять взволнованный голос у входа в палатку, и обе тени тихо отошли и сели недалеко от Борисова шатра у ствола развесистой старой березы. Полный месяц стоял посреди неба и серебрил белый ствол березы и ее шелестящие мелкие листочки, серебрил он и кинжал, который показывался часто в руке одного из сидящих под березой людей.
Месяц своим кротким светом, казалось, хотел влить в душу этих людей мир и тишину; из шатра доносилось пение псалма Давида. И голос поющего был так трогателен, что даже сердца этих двух людей на время смягчились. Время шло, убийцы сидели и не двигались.
Но вот пение смолкло, огонь в шатре погас, месяц в это же время зашел за тучу. Воцарился мрак и завладел своими слугами. Убийцы бросились к шатру. Откинув его полог, они прямо устремились к постели князя. Путята занес кинжал, но вдруг между лежащим князем и Путятою появился другой человек. Кинжал попал прямо в его грудь, и защитник Бориса упал у его ложа.
— Георгий, это ты, верный друг мой? — воскликнул Борис и тотчас же упал от другого удара кинжала.
Убийцы зажгли огонь. Дрожащее пламя осветило два трупа. На полу лежал молодой черноволосый воин, преданнейший отрок Бориса Георгий Угрин, а на постели навзничь — сам князь.
— Ты прав, Еловит, — проговорил Путята. — Незадача нам с этим делом. Уж моя ли рука не верна? С самого раннего детства меня всегда хвалили за меткость руки; никто лучше меня не убивал кур, поросят, а потом телят и коров. Когда дошло время до людишек, то и они после первого моего удара дух испускали. А тут посмотри: ведь князь-то жив.
— И впрямь жив, — боязливо и вместе радостно ответил Еловит. — Знаешь, Путята, не добивай его. Отвезем его к великому князю, пусть уж он сам рассудит; может, еще и смягчится его сердце и не захочет он брать Каинова греха на душу.
— Ну что ж, завернем его во что-нибудь, да и в обратный путь к Святополку.
Еловит стал торопливо искать, во что бы завернуть князя. Одеяло было все залито кровью. Еловит оторвал часть холста, из которого сделан был шатер, и бережно завернул Бориса. Путята между тем обшаривал шатер, все найденные драгоценные вещи прятал в карман. Уходя, он заметил на темной шее убитого отрока что-то блестящее.
— Золотая гривна, — пробормотал он, — вот бы и забыл. — Он дернул за кожаный ремень, в который была продета гривна, но ремень не рвался и через голову не снимался. Сильным взмахом кинжала отделил Путята голову от туловища, и гривна с ремешком остались у него в руках. — Ну, мое дело покончено, — вытирая забрызганные кровью руки и лицо, сказал Путята, — теперь едем.
Едва живого князя вынесли из шатра, и Путята с товарищами тронулись в спешный обратный путь. Всю дорогу Еловит заботливо оберегал раненого, но старания его оказались напрасны: Святополк, узнав о том, что брат его еще жив, немедленно приказал своим воинам добить его, что и было исполнено. Убив Бориса, Святополк приказал убить еще нескольких верных его отроков. Из их числа Моисею Угрину благодаря ночной тьме удалось счастливо избегнуть смерти.
VIII
Было раннее утро последнего июльского дня. Туман еще висел над рекою Волховом, хотя солнце уже золотило верхушки новгородских церквей. В это время к красивому боярскому деревянному терему, стоявшему почти на самом берегу речки, подошел крепкий и рослый старик с гуслями за плечами, с сумой на боку и длинным посохом. Собаки подняли лай, но старик ласково заговорил с ними, и собаки, завиляв хвостами, утихли.
К старику подошел один из холопов.
— А, это ты, Григорий, — проговорил он. — Откуда так рано?
— Далече был, издалека иду, принес вести важные, — ответил гусляр. — А боярин спит еще?
— Боярин спит, боярыня тоже, а боярышни только что вышли птицу кормить.
— Так веди меня к ним.
Боярышни с радостью бросились к Григорию.
— Здравствуй, старик… Здравствуй, Григорий!
— Здравствуйте, боярышни. Родители еще почивают?
— Почивают. Ты, пока они почивают, сыграл бы нам на гуслях да спел.
— Теперь не до игры и не до песен. Сходил бы кто в хоромы да приказал поскорей доложить боярину о моем приходе; может, он уж проснулся… Больно уж весть принес важную…
Одна из сестер пошла в терем, а остальные стали спрашивать старика, какую такую важную весть он принес.
— Великий князь Владимир Красное Солнышко преставился, — отвечал он, — и сидит теперь в Киеве на великом столе Святополк…
Вскоре в одном из оконцев терема показалась голова боярина Скалы, того самого, которого Ярослав посылал в Киев к отцу с поздравлениями на светлый праздник.
— Старче Григорий, добро пожаловать! — крикнул он приветливым голосом.
Войдя в хоромы и поздоровавшись с боярином и боярыней, Григорий сказал им:
— Ведомо ли вам, что закатилось солнце красное земли русской, что не стало великого князя Владимира свет Святославича?
— С нами Бог! — ответили испуганно враз боярин с боярыней.
— Да верно ли ты говоришь? — продолжал Скала. — Были ведь вести у нашего князя Ярослава от княжны.
Предславы, да и у меня от Илариона, что здоровье великого князя поправляется…
— Поправлялось, это правда, — ответил Григорий, — но потом сразу великий князь занемог, и утром 15 июля Господь Бог призвал его к себе. Вам, боярин и боярыня, ведом, конечно, старец Андрей-гусельщик, которого народ зовет вещим.
— Конечно, — ответил боярин.
— Человек верный, — продолжал Григорий, — от него-то я и получил весть… Да, вероятно, сейчас прискачут в Новгород гонцы от Предславы, — добавил он.
— И откуда ты все это знаешь, умный человек? — удивилась боярыня.
— Был я в Смоленске, а старец Андрей, как всегда, в Берестове, где мудрая княгиня Ольга велела построить для него избу, в которой он и живет с тех пор. Старец Андрей знал, что я в Смоленске, потому что мы, старцы-гусельщики и бандуристы, все знаем друг про друга. Так вот, как только стало ему известно, что великий князь преставился, он тотчас же послал ко мне на добрых конях своего младшего сына Егория. Тот, прибыв в Смоленск, рассказал мне обо всем, добавив, что к князю Ярославу будут гонцы от княжны Предславы, но и мне посоветовал от имени старца Андрея ехать в Новгород. Кому быть на великокняжеском столе в Киеве? Не Святополку же, предавшемуся ляхам и латинству! Борис и Глеб — не от мира сего. Им не совладать с хищным зверем Святополком. Так кому же постоять за людей, за землю русскую, как не Ярославу?!
— И я так думаю, — ответил Скала. — Кроме Ярослава некому. Но у нас тут, в Новгороде, время трудное. Да что долго говорить, поедем лучше к князю…
— Да верно ли ты говоришь, старик? — спросил князь, когда Григорий сказал ему о кончине великого князя.
