Евгений Анташкевич - Хроника одного полка. 1915 год
В августе 1914 года полк был в составе 1-й армии генерала Ренненкампфа. Под Варшавой во 2-й обновленной армии генерала Шейдемана, а после Лодзинской бойни оказался в 5-й армии генерала Плеве. А всё потому, что в верхах был непорядок и частые перемены. Из-за поражения в Восточной Пруссии в самом начале войны в Танненбергской битве застрелился командующий 2-й армией генерал Самсонов, с поста главнокомандующего Северо-Западным фронтом сняли генерала Жилинского, из-за разногласий с новым командующим Северо-Западным фронтом генералом Рузским убрали генерала Ренненкампфа, после Лодзи в отставку отправили генерала Шейдемана… Так по секрету между собой говорили офицеры полка. Им казалось, что по секрету, а от денщиков-то от своих им куда было деваться. Вот драгуны про всё и знали, только с мудрёными фамилиями генералов у них были трудности, не могли их ни запомнить, ни выговорить, кроме Самсонова, да худо-бедно Русского, в смысле Рузского.
За бои в Восточной Пруссии под Гумбинненом Иннокентий и его друг Сомов получили свои первые серебряные Георгиевские медали. Вручали торжественно перед строем полка перед началом Лодзинского сражения в том самом Ловиче. По этому случаю они с вахмистром Сомовым раздобыли польской водки со зверобоем, жидовскую не взяли, угостились сами и угостили товарищей. Про это вызнал вахмистр № 1-го эскадрона Федька Жамин – сучий потрох, и доложил командиру № 2-го эскадрона ротмистру фон Мекку. Тот отчитал Жамина за подачу рапорта не по подчинённости, сказал о правильном по уставу, но подлом по сути поступке командиру № 1-го эскадрона подполковнику Вяземскому. Вяземский, только-только принявший эскадрон, учёл, но оба командира этот случай спустили с рук, потому что и Сомов и Четвертаков показали себя как отличные драгуны. А в боях в предместье Ловича Иннокентий Четвертаков снова отличился, там из седла он застрелил восемь немцев, из которых были два офицера, и всё с дистанции 100–150 шагов, и этим подтвердил своё бесстрашие и геройство.
«Чёт-та ему от меня надобно?» – подумал Иннокентий про вахмистра Жамина, принюхался и поднял голову – в воздухе поверх исходившего из-под ног запаха навоза чувствительно тянуло окалиной. Что ли недели две тому назад хорошо метель прошлась, и на дорогах навоз, а где живут люди, так там и печную гарь присыпало свежим снежком, потом погода одумалась и успокоилась, потом оттаяла, а потом ещё раз одумалась и подморозила. И снова белое стало ржавым от навоза и печной гари.
Сегодня 2 февраля – Сретенье.
«Сретенье! – шёл и думал Иннокентий. – Как про это сказывал отец Василий? «И встретилась Богородица со старцем-мудрецом, и сказывал ей старец, што несёт она на руках своих новорождённого младенца сына самого Гос-спода Бога!» – и вдруг услышал:
– Кешка! Тайга! – Он вздрогнул.
Задумавшись, он почти прошёл мимо ворот жидовской кузницы, в которой пристроился этот чёрт из табакерки эскадронный кузнец Семён Евтеевич Петриков. «Лешак с горнила!» – подумал про него Иннокентий и стал поворачивать Красотку, а та вдруг упёрлась.
Из ворот кузни выбежали жидинята, одетые один другого чуднее в вывороченные нагольные короткие кожухи, ухватили из рук Четвертакова Красотку с обеих сторон за оголовье и потащили в ворота.
«Порвут засранцы оголовье-то, и так на соплях держится».
Однако Красотка перестала упираться и послушно пошла. «От бесово отродье, – с улыбкой подумал Иннокентий про сыновей хозяина кузницы, двух мальчишек, десяти и двенадцати лет, если на глазок. – Надо было им сахару, што ль, прихватить».
Мальчишки подвели Красотку к коновязи, ловко сняли с неё оголовье и отдали в руки эскадронному седельнику, молчаливому драгуну, которого в эскадроне не звали по имени, потому что он на имя не откликался, и накинули верёвочный недоуздок.
Из кузницы вышел хозяин, большой мужчина в сапогах, штанах и кожаном переднике на голое тело, и обратился к Иннокентию:
– Ну что, жолнеж, охромела твоя коняка?
Иннокентий исподлобья глянул на жидовина и стал крутить самокрутку: «А чё ему скажешь, ну охромела!»
Рыжий хозяин кузницы, сам кузнец, с клещами в руках встал к Красотке задом, задрал у себя между ногами левую заднюю ногу лошади, клещами оторвал подкову и бросил в ящик, дальше Иннокентий смотреть не стал, понятно, что кузнец был дельный. Вставший рядом Семён Евтеич подождал, пока кузнец сорвёт все четыре подковы и бросит их в ящик, поднял ящик, уже наполовину заполненный старыми подковами, кивнул Иннокентию, и они вместе зашли в кузню.
– Сымай свою шинелишку, запаришься, и, ежли желание есть, можешь молотком постучать.
Иннокентий скинул шинель, оглядел стены, они были увешаны дугами, хомутами и другим чем, кузня была ещё и шорницкой, видать, жидовин был на все руки мастер, даром, что не цыган, нашёл свободный колышек и стал прилаживать шинель и отряхивать её, забрызганную сзади грязным снегом.
– Да ты и рубаху сымай! – сказал Семён Евтеевич и высыпал подковы из ящика в тигель. – Не боись, никто тута твою медалю не сопрёт!
– А и сопрёт… – парировал Кешка.
– Ай не жалко?
– Ладно брехать, давай чего робить?
– Чего робить, говоришь? Да ты сначала к молоточку примерься!
Кешка стал осматриваться в полутёмном помещении и невольно принюхиваться:
– Ох и дух тута у тебя…
– Не у меня, у Сруля!
– Как? – удивился Кешка.
– Так! Сашка по-нашему будет! А што дух?
– Хороший дух, окалина да уголёк, как дома…
– А ты кузнец, што ль?
– Не, но жил недалече от кузни, через двор…
– А из дома чё пишут?
– Дык… – вознамерился ответить Кешка.
– Ладно, чё пишут, то пишут, главно дело, штоб писали! Штоб было кому!
– Кому – есть! Да тольки до меня письму идти боле месяца, не шибко-т пораспишешься!
– Да-а! – врастяжку промолвил Семён Евтеевич. – Дома ныньче справно. Снег кругом, чисто, любо-дорого поглядеть, весь народ на извозе. – Он передал ручку мехов стоявшему рядом старшему сыну хозяина кузни и огладил его рыжие, как у отца, лохматые волосы. – Работы, сколь не хочу… Деньжищу за зиму можно наковать… и на бурёнку хватит, тока байдыки не бей… Выбрал, што ль, молоток? – Семён Евтеевич подхватил щипцами из малого тигля наполовину красную, а на конце уже белую железную полосу и устроил её на наковальне: – Готов?
Он стал тюкать по полосе маленьким молоточком, и Кешка бухал туда большим молотком: белый конец полосы стал краснеть и под ударами Кешкиного молотка плющиться. Били минуту, пока полоса не остыла. В какой-то момент в кузню вошёл седельник, молча бросил исправленное оголовье и так же молча вышел. Кешка и Семён Евтеевич переглянулись. Когда полоса остыла и Семён Евтеевич положил её в тигель, Кешка кивнул в ту сторону, откуда пришёл и куда ушёл седельник.
– Из дому ничё хорошего. – Семён Евтеевич положил молоток, забрал ручку мехов у мальчишки и стал быстро надувать жар. – Баба у него с катушек съехала вроде. С братом евоным, бобылём, снюхалась, и совсем писем не стало, и земляков ни одного, штоб новостями-то переслаться.
– А он с откудова?
– Откуда-то с севера, из рыбных мест… Архангельск, што ли… – Семён Евтеевич передал ручку мехов жидёнку, взял из высокой кадушки длинную то ли кочергу, то ли ложку и стал тыкать ею в другом тигле, большом.
– Ты как чертей тута варишь или жаришь, – сказал Кешка.
– А и варю, а можа, и жарю, на кузне, хе-хе, как без чертей? – Семён Евтеевич ухмыльнулся на Кешку и подмигнул сынишке хозяина кузницы.
– Тьфу на тебя, свят, свят. – Кешка перекрестился.
– Чё-та ты рано крестишься, чай не обедня, или сильно набожный?
– А как тута не быть набожным, коли кругом поляки да жиды?
– Поляки, как и мы, хрестьяне, а жиды, чем тебе жиды не угодили? Слышишь, как твоя Красотка копытом бьёт, кто сработал, не жид ли?
– А они…
– А што они?
– …Христа нашего убили! Так отец Василий сказывал!
– Перво-наперво они убили своего Исуса Ёсича, он был такой же жид, как и они, как Сашка-кузнец, а по-ихнему Сруль… и тока потом, када Христос вознёсся, он и стал нашим, а так он – как есть – Царь Иудейский. Иль ты на Святом распятьи букв не разобрал? Грамотей же твой отец Василий!
Кешка готов был обидеться:
– Грешно говоришь, да ишо в святой праздник!
– Ладно, святые те, кто на кресте, а нам с тобой ишо знаешь, скока каши пополам с грехами хлебать придётся? – Семён Евтеевич снова отдал ручку мальчишке и ухватил клещами раскалившуюся полосу.
* * *Адъютант Щербаков подал командиру полка полковнику Розену телеграмму, Розен прочитал её и обратился к адъютанту:
