Сергей Алексеев - Возвращение Каина (Сердцевина)
— Ага?!. Тиимать! — то ли ругался, то ли командовал хозяин, в который раз устремляясь к барьеру.
И где-то там же орали голодные свиньи, приводя этот пейзаж к закономерной завершенности.
Кириллу не хотелось идти в дом и отыскивать свою квартиру, а точнее, ту ее часть, которая принадлежала ему в общей ерашовской коммуналке. Алеша присылал ему план, где были вычерчены — конечно, без масштаба, — все комнаты, выменянные им, и в том числе «комнаты» Кирилла. Тогда они казались приличными, хотя и смежными, но сейчас, в натуре, они представлялись как две конуры, образованные за счет перегородки. А что там еще может быть, за такими стенами? Он отщелкнул окурок и отправился к озеру, сверкающему за домом. Берег его оказался кочковатым, заросшим осокой, однако тропинка заканчивалась деревенскими мостками, висящими над водой. Кирилл разделся, попробовал ногой воду и, не раздумывая, нырнул. Озеро оказалось светлым, глубоким, а песчаное дно золотилось и переливалось от солнца. Он вынырнул далеко от берега и обернулся…
И вдруг увидел, что дом с тыльной стороны почти не тронут временем и покрашен как надо — весь декор белым, а стены приличного стального цвета. Тем более показалось, что он вовсе не врос в землю, а, напротив, приподнялся и теперь стоит на холме, довлея и над лесом, и над странным сооружением из стекла и фанеры. То ли чистая, прохладная вода, то ли это преображение дома приподняли настроение, и по телу пробежал ток радостной силы и свободы. От казарменного однообразия и муштры он много занимался спортом, тем самым коротая и время, и сбрасывая излишки энергии. Два года «качался» на снарядах — это было повальное увлечение в училище, и если бы не скудное по белковому рациону питание и не устный приказ начальника курса — более двух в раз в неделю не «качаться» (курсанты начинали с трудом влезать в люк механика-водителя), Кирилл бы наверняка достиг «голливудской» формы. Кость была широкая, порода мускулистая и крепкая — только мясо наращивай! Однако что приветствовалось в десанте, не поощрялось в танковых: машины приспосабливались для низкорослых и щуплых, и проблемы акселерации ставили конструкторов в тупик…
Солнечное утро и прохладная вода, ощущение сильного, послушного тела и сознание того, что еще только начало лета, а к месту службы следует прибыть в конце августа, как-то по-школьному предвещали радость долгих и беззаботных каникул. Он выплыл на середину озера — дом отсюда показался еще выше и солидней — и стал дурачиться, как жеребенок: кувыркался, вертел «водяную мельницу», ныряя, доставал ракушки, а потом грел ноги на солнце — на дне били ледяные ключи. И неожиданно заметил, что купается уже не один. Неподалеку от берега почти так же дурачились в воде мужчина и жеребенок. Вдвоем им было веселее, к тому же они купались на отмели, и конек как-то уж больно красиво, грациозно плясал в воде, взбивая ее копытами выше головы. Хозяин же дразнил его — то зазывал на глубину, то будто бы пытался сесть верхом или просто плескал водой в морду жеребенка. Кирилл поплыл к ним и закричал просто так, дразнясь:
— Ага! Ага!
Жеребенок встал и навострил уши, а его хозяин, пользуясь случаем, стал скрести спину и круп щеткой. Кирилл нащупал дно и подошел к жеребенку.
— Это что, имя такое — Ага? — спросил он, намереваясь тронуть рукой сторожкую голову конька.
— Ага! Ага! — закивал мужчина и засмеялся.
— Странное имя. — Жеребенок не дал себя тронуть, сдал назад. — Ваш личный конек, да? А какой он породы? Красавец!
— Ага, тиимать, — весело ругнулся хозяин и что-то замаячил рукой.
Кирилл сообразил, что мужчина не может говорить, хотя все слышит и понимает. Его жеребенок тоже все слышал и понимал и в ответ на похвалу пошел вытанцовывать круги по воде, мол, любуйтесь! Каков я? А?!
— Вы здесь живете? — Кирилл указал на дом, и мужчина закивал. — А я — Ерашов, Кирилл. Слышали такую фамилию? Мой брат квартиру поменял…
— Ерашов? — вдруг спросил мужчина и обрадовался чему-то. — Ерашов. Ерашов! Тиимать!
— Да, Ерашов… — Кириллу показалось, что он сейчас бросится обниматься, однако странный сосед схватил его за руку, как мальчишку, и потянул на берег. Рука у него была жесткая, пальцы деревянные, и, видимо, он совсем не ощущал ее силы. Кирилл подчинился, увлекаясь его возбуждением и задором, стал торопливо натягивать одежду.
— Как вас зовут? — спросил он. — Давайте уж познакомимся…
— А-а-р… — прорычал тот и, засмеявшись, выпалил: — Палыч! Палыч!
Он подхватил чемодан и потянул Кирилла к дому. Кирилл не привык, а точнее, не ожидал чужого восторга по поводу его приезда и несколько смутился и поглядывал на Палыча с недоумением: что это он так? Уж не родственник ли? Жеребенок, отряхиваясь, вылетел из воды и дал стрекача мимо дома, к сараям. Однако Аристарх Павлович словно забыл о нем, улыбался и все что-то силился сказать. Он достал спрятанные ключи и стал отпирать дверь, закрытую аж на три внутренних замка. Потом сделал знак — тихо! — и впустил гостя.
— Ерашов! — торжественно прошептал он и указал на старинное кресло возле камина. Кирилл сел, а Аристарх Павлович отчего-то засмеялся и принялся накрывать на стол, причем уж больно чинно — салфетки, на них блюдца, потом чашки, серебряные ложечки, вазы и вазочки, молочник, кофейник, сахарницу. Посуда была музейная, непривычная — изящная и тонкая, что боязно взять в руки. Выставлял и все повторял:
— Ерашов! Ерашов!..
Принес с кухни кипящий самовар и лишь тогда написал на бумажке и подал Кириллу.
— «Вся посуда на столе — ваша, ерашовская», — прочитал тот и пожал плечами. — Как это — ваша?.. Неужели сохранилась?
— Тиимать! — воскликнул Аристарх Павлович. — Ага… тиимать.
И снова стал писать: «Пока ваши спят, попьем чаю. Когда встанут — услышим. Будь как дома!»
— А кто здесь — наши? — не понял Кирилл. — Кажется, я первым приехал. Алеша только через месяц…
«Полина Михайловна», — написал Аристарх Павлович.
— Но я ее не знаю, — признался Кирилл. — И никогда не видел. Правда, Алеша писал, что родственница.
«А Надежду Александровну?» — спросил в записке Палыч.
— Представления не имею, — пожал плечами Кирилл. — У нас же родственников вообще не осталось. Если не считать бабушку Полину…
Палыч отчего-то погрустнел и разлил чай. Кирилл, с детства привыкший к солдатским ложкам и кружкам, ничего подобного, что было на столе, в руках не держал. Серебро и фарфор выскальзывали из загрубевших от железа пальцев. И надо же было случиться такому — выронил чашку с огненным чаем и, испугавшись ожога, мгновенно убрал колени — нормальная, закономерная реакция. Чашка упала и разбилась вдребезги, и лишь хрупкая петелька ручки осталась целой. Лучше бы ошпарился кипятком! Ведь только что любовался ею, совершенно невредимой, существовавшей наверняка больше ста лет, и вот только осколки под ногами…
— На счастье! — неожиданно воскликнул Палыч и засмеялся. — На счастье!..
А дальше — тык, мык… и ни слова больше не получилось.
— Нет, Палыч, дайте мне кружку или стакан, — решительно попросил Кирилл. — Я вам всю красоту перебью.
Палыч же, смеясь, написал: «Бей, все равно посуда не моя — ваша!» Однако принес из кухни стакан в серебряном подстаканнике.
— То есть как — наша? — снова спросил Кирилл. — Вы что, хотите ее отдать нам? Ерашовым?
Палыч закивал — ага! Ага! И написал: «Обменяюсь с вами на простую современную».
— Ну, с этими вопросами к Алеше, — сказал Кирилл. — Или к Вере, если она захочет сюда переехать. У меня за душой не то что посуды, а вообще… Одно предписание: явиться к месту службы… Хотите совет, Палыч? Ничего не отдавайте и не обменивайте. С чего ради? Вы что, отбирали ее, посуду эту? Реквизировали? По вашему возрасту вижу — нет… Как она к вам попала?
«Барыня Елена Васильевна дала моему отцу, чтобы закопал. Потому красные не растащили. А потом он откопал», — написал Палыч.
— Кто такая — Елена Васильевна? — спросил Кирилл. — Я ее тоже не знаю.
«Свою прабабку не знаешь?»
— Не знаю! А что особенного? — возмутился Кирилл. — Между прочим, я совсем недавно узнал, что Ерашовы — это те Ерашовы. Кто бы нам рассказал? В детдоме вообще всех под гребешок… Сейчас, конечно, дворянские собрания, организации. У нас в училище оказалось, плюнь, и в столбового попадешь. А то в князя!.. Родословные начали копать, голубую кровь искать, корни!.. Кровь, Палыч, сейчас у всех красненькая. И у меня тоже. Я не поручик Голицын и не корнет Оболенский… Ходят, выдрючиваются — смотреть тошно. И Алеша тоже: в каждом письме — голубая кровь! Русское офицерство! Честь!… Эх, Палыч, не верь никому. И кровь у нас красная, и армия красная. Так что не отдавай… фамильное серебро!
— Тиимать… — проронил Палыч, хотел что-то написать, но бросил карандаш.
— Нет двора, нет и дворянства, — заключил Кирилл, допивая пустой чай. — Все остальное — игра или спекуляция.
