Золотой скарабей - Адель Ивановна Алексеева
– Конечно, молодая! – улыбался художник.
…Шли годы. Михаил жил все так же уединенно – художником-монахом. Все так же уважали и подкармливали его крестьяне.
Только случилось однажды, что не вышел из избы дядя Михайло. И день, и два, и три нет его. В окно заглянули – никого. Молва пошла по селу: может, заболел, на печи лежит? Открыли дверь, она без замка, вошли в сени, а там пучки каких-то трав с потолка спускаются. Осторожно в комнату заглянули, на полати, на печь – нет мужика. Зачесали пуще прежнего в затылках и призадумались: «Да-а, однако, может, уехал кому портрет лица делать?»
Прошла неделя, вторая – нет его. Опять в комнату вошли. Ни красок, ни холстов не видать, только листы, листы с рисунками. Мальчонка один наткнулся в углу на большой сверток, развернули его и ахнули.
– Кортыны! – сказала бабка Марья.
Потащили на улицу – смотреть. Одну развернули. Хоть и к вечеру было дело, однако солнце так и пялилось на картины.
Раковина розовая! Только что у ей внутри? Вроде человек, голова… Да это он сам, Михайло, только без бороды… чуднó.
Развернули второй огромный холст: синее небо, а по нему из центра ровненько так, будто по нитке, облачка малые аккуратно в стороны расходятся. А на каждом облачке головки человеческие, и у каждой выражение лица печальное, смертное и глаза закрыты. Видали бабы ангелов в церквах, только личики у них детские, светлые, а тут… Господи прости! А внизу-то, посередке дак топор… Уж не тот ли, чем головы рубили у Парижу?
Была там и такая удивительная «кортына»: люди идут друг за другом, кто с палкой, кто за другого держится, а впереди белолицая девица; и идут они по обрыву, вот-вот упадут – знать, слепые.
И еще картина красоты несравненной: круглое синее озеро, темно-зеленый лес, заходящее малиновое солнце, а на берегу стоит огромный лось и глядит на солнце. Один мужик не выдержал, взял кисть, обмакнул в белую краску и изобразил на озере белого лебедя или что-то сходное с лебедем – и забрал картину себе.
Иные картины в черных линиях, а посередке закрашены: девка пляшет, а лица не видно… Мужик сидит, голову подперев рукой, и опять лица нет…
Дивились мужики и бабы, а как увидали великана с отрубленной головой в руках – так и порешили, знать, действительно, не в своем уме был Михайло. Во как по чужим-то краям шастать.
Что, однако, делать? Ждали его, ждали, искали его, искали, а он как в воду канул. Может, утоп? Может, злые разбойники невинную душу загубили?.. А может, на крыльях взлетел?..
Мужики думали-гадали, что делать-то с его добром?
Кто-то взял себе иконы с изображением Богоматери, кто-то – небо и льющийся с него свет. Кое-какие рисунки на стенках у себя прикрепили. Даже соседскому помещику две штуки отдали. А прочее, особенно страшное, вынесли к реке и сожгли – от греха подальше…
Зодчий
В течение нескольких лет Воронихин жил в Строгановском дворце, однако после свадьбы, обзаведясь семьей, он поселился возле будущего Казанского собора. У графа вел реставрационные работы, перестраивал часть дворца, созданную Растрелли, – можно сказать, это был диалог двух великих мастеров, и Воронихин ничуть не уступал Растрелли. Став профессором, преподавал в Академии художеств. Так что и прежде, и теперь жилье и зодчество размещались рядом – к чему тратить время на перемещения?
Начиная с 1801 года и до 1811 года, то есть десять лет, продолжалась эта грандиозная стройка. Сначала надо было очистить площадь, то есть расселить жильцов из десяти домиков, теснившихся на ней, и каждому владельцу выделить по пятьсот рублей.
Церковь Рождества Богородицы, построенная архитектором Жаном Валлен-Деламотом, стояла до конца возведения собора.
Уже шла полным ходом добыча камня в деревне Пудость. Это был один из неприятных моментов. Контролер Старов считал, что камень пористый и ноздреватый, его нельзя применять, но его удалось убедить, разумеется не без помощи Строганова, – что если затереть поверхность пудостьского камня рижским алебастром и покрыть его краской – вот и выход из положения.
Словом, за годы стройки много было разногласий, споров, обид и было о чем размышлять зодчему по ночам. Засыпал – полный страстных сомнений и мук.
Конечно, посещал церковь, молился и… любил слушать псалмы царя Давида…
«Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста, и на седалище губителей не седе, но в законе Господнем воля его, и в законе его поучится день и нощь…»
Церковнославянский язык не прост, а потому приведем псалом в современном переводе на русский язык – так легче передать душевное состояние зодчего. Перевод А. Лучника.
Долети, моя птица, молитва души, крик о помощи к Богу.
О мой Боже, не скрой же лица Своего в день унынья и скорби —
Исчезают, как дым, мои дни, мои кости горят, как уголья,
Сердце словно изъедено ржавчиной, ноет, пронизано болью.
Я не чувствую голода, хлеба не ем, переполненный горем,
Превратился в скелет от стенаний, стал символом потусторонним.
Я сижу словно филин, нахохлившийся на развалинах дома,
Словно крик пеликана в пустыне, зовут мои горькие стоны.
Днем и ночью без сна я сижу – одинокая птица на крыше.
День и ночь надругательства, смех и глухие проклятия слышу.
Я ем пепел, как хлеб, и питье я свое разбавляю слезами.
Ты любил и спасал меня, Боже!..
Поиск путей для внутренней отделки храма проходил более спокойно. С Самсоном Сухановым, отвечавшим за это, Воронихин работал согласно. А мрамор брали из каменоломен Олонецкой и Выборгской губерний – не зря искали его Воронихин и Мэри Лонд. Царское место, его тончайшая резьба – тоже дело рук Суханова, а мрамор из Кондопоги. Использовали и шунгит, который когда-то возлюбил Петр I.
Внутренние колонны – основная несущая часть – место декоративных украшений. Помня об их поисках с Мэри возле Выборга, Воронихин еще раз побывал там – и было решено, что выборгский гранит – лучший материал для внутренних колонн. Несколько сот крестьянских рук добывали тот гранит, и каких это стоило трудов! Перенести камень к реке и переправить к Адмиралтейству! И снова зодчего ждали препоны, проволочки со строительством.
И снова помогали ночные думы, молитвы и псалмы Давида: «Надеющиеся на силу свою и множество богатства… хвалящимся, брат не избавит – избавит ли человек? Не даст Богу измены за ся, и цену избавления души
