Владимир Афиногенов - Витязь. Владимир Храбрый
Боровицкий холм будто взлетел вверх, скрывшись в высоком пламени, и Ивашка закричал, протягивая туда руки:
- Ма-а-а-ма!
Он понял, что теперь огонь объял и их родовую усадьбу - огромный боярский дом отца стоял на Боровицком холме.
Владимир прикусил губу, и он мог бы также воззвать к своей матери, которая оставалась наверху в княжеском тереме, но сдерживал себя - молчал, лишь глаза потемнели, а худощавое лицо еще больше осунулось. Дмитрий же тревожился о старшей сестре Анне да о челяди: восемь месяцев назад умер его родной брат Иван, а почти следом за ним и матушка[30].
Великий князь крепко прижал к груди голову рыдающего Ивашки, стал успокаивать:
- Ничего, ничего… Твой отец позаботится обо всех и о наших с Владимиром родных тоже…
Тут раздался голос Василия Вельяминова, разыскавшего отроков:
- Думаю, детки, что княжеские и боярские люди уже перебрались внутрь соборов и переждут там огонь. Слава Ивану Даниловичу, что построил их из камня. Есть где хорониться и от пожара и от ворога…
За два часа, пока бушевал огонь, деревянная Москва выгорела дотла. Немного позже летописец записал: «Весь город без остатка погоре. Такова же пожара пред того не бывало…»
Бывало. Еще как бывало! И в самой Москве и в других русских городах. Скорее всего, старец запамятовал… Или хотел подчеркнуть ужас происшедшего, свидетелем которого оказался сам.
Случившийся пожар в 1337 году был не менее ужасным, когда разом сгорело восемнадцать церквей под Кремлевской горой, после чего Иван Данилович Калита счел необходимым обнести Кромник дубовыми стенами, а потом за ними великий князь создал посады и слободы, названными по имени заселившихся здесь ремесленников - Гончарными, Кузнечными, Камнетесными. Без мастеровых не существовало бы и каменных соборов.
А потом, когда Дмитрию не исполнилось и четырех лет, заполыхали на его глазах дубовые срубы дедова Кромника. Гудящий огонь, всепожирающий, с закрученными кверху языками пламени - таким он останется в памяти уже взрослого Дмитрия, - и каждая битва потом будет в его сознании представляться страшным пожаром, пережитым в детстве…
Воротившись домой, Вельяминов велел всыпать за недогляд старшему из рынд двадцать плетей, но великий князь явился к боярину и попросил отменить приказ: мол, сами виноваты, дядька Василий, это нам бы следовало отвесить по двадцать плетей, заслужили.
Боярин попыхтел, покрутил длинный ус, но свой приказ насчет двадцати плетей отменил: против ветра плевать - самому хуже. Хотя и подросток, а великий князь!
Владимир и на этот раз увидел недовольство на лице Вельяминова. Он часто удивлялся тому, как неохотно выполняет просьбы Дмитрия Ивановича тысяцкий.
Надо отметить, что должность тысяцкого у Вельяминовых переходила из рода в род. Она являлась грозной силой; хотя тысяцкий назначался великим князем, но последнему приходилось с ним считаться. Ведая судом над населением, распределением повинностей и торговым судом, тысяцкий вступал в близкие отношения с верхами горожан и влиятельными боярами, потому и пользовался их поддержкой.
Но не следует забывать, что тысяцкий находился в прямом подчинении у великого князя, а его непослушание замечалось людьми. Владимир как-то спросил об этом свою мать Марию.
- Просто так, сынок, не ответишь… Долго придется рассказывать, но рассказать, думаю, надобно: пора пришла. Да и служишь ты брату своему Дмитрию. Вам обоим сие пригодится…
И вот что рассказала сыну родная тетка Дмитрия Ивановича.
На холме Боровицком в глубокую старину рос густой бор, а еще ранее на этом месте находилось языческое капище. Оно хорошо подходило для жертвоприношений - в глухом лесу, в слиянии двух рек, и оканчивалось круговым земляным валом.
Жили здесь предки боярина Степана Ивановича Кучки. Жили привольно. До тех пор, пока не появился в этой местности князь Юрий Долгорукий, который, «полюбя же вельми место сие, золожил град и пребыл тут, строя, доколе брак Андреев совершил». Сыну своему Андрею Юрьевичу он выбрал в жены дочь боярина Кучки Улиту. Свадьба шла пять дней. Затем Юрий Долгие Руки с детьми воротился во Владимир.
Кучковых селений тогда на Москве было шесть - Воробево, Симоново, Высоцкое, Кулишки, Кудрино и Сущево. Было и урочище, которое завалось Кучковым полем… Недалеко от него жили предки бояр Вельяминовых, дальних родственников Степана Ивановича. Покойная же мать Дмитрия, Александра - родная сестра Василия Васильевича Вельяминова; дед их Протасий был тысяцким у Ивана Калиты, а отец, Василий Протасьевич, - тоже тысяцким у Симеона Гордого.
- Поэтому Вельяминовы и считают себя чуть ли не ровнёй великому князю, не роднёй, а ровнёй… - продолжала княгиня Мария. - И обид никому не прощают… Почему, не знаю, только вышла меж Вельяминовыми и Иваном Красным размолвка, и назначил великий князь тысяцким Алексея Петровича Босоволкова, по прозвищу Хвост. И что же?! Морозным утром, помню, 3 февраля, девять лет назад[31], нашли на пустынной площади убитого человека. Им оказался тысяцкий Босоволков… Судили-рядили: кто убил?.. Подозрение пало на Василия Васильевича, ибо он до Хвоста тысяцким был. Сослали в Рязань, но хитрый Василий дело обставил так, что не его-де отсылают, а он сам, в великой обиде, по собственной воле покидает опостылевшую Москву… И не только в обиде на князя, но и на некоторых бояр, говоривших: «Знать, мало им, Вельяминовым, славы… Не по злодейской ли славе Кучковичей соскучились, зарезавших князя Андрея Боголюбского?..»
Думаю, что Вельяминовы себя еще покажут, так что вы с братом Дмитрием глядите в оба…
Глава 4. ПОДМЕНА
Разговор с матерью кое-что Владимиру прояснил, но опять-таки оставил больше вопросов, нежели дал ответов. Ведь и Дмитрию должна быть известна строптивость Вельяминовых, ан нет, после смерти отца вернул дядьку своего из рязанской ссылки и вновь назначил тысяцким. В этом, скорее всего, чувствовалась рука митрополита Алексия, вероятно, это он посоветовал сделать так во избежание дальнейших раздоров… К замирению настраивает умный митрополит Дмитрия, и князь, кажется, внемлет старцу весьма охотно.
«Матушка права, говоря о разнице, когда хотят быть роднёй, а когда р о в н ё й… Асам-то ты разве раньше не задумывался над этим?..» - Владимир скосил глаза на Микулу Вельяминова, скакавшего рядом. Оба они сейчас возглавляли конный разъезд, посланный Андреем Свиблом и тысяцким, отцом Микулы, чтобы сопровождать игумена Троицкой обители Сергия.
- За сохранность его жизни ответишь своей головой. Я не посмотрю, что ты мой сын, - наказывал Василий Васильевич Микуле.
- Гляди за Преподобным, сынок, как глядел бы за своей матерью, - говорил боярин Свибл князю Владимиру.
С какого-то момента, - а если подумать, то со времени пожара, - к брату, который и не намного старше его, Владимир стал обращаться только по имени и отчеству. Такое обращение приемлемо на княжем совете, где заседают уважаемые бояре, но называть по имени и отчеству в домашней обстановке!.. А сие было оттого, наверное, что великий князь после страшного пожара как-то сразу повзрослел; жуткое пепелище и горе людей взывали к его сердцу: он - великий князь, отвечает за всех и каждого…
«Горе погорельцев близко и мне, при виде их, а особенно детей, терзалась и моя душа… Вестимо, Дмитрий Иванович - великий князь, но и я ведь не маленький человек в княжестве… Дмитрию повезло, что он оказался не младшим, как я, а средним внуком Ивана Даниловича, тогда как все сыновья Симеона Гордого умерли… Мог бы и я при определенных обстоятельствах (случись снова мор, другие несчастья) стать великим московским князем?.. Вестимо, мог. О чем это я думаю?! - встрепенулся Владимир. - Господи, прости и помилуй! И помни - быть роднёй, а не ровнёй… Ибо этим станет измеряться твоя преданность прежде всего государству…»
Отъехал из Москвы с конным разъездом поутру. По повелению митрополита Алексия провожали Сергия Радонежского под звон церковных колоколов…
Стояла глубокая осень. Оставалась неделя до Покрова, но о том, чтобы побелить к этому времени землю, небо и не помышляло. В ранние часы, проезжая густым лесом, было слышно, как шелестят еще не опавшей листвой дубы. Значит, до снега еще далеко.
На княжем совете с благословения Алексия было решено женить Дмитрия на дочери суздальского князя Дмитрия Константиновича для укрепления великокняжеской власти и дабы тесть уже более никогда не зарился на неё… Строптивый Дмитрий Константинович - Фома (так звали его вторым именем) опять, по слухам, несколько месяцев назад сносился с золотоордынским ханом, чтобы заполучить ярлык на великое княжение. Но не отдать в жены Дмитрию свою младшую дочь Евдокию не посмеет, а там, после свадьбы, его подчиненность Москве станет очевидной. Тем более что сейчас он просит о помощи.
