Александр Дюма - Генрих IV
Перед баталией и в момент атаки рядом с ним были сыновья герцога Конде, его дяди, убитого в Жарнаке. Один звался герцог Конде, как его отец, другой граф Суассон.
Воинственный клич наваррского короля был краток. Он обнажал шпагу.
— Не нужно болтать, — сказал он. — Вы Бурбоны, и слава Богу! Я докажу, что я у вас за старшего.
— А мы, — ответил Конде, — мы вам покажем, чего стоят младшие!
Всем известен результат битвы. Победа была полной, оба Жуайёза убиты. Вечером пировали в замке Кутра. Тела обоих Жуайёзов были выставлены, обнаженные, в нижнем зале. Кто-то осмелился пошутить над двумя бравыми дворянами, которые предпочли смерть бегству.
— Тихо, господа, — сказал Генрих сурово, — их обязаны оплакать даже победители.
Затем, как и всегда в подобных случаях, особенно когда бывал в настроении, он показал себя истинным гасконцем. «Сир, сеньор и брат, — писал он Генриху III, — благодарите Бога, я разбил Ваших врагов и Вашу армию».
И что же, вы думаете, стал делать Генрих IV, выиграв баталию? Воспользовался успехом, присоединился к армии протестантов, которая поднялась в Германии, союз с которой обеспечила ему Коризанда? Именно это настойчиво советовали ему д'Обинье, Сюлли и Морней. Но он не слушал их советов. Он захватывает знамена, собранные на поле битвы, отправляется к графине де Гиш, устраивает ложе из знамен, на котором и засыпает с ней в обнимку.
А в это время Генрих Гиз уничтожает его германскую армию. Правда, год спустя Генрих III в благодарность за эту услугу приказывает убить в Блуа герцога Гиза и кардинала Лоррена.
Ничего удивительного в том, что Генрих Наваррский думал о любовнице в минуты победы. Вы увидите, что об этом он думал и на пороге смерти.
В январе 1589 года герцог Невер осадил Гарнаш, маленький городок в нижнем Пуату. Генрих прискакал снимать осаду. Он соскочил с лошади разгоряченный, а холод был страшный, простудился и заболел. Заболел девятого, а тринадцатого уже думал, что умирает. Пятнадцатого он писал графине де Гиш:
«Не дошла ли до Вас весть о моей болезни? Я выбираюсь, слава Богу. Вы услышите обо мне такие же добрые вести, как в Ниоре. Разумеется, я видел, как разверзлись небеса, но, очевидно, я недостаточно хорош, чтобы туда войти. Господь, видимо, решил еще мною попользоваться. Дважды по двадцать четыре часа я лежал, будто завернутый в саван. О, какую жалость я бы вызвал у Вас! Если бы мой кризис продлился на два часа дольше, я стал бы прекрасной пищей для червей. Только что до меня дошли вести из Блуа. Из Парижа вышли две тысячи пятьсот человек, ведомые Сен-Полем, на помощь Орлеану. Отряды короля изрубили их в куски, и надо думать, что Орлеан будет взят через дюжину дней. Кончаю, потому что чувствую себя плохо. Привет, моя душа!»
К несчастью для графини де Гиш, чуть выздоровев, король Наварры встретил мадам де Гершевиль и влюбился.
Красавица Коризанда заметила, что сердце короля охладело к ней. Он внезапно как бы забыл о ней. Она посылает к нему маркиза де Парабера, своего кузена, выяснить, что означает его молчание. Генрих со всегдашним благодушием покаялся в новой любви, признал свои грехи и отказался их исправить, спеша добавить, впрочем, что, если его уважение и дружба могут успокоить графиню де Гиш, у нее не будет причин жаловаться на него.
Графиня де Гиш прекрасно знала Генриха. Она знала, что, если подобные слова сказаны, возврата не будет. Она смирилась, приняла уважение и дружбу, которые предлагал ей наваррский король. Уважение и дружбу он питал к ней всю свою жизнь.
Но случилась с Генрихом новая неприятность с новой любовью. Неверный любовник графини де Гиш встретил в мадам де Гершевиль тот же отпор, с которым столкнулся пятнадцать лет назад при встрече с мадемуазель де Тиньонвиль.
Генрих опять предложил свою руку, как может сделать в наши дни студент, намереваясь соблазнить гризетку. Но маркиза ответила ему, что, будучи вдовой простого дворянина, она ни в коем случае не имеет права претендовать на подобную честь. Таким образом, Генрих, увидев, что укрепление неприступно, отступил. И желая оставить мадам де Гершевиль добрую память о королевской любви, он выдал ее замуж за Шарля Дюплесси, синьора Лианкура, графа де Бомон, ординарца короля, сказав ей:
— Вы действительно дама чести и будете фрейлиной королевы, которую я возведу на трон, когда женюсь.
И он сдержал слово. Маркиза де Гершевиль, сделавшись графиней де Бомон, была первой дамой королевы, которую он представил Марии Медичи, ставшей его женой.
В то время как мадам де Гершевиль вызывала удивление современников, сопротивляясь королю Наварры, он набирался терпения в обществе Шарлотты Дезэссар, графини де Ромарантен. В результате этого терпения на свет появились две девочки. Первая — Жанна Батиста де Бурбон, признанная официально в марте 1608 года, и Мария Генриетта Бурбон, умершая аббатиссой Шелля 10 февраля 1629 года.
Первая была замечательной женщиной. Назначенная аббатиссой Фонтевро в 1635 году, она составила честь ордена своим духом, талантами, твердостью. Она даже добилась указа, предписывающего приорам этого ордена называть ее матерью письменно и устно. Титул этот был большой честью, и она очень им гордилась, так как даже на смертном одре, в 90 лет, когда приор Фонтевро, отпуская ее грехи, сказал: «Сестра моя, примите святые дары», она ответила, глядя ему в лицо: «Называйте меня «мать моя»! Указ вам это предписывает».
Она не всегда так строго следовала указам, выпущенным по ее поводу. Президент де Арлей, как некоторые другие, выпустил один из таких указов, который вызвал у нее сильный гнев. Она побежала к нему, дошла до оскорблений и окончила свою речь следующим образом:
— Неужели вам не известно, что я плоть от плоти и кровь от крови Генриха Четвертого?
— О да, да, мадам, это сразу видно, и притом самой горячей, самой пылкой.
Ее мать вышла замуж в 1630 году, в возрасте сорока лет, за Франсуа д'Опиталя, сеньора дю Алье. Он называл ее, по словам ее историка, вдовой принца.
Вы видите, дорогие читатели, что всегда все можно примирить, и люди, которые противятся естественному ходу вещей, вместо того чтобы просто бросить на них покрывало, отороченное словами, большие недоумки.
Кстати, мы забыли вам сказать, что между разрывом с Генрихом IV и замужеством с Франсуа д'Опиталем она подарила шесть детей кардиналу де Гизу.
Она умерла в июне 1651 года, и в двадцать четвертом письме своей «Исторической музы» Лоре объявляет о ее смерти в следующих строках:
Смерть страшный нанесла удар!Нам жаль мадам д'Опиталь!Где бренной жизни дивный пир?Увы, она умчалась вдаль…Нет, не желала покидатьСтарушка этот шумный свет,Хотя пришлось ей повидатьСтоль многое за столько летОна сказала: «О Господь!Зовешь меня? Мой муж, прощай!»Ну а его живая плотьЕму твердила: «Не скучай!»И вместо жалоб и стенанийВ нем зародился рой желаний.В бой снова рвется петушок!Но это небольшой грешок…Коль хочешь, выбирай, старик!Так выбор нынешний велик.
Во время бурного цветения любви Генриха IV к Шарлотте Дезэссар в стране произошли политические перемены, о которых мы упомянем в двух словах.
Генрих Беарнский и Генрих Валуа договорились.
Страх, говорится в Писании, есть начало мудрости. Генрих Валуа испугался, увидев своего врага в трех лье от него, и поспешил заверить его в своих добрых намерениях. Генрих Беарнский не посмел отказаться от мира, который предлагал ему король Франции.
Встреча произошла близ Тура, на берегу ручья. Гугеноты и католики, которые сражались друг с другом на протяжении двадцати лет, двадцать лет истребляли друг друга, бросились друг другу в объятия. Отныне существовала только единая Франция. Объединение солдат предшествовало объединению государей.
На какой-то момент все оказалось под вопросом. Козни двора, господа Виллеруа, д'Антраг, заинтересованные в королевских распрях, сделали шаг вперед, вынудив Генриха III отступить на шаг. Наваррский король решительно двинулся к миру.
Он положился на Бога, как делал всегда в опасных ситуациях. Эта дорога могла считаться опасной. Он двинулся по ней практически один. Дорога была узкой и неверной там, где сливались Луара и Шер.
Генрих III находился в Плесси-Ле-Тур. Генрих Беарнец был в священном одеянии, делавшем его уязвимым для врагов. Он шел на риск погибнуть от пистолетной пули, как Гиз, или от пули, пущенной из аркебузы, как Колиньи. Он гордо нес свой белый султан, короткий красный плащ, прикрывавший его кафтан, вытертый кирасой, и штаны цвета осенних листьев; он предпочитал этот немаркий цвет.
Маленький, крепко сидящий в седле, поседевший до времени (ему было всего тридцать пять), с орлиным носом и подбородком Полишинеля, взором живым, беспокойным взором охотника, пронзающим сердца и заросли, он шел на свидание к своему королевству с трепещущим сердцем, но со светлым и улыбчивым лицом.
