Сергей Максимов - Цепь грифона

При одном воспоминании Железнов вздрагивал. Он на всю жизнь запомнил испытанный тогда ужас. Когда, сидя за столом в своём кабинете, он поднял глаза от бумаг. И взгляд его тут же был захвачен приближающимся чёрным отверстием пистолетного ствола, направленного ему в переносицу. И только потом уже он понял, что вошедший никакой не комиссар, а его соперник и первый в этой жизни враг.

Помнил он и своё бессилие что-то изменить, когда паровоз опять уносил ненавистного белогвардейца, а ему хотелось выть от оскорбления и унижения. В отличие от несколько раз кряду промахнувшегося Железнова, Суровцев не промахнулся бы. А он и тогда не стал стрелять. Поднял наган, прицелился, но опустил руку. Стоя на лестнице паровозной кабины, он сам точно просил Железнова попасть в него. Железнов так и не попал.

Ссоры с Асей в последнее время шли одной непрерывной чередой. И носили, так и хочется сказать, характер политический. Ася, не стесняясь в выражениях, говорила всё, что она думает о советской власти и о красном терроре. А любые попытки Железнова приспособить, адаптировать жену к новым условиям жизни и немалым чекистским привилегиям встречали решительный отпор.

– Я никогда не надену вещь с чужого плеча! Тем более вещь убитого человека, – твёрдо и с достоинством выговаривала Ася Железнову. – И не смей тащить сюда чужие вещи. Тем паче вещи детские!

– Ну и ходи в отрепье! – бросал ей в ответ Железнов.

– Лучше в своих жалких лохмотьях, чем в чужом и награбленном. Какое бы оно ни было, – гордо отвечала выпускница женских курсов и купеческая дочь. – И золотые украшения, которые ты несёшь в дом, – не украшения вовсе, а зримые доказательства грабежей и расправ над невинными людьми. Это просто мерзко.

– И что? Ты предлагаешь мне всё это выкидывать? Есть приказы и распоряжения, которые я обязан выполнять.

– Лучше выбрасывай.

– Ты просто недалёкая и отсталая купчиха!

– Какая есть, – с достоинством отвечала она.

– А что же ты от продуктового пайка тогда не откажешься?

– Потому и не отказываюсь, что надо кормить дочь. Нашу дочь. А разве не вы, чекисты, сделали всё, чтоб ничего нельзя было купить. Чтобы всё разом пропало и закрылось. Ты что, сам не видишь, что с новой властью пришли и безработица, и разруха, и голод, и просто отчаяние населения.

– Это временно, – заученно заявлял Железнов.

Давая ему понять, что разговор окончен, она прошла в детскую. Когда-то она снимала в этом доме одну квартиру для них в верхнем этаже. Теперь весь верхний этаж принадлежал им. Хозяева покинули город в декабре прошлого года. И если Железнов не скрывал радости от нежданного обретения жилья, – к тому же первого в его жизни своего жилья, – то Ася не могла избавиться от ощущения проживания в чужом доме.

А три дома, принадлежавшие её отцу, теперь были реквизированы новой властью. Она воочию видела, как прав был её бывший жених Сергей Мирк-Суровцев, когда настаивал на отъезде всей их семьи за границу. Ей страшно было даже думать, что было бы, если отец, мама, сёстры и их семьи остались бы в России. Кто-то из них уже не раз был бы ограблен, если не расстрелян как контрреволюционный элемент. Она знала, как тётушки Сергея сожалели теперь, что не послушали племянника и остались в Томске.

На кухне Железнов загремел кастрюлями. Ася с маленькой Машей ели сегодня перловую кашу, сваренную утром. Оставили часть Павлу. Но по звукам, доносящимся из кухни, он поняла, что ужинать кашей тот не намерен. Опять будет пить спирт и закусывать его воблой из продовольственного пайка. «Надо будет сказать ему, чтобы не выпивал всё», – подумала она. Спиртное она в последнее время обменивала на чёрном рынке на мясо и молоко для дочки.

Разговоры на повышенных тонах становились обыденностью в этом доме. И никто из них двоих не знал, как сойти с этого гибельного для каждой семьи пути. А друг без друга они выжить сейчас никак не могли. Но и настоящей близости и теплоты между ними не сложилось. Вот и сейчас Железнов в одиночестве пил горькую, а она сидела в детской рядом с кроваткой дочурки и думала о своём…

Чуть позже, когда Павел отправится спать, она, может быть, откроет заветную шкатулку со стихами Сергея. За десять лет переписки у неё скопилось много писем с его стихами. Знакомые барышни раньше постоянно переписывали их. Видя, как сам Суровцев легкомысленно относится к своему творчеству, она своей рукой переписала все стихи в одну большую, сшитую из нескольких маленьких тетрадок, тетрадь. Получилась большая стихотворная книга. Спрятав большую часть писем в тайнике отцовского дома, оставила себе только несколько самых памятных.

Железнов знал о шкатулке и хранящихся в ней письмах. Но он знал и другое – Ася не шутила, когда предупредила его о том, что любое покушение на её личные вещи кончится её уходом из дома. Вместе с дочерью. И даже тот факт, что идти ей некуда, не удержит его своенравную жену, с которой они к тому же не были даже «расписаны». Так теперь стали называть процедуру заключения брака.

– Мы с тобой не венчаны, – время от времени говорила она ему.

Она точно знала, что венчаться он не может себе позволить и как чекист, и как коммунист.

Но он ничего не мог поделать прежде всего с собой. Он любил её, а мысль, что она может уйти вместе с маленькой дочерью, была для него просто невыносимой.

Железнов, один выпив полулитровую бутылку спирта, скрипя половицами, отправился спать. В кухне продолжала гореть лампа. «Надо бы пойти погасить», – подумала Ася. Павел Железнов быстро привык жить на широкую ногу по нынешним революционным меркам. Чрезвычайная комиссия была чуть ли не единственным учреждением в стране, где экономить даже и не собирались.

Ася перебирала письма и стихи Мирка-Суровцева. «В другое время он, наверное, мог бы стать известным поэтом», – думала она. Стихи Сергея обладали тем отличительным поэтическим свойством, когда при каждом новом прочтении в них отрывались новый смысл и новые подтексты. Она беззвучно плакала, читая поэтические строки из последнего письма. Скорее всего, это романс. Она готова была поклясться, что слышала сейчас любимый голос и даже музыку.

Не хотел да выпало…Всё терпел, да выплакалслёзами горючими на зимнем ветру…И пургой охаянный,встал как неприкаянный,будто гость нечаянный во чужом пиру…

Поделом настырному,дурню простодырому…Мыслимо ль, о лете он возмечтал зимой!Небо вновь замутится.Оттепель отступится.Ноченьки навалятся непробудной тьмой.Льдинки с век срываются,за усы цепляются…По устам обветренным розгой бьёт мороз.Чтоб пропал сугробами,дебрями, чащобами…Речи свои жаркие к милой не донёс…

Пусть снега не стаяли,где-то птицы стаями,шум у рощи отнятый на крылах несут.Встречусь с ненаглядною.Ивушки нарядныенад рекой зелёные косы расплетут.

Глава 3

Их превосходительства

Несмотря на солнечный день, в загородной резиденции Верховного главнокомандующего вооружёнными силами Финляндии барона Маннергейма включили отопление, а в сумрачном рыцарском зале замка горел камин. Присутствующие разговаривали на русском языке.

– Доблесть русского солдата спасает сейчас Финляндию, – почти торжественно произнёс верховный главнокомандующий Карл Густав Эмиль Маннергейм, и голос его гулко отозвался эхом в высоте рыцарского зала, украшенного старинными доспехами.

Генерал финского Генерального штаба Пул в недоумении поочерёдно переводил взгляд с Маннергейма на Суровцева и обратно. Одетый в костюм для верховой езды Суровцев не растерял военной выправки, но скорее был похож на дипломата во время отдыха, чем на советского разведчика. В его облике трудно было обнаружить следы недавнего тюремного заключения и следы напряженной работы первых месяцев войны в особой группе маршала Шапошникова. Здесь, в союзной Германии Финляндии, он так же много трудился и мало спал. Точно созданный для неприятной кабинетной работы, он сохранял физическую бодрость и светлую голову. Суровцев имел аристократичный вид рядом с одетым в генеральский мундир Пулом. В сравнении с постаревшим за последние годы Маннергеймом, облачённым в полевую генеральскую форму, он смотрелся свежо и моложаво.

– Вы хотите сказать, ваше высокопревосходительство, что под Москвой решается судьба не только России? – попытался погасить пафос такого заявления Суровцев.

– Именно так и не иначе, – сухо, с достоинством подтвердил фельдмаршал.