Стоянка поезда – двадцать минут. Роман - Юрий Мартыненко
— Разумеется, Вилли, навестим, познакомимся. Главное, чтобы хирургическая операция прошла благополучно.
— А можно мне будет пригласить Густава?
— Почему бы и нет?
— Будем надеется на успех, дядя?
— Да. Непременно. Клаус Кант один из лучших нейрохирургов Германии.
— Я знаю.
— Поэтому, консультируясь с фондом Центра германо-российской дружбы в Берлине, я посоветовал выйти именно на клинику Канта. Предварительно, конечно, встречался с Клаусом и говорил с ним по этому поводу.
— Дядя, а давно ли звонила из России Катерина?
— За несколько дней до того, как русский ветеран, кстати, зовут его Василий, Василий Федотов, прибыл по назначению в клинику.
— С сопровождающим?
— Да, с одним из родственников.
— Катерина сказала, с мужем младшей дочери Василия. Он более-менее сносно говорит по-немецки, потому и выбор пал на него сопровождать пациента.
— Понятно, дядя. Всё в порядке. Теперь, главное, операция. Ты говорил, что речь идёт об осколке?
— Да. Причём ранение было в грудь. В Сталинграде. Серьёзное ранение, — подчеркнул Генрих и поправился: — Серьёзнее не бывает. После этого Василия списали с военной службы и отправили после госпиталя домой. Война для него окончилась в январе сорок третьего. Обо всём этом рассказала Катерина во время одного из наших телефонных переговоров. Видишь ли, Вилли, практически война для нас с ним закончилась одновременно и в одном месте…
— Удивительное совпадение, дядя.
— Причём, как сегодня сообщил Клаус, мы ещё и ровесники.
— Ровесники?! — всплеснул руками Вилли.
— Да. С одного месяца, но он старше меня на несколько дней. В какой-то степени, Вилли, символично, что согласно договорённостям первый пациент оказался участником Сталинграда, где довелось побывать твоему дяде, и родом из Сибири, где тоже довелось побывать твоему дяде.
— Мистика, да и только, — констатировал племянник.
— Реалии жизни, мальчик мой, реалии жизни, — задумчиво проговорил Генрих. Он молча подошёл к окну, слегка дёрнул за тесёмку шуршащих жалюзей, раскрывая место потоку солнечных лучей. В гостиной сразу стало ярко. Солнечные блики заиграли на стёклах прозрачных дверок книжных шкафов, на словно позолоченных массивных рамах картин, висящих на стенах.
— Ты не останешься обедать? — спросил Генрих, видя, как племянник засобирался уходить.
— К сожалению, нет, дядя. В университете на кафедре в тринадцать тридцать сбор дипломников. Опаздывать нельзя.
— Но ведь ещё позволяет время? Я закажу такси!
— Нет, потороплюсь. Надо ещё забежать кое-куда. Перекушу в булочной.
— Чашечка кофе и пирожное? Это обед?
— Приготовь что-нибудь вкусненькое на ужин, дядя.
— Хорошо.
— Да, дядя Генрих, а что с твоим «Фольксвагеном»? Прошла машина профилактику?
— Надо будет узнать, а то начинаю привыкать к общественному транспорту. Кстати, мне нравится. Как бы находишься в гуще событий. А на своей машине быстро туда, быстро сюда. Неинтересно.
— Ничего, дядя, скоро развеемся. Нас дожидается горнолыжная база. Вот кончатся эти дела с Василием.
— Боюсь, что поездка в горы со мной может тебе наскучить, Вилли. Как в прошлый раз.
— В прошлый раз?
— Абсолютно так. Именно в прошлый раз. Я как бы третьим лишним оказался.
— Ты из-за той девушки?
— Какая наблюдательность!
— Дядя, всё в порядке. Девушка была рада общению. Тем более, она оказалась в первый раз на той базе.
— Понимаю. Кто-то же должен был помочь ей освоиться в незнакомой обстановке?
— Совершенно верно. Всё, дядя, я побежал. До вечера.
— Беги. Девушке привет!
— Дядя, ты удивительно проницательный!
— Я знаю, — с улыбкой ответил Генрих. — Беги уже. Не заставляй девушку ждать…
38
Когда в бою у орудия разбита панорама, то артиллеристы прибегают к тому, чтобы целиться по каналу ствола. В узко очерченный чернотой кружочек жерла надо поймать вражеский танк или самоходное орудие, которые неумолимо движутся на твои боевые позиции. Желательно поймать место под башней или борт и ударить бронебойным. Может быть, последним снарядом, найденным среди пустых, расщепленных вражескими осколками, снарядных ящиков. Но обязательно ударить. А вражеская броневая армада медленно надвигается на позиции, намереваясь пробить брешь на этом участке обороны Сталинграда. А здесь, на позиции, только один расчёт и остался со всей батареи.
Старший сержант Федотов, присев на корточки, заглядывает в дуло, как в телескоп. Он медленно наводит ствол орудия на цель, показывая чёрной от пороховой копоти рукой своему расчёту, куда толкать тяжёлые станины.
— Правей… Ещё чуть правей… Теперь чуточку левей… Стоп!
Виден угловатый корпус ближайшего танка.
— Снаряд! Огонь!
Вздрогнул ствол. Со знакомым звоном из казённика вылетела пустая гильза. Под башней бронированной машины заклубилось чёрно-багровое пламя. Горят кострами танки с белыми свастиками. Один, второй, третий. Но и вражеские снаряды ложатся всё точнее. Вот и прислуги орудия нет, только старший сержант Федотов. Но бой не закончен. Огонь! Огонь! Огонь! На артиллерийской позиции грохнул разрыв. Чёрные комья земли и огненный шар в глазах старшего сержанта Федотова. И всё потухло.
…Василий не слышит, как в тишине операционной звякнул о металлическую чашку маленький, крупповской стали, осколок. И не слышит отрывистых слов профессора Клауса Канта и его ассистентов:
— Давление?
— Падает!
— Прямой укол!
— Есть.
— Давление?
— Продолжает падать!
— Пульс?
— Замедлен. Мы его теряем!
— Сколько минут отсчёта от первоначальной нормы до невозврата?
— Двадцать минут!
— Полный реанимационный алгоритмический комплекс!
— Но…
— У нас только двадцать минут! Только двадцать! Делайте!!!
— Хорошо, доктор Кант…
