Георгий Марков - Соль земли
Алексей направился к реке. Спускаясь с яра, он увидел Ульяну. Она плыла на лодке от противоположного берега. В её руках было большое кормовое весло с толстым черенком и широкой лопастью. Ульяна по-мужски сильными взмахами поддевала воду, и лодка стремительными рывками неслась поперёк течения.
Увидев Алексея, Ульяна подняла весло, замешкалась – нос лодки круто повернулся, и она заскользила на стремнине.
– Держись, Уля, унесёт тебя! – крикнул Алексей и, когда Ульяна выровняла лодку, присел на корточки и, шумно отфыркиваясь, принялся умываться.
– Здравствуйте, Алексей Корнеич, – сказала Ульяна, приближаясь к берегу.
Алексей вытер лицо платком, поднялся.
– Доброе утро, Уля! Ты где была?
– А вот. – Девушка показала веслом на нос лодки: там лежали ружьё и два больших глухаря.
– Ого, молодец! И когда это ты успела?
– В обед буду угощать, – потупившись, тихо отозвалась Ульяна.
– Я хотел утром уйти, а теперь придётся до обеда задержаться, – весело засмеялся Алексей. – Ну, давай я тебе помогу дотащить глухарей.
Алексей взял их в обе руки. Ульяна повесила ружьё на плечо, пошла впереди Алексея, ловкая и гибкая. На ней было пёстрое платьишко из простого ситчика, патронташ, сапоги с высокими голенищами.
Они уже поднялись до половины яра, когда Ульяна оглянулась и, тяжело переводя дыхание, краснея чуть не до слёз, просяще произнесла:
– Вы бы, Алексей Корнеич, поосторожнее как…
– Ты о чём? – не понял он, но тут же спохватился. – Ладно, Уля. Ездить теперь на конях никогда не буду.
Он хотел обратить весь разговор в шутку, но этого не получилось. Не шутки ради говорила Ульяна: необычным румянцем горели её щеки, тревожно искрились голубые глаза. Алексей впервые подумал об Ульяне как о девушке – раньше он как-то не замечал её. Застенчивость Ульяны он объяснял обычным смущением, не допуская и мысли, что Ульяна уже способна испытывать глубокие чувства.
– Смотри-ка, дядя Миша, что твоя дочь делает! – вскинув глухарей на плечи, сказал Алексей.
Лисицын, Марей и Станислав обернулись. Станислав надул щёки, и круглые глаза его загорелись восхищением, Лисицын засмеялся мелким, тихим смешком.
– Уля у меня припас зря не переводит. В прошлом году я у Степахи Заслонова литр водки выспорил… Ехал он из деревни к себе на стан, завернул ко мне, на курье я рыбачил, а Уля на рябчиков в пихтачи вышла. Она стреляет, а он сидит и счёт ведёт. «Ну, говорит, и палит твоя дочка в белый свет». Обида взяла меня за Улю. Заспорили мы, ударили по рукам. Сидим. Считаем: десять, двадцать, тридцать, тридцать два… Приходит Уля, сбросила с плеча мешок, а Степан тут как тут. Вытаскивает рябчиков из мешка и считает: десять, двадцать, тридцать, тридцать два! Тютелька в тютельку! Распили мы его литр за Улино здоровье…
– Ты уж всегда, тятя, что-нибудь скажешь, – сконфуженно произнесла Ульяна, отстёгивая патронташ.
– Чистую правду говорю, Уля! – с гордостью воскликнул Лисицын.
– И хорошая эта правда, дочка. Такой правды нечего стыдиться, – обводя всех взглядом своих спокойных глаз, сказал Марей.
6
Завтракали у костра. Ели молча.
Вдруг Марей отставил кружку с кипятком и, посмотрев на Алексея, спросил:
– А что, Алёша, не приходилось тебе бывать в вершине Киндирлинки?
Лисицын вытянул длинную шею и многозначительно взглянул на Алексея, как бы предупреждая: слушай, мол, внимательно да мотай себе на ус.
– Бывали мы там с дядей Мишей раза два, – ответил Алексей, ощупывая карман гимнастёрки. Там у него хранился карандаш на случай, если б потребовалось записать что-нибудь важное.
– А не попадались там ручейки? – спросил Марей.
– Ручейки встречались. Возле одного мы ночевали. Помнишь, Алёша? – вмешался Лисицын.
– Лет пятьдесят тому назад в вершине Киндирлинки, – заговорил Марей, – старик Увар держал пасеку. Жил он со старухой Домной Карповной. Я их хорошо знал. Много раз ночевал у них, в бане бывал. Славные, добрые были люди… – И Марей рассказал, как однажды осенью на пасеку к Увару вышли трое охотников. Увар с Домной Карповной встретили их приветливо, напоили-накормили, чем могли. Когда Увар с Домной Карповной поближе познакомились с охотниками, один из них достал из кармана спичечный коробок с золотинками. «Вот какие, папаша, у вас в лесу тараканы водятся», – сказал охотник Увару и высыпал золотинки на ладонь.
Утром охотники отправились искать золотой ручей. Местность они знали плохо, позвали с собой старика Увара.
Ходили-ходили – ручья не нашли. Злые от неудачи, насквозь промокшие на осеннем дожде, охотники вернулись на пасеку. Утром опять пошли в тайгу. Дней пять ходили – и всё без толку. На шестой день легла зима. Сразу забуранило, намело снегу до колен. Волей-неволей пришлось поиски бросить. Охотники ушли домой, в город.
С тех пор прошло много лет. Увар с Домной Карповной и вспоминать перестали о поисках золотого ручья. Вдруг как-то летом Увар увидел на дороге незнакомых людей. Шли они артелью, вели трёх лошадей с вьюками. За главного в артели был инженер в форменной фуражке, в кожаной тужурке – всё честь по чести. «Здравствуй, Увар Изосимыч! – крикнул один человек из артели. – Что, не узнаёшь?»
Увар заторопился навстречу людям, присмотрелся к тому человеку, который поздоровался с ним, и тогда только узнал охотника, одного из тех трёх, о ком на пасеке и говорить перестали.
Всё лето артель вела поиски. Ранней осенью с инженером случилось несчастье: задрал его в тайге медведь. Артель вернулась ни с чем.
Через год-другой после этого случая на большой улице в Высокоярске тот самый охотник, который первый из всей артели поздоровался с Уваром, открыл торговый дом. Народ засёк это. Поползли слушки, что инженер, мол, погиб не от зверя, что артель, мол, наткнулась в Киндирлинской тайге на самородное золото.
Так ли это было или не так, сказать трудно. А только человек этот вскоре закрыл своё дело в Высокоярске и двинулся на Урал. Сказывали потом, что объявился он где-то в Челябе или в Кунгуре под другой фамилией.
– Года через три-четыре после смерти инженера ходили мы с Уваром по следам артели. Думали, авось наткнёмся на фарт. Шурфы уже обвалились и позаросли травой и бурьяном. Местах в десяти мы попробовали мыть пески. Умаялись, как на каторге, а найти золото не сумели. К тому же стал Увар торопиться на пасеку. Мне тоже надо было уходить дальше в тайгу. Друзья-приятели из трактовых сёл дали знать: «Спасайся, Марей, полиция подкупила продажных людишек, расставили они на тебя свои сети». Кинулся я к тунгусам в верховья Таёжной…
Марей опустил голову, задумался.
Историю поисков золота на Киндирлинке Алексей знал из рассказов Лисицына. Но тот передавал её со слов других жителей Улуюлья, Марей же был современником этих событий.
В тетрадях Алексея были записаны десятки и сотни подобных рассказов. Правда и вымысел в них настолько переплетались, что трудно было отделить одно от другого. Но, несмотря на это, Алексей чутко прислушивался к каждому новому сообщению и бережно записывал их.
Многие из этих творений народной фантазии и человеческого опыта прошли через несколько поколений, и Алексея поражала вера людей в богатства улуюльской земли.
– А ты не припомнишь, Марей Гордеич, на каком месте была пасека Увара? – спросил Лисицын.
– Как же, помню! – ещё более оживляясь, воскликнул Марей. – Увар с Домной Карповной умерли друг за другом в одну осень. В эту же осень на месте пасеки обосновались переселенцы из Курской губернии. Я бывал у них частенько. Помогали они мне и хлебом, и одёжей, и ружейным припасом, хотя и у самих-то было не густо.
Потом, когда я срубил избушку на яру, где теперь стоит Мареевка, охотники из Уваровки ходили ко мне. Я знал, что эти не подведут меня. За добро платил добром: не таил от них лучшие угодья, при нужде делился добычей.
Уваровка обстраивалась, как в сказке: не по дням, а по часам. Нахлынули люди: из России шёл обоз за обозом. Если б не один случай, быть бы Уваровке волостным селом.
А дело было так: приехал в Уваровку десятник рыть артезианский колодец, заложил скважину, начал бурить. Бурил, бурил и наткнулся на пласт каменного угля. Пласт оказался толстый, уголь чёрный, жирный. Десятник говорит мужикам: «Вы поселились на пластах каменного угля. Если начнутся здесь каменноугольные разработки, вам несдобровать – деревню снесут». У мужиков от таких слов аж глаза на лоб полезли. Они переглянулись, сняли шапки – и на колени перед десятником: «Батюшка, благодетель наш, не разоряй нас, не губи вконец, отблагодарим мы тебя чем можем». Десятник согласился. «Ладно, говорит, мужики, ничего мне от вас не надо. Что с вас возьмёшь, когда вы сами лебеду едите. Подпишите мне обществом акт, что бурить я у вас бурил, но воды на вашем бугре не нашёл. Нужен мне этот документ для казны». Мужики обрадовались, акт подписали. Десятник уехал, а мужики засыпали скважину землёй, а сверху, чтоб и знатья не было, заровняли зелёным дёрном.
